Кристина Скай - Милая пленница

За спиной Александры послышался сдавленный вздох герцога.

Но тут на малыша напал приступ жесточайшего кашля, и он сбросил бы ледяной компресс, если бы Александра не поспешила удержать его на месте.

— Он мешает, так мешает, мама! — задыхаясь, пробормотал мальчик.

— Я знаю, что он мешает, но он тебе поможет, — ласково сказала Александра. — Мы очень скоро поставим тебя на ноги. Но без твоей помощи не обойтись. — Она подсунула ладонь под затылок мальчика и приподняла его голову. И в это мгновение она поймала напряженный взгляд Хоука. — Твой отец хочет, чтобы ты попил немножко.

— Отец? Он тоже здесь?

— Да, Робби, я здесь. — Хоук поднес к губам сына стакан с лимонадом. — Выпей это.

Мальчик отпил глоток, поперхнулся и отвернул голову. На мгновение Александра испугалась, думая, что он наотрез откажется пить, но тут Хоук наклонился и что-то прошептал на ухо сыну — что-то, заставившее мальчика чуть заметно улыбнуться и выпить лимонад.

Едва он успел сделать последний глоток, как начался новый приступ жестокого кашля. Александра обнимала и поддерживала мальчика, помогая ему справиться с болью. Измученный и бледный Робби откинулся на подушки.

Немного спустя он открыл глаза и лихорадочно уставился на Александру.

— Ведь ты не уйдешь, пока я буду спать, да, мама? Обещай мне… обещай, что не уйдешь опять! — И его маленькая рука упала на руку Александры.

— Нет, я не уйду, — пообещала Александра, сжимая его тревожно шевелящиеся пальцы. — Я буду здесь. Постарайся поспать. А когда проснешься, тебя будет ждать сюрприз.

Вслушиваясь в ее слова, мальчик заметно расслабился и очень скоро задремал; приступы кашля стали немного реже.

— Храбрый малыш, — прошептала Александра, укладывая его поудобнее на подушках. Ей бы хотелось испытывать к мальчику такую же неприязнь, какую она испытывала к его отцу, но у нее ничего не выходило.

Хоук с предельной осторожностью приложил ладонь к пылающей щеке сына.

— Да, он очень храбрый, — прерывистым голосом произнес герцог. — И я бы отдал все на свете, чтобы облегчить его страдания. Когда я думаю, что он заболел здесь, без меня… я бы ни за что не оставил его, если бы не эта мания, если бы не моя одержимость… — Он умолк на мгновение, стараясь справиться с чувствами. — Да, конечно, он принял тебя за нее… но ведь даже я ошибся… Спасибо, что позволила ему верить, что она… вернулась. — Хоук устало прижал руку ко лбу, словно желая отогнать неприятные мысли. — Хотя скоро он поймет… — Он снова замолчал.

— Ну, сейчас все равно ничего нельзя изменить. Подите-ка лучше отдохните, — холодно сказала Александра. — Я посижу с Робби. — Видя, что Хоук нахмурился, она добавила: — Вы и сами прекрасно знаете, что мы можем только ждать.

И начались тяжелые, мучительные дни и ночи. Хоук и Александра сменяли друг друга у постели больного. Они беспомощно наблюдали за тем, как маленький мальчик мучается от боли, и ничем не могли помочь ему, кроме прохладных компрессов и утешающих слов. Но наконец из Хоуксвиша приехал старый, надежный семейный врач. Все теперь зависело только от самого Робби, от силы его юного тела и от его желания выжить.

Пять дней подряд двое по очереди сидели у кровати мальчика, обтирая его прохладной водой, утешая, когда его отпускали на время демоны лихорадки. Александра хорошо понимала, что такое кошмары, и ее руки становились особенно нежными, когда она старалась отогнать черные образы, мучающие мальчика в бреду.

Да, она не раз сталкивалась в Индии с лихорадкой и видела, что жертвы пневмонии слишком часто погибали просто оттого, что силы организма истощались задолго до спада лихорадки. Но она не могла сказать об этом и без того пребывавшему в отчаянии отцу Робби. Александра вдруг обнаружила, что не может быть настолько жестокой с человеком, едва оправившимся от раны. Она говорила себе, что может и отложить свою месть, что воспользоваться подобными обстоятельствами было бы просто бесчестно…

А для Хоука часы, проведенные в спальне больного, были еще и часами мучительных воспоминаний о войне, которую он так старался забыть. Его вновь посещали видения той опустошительной зимы восьмого года, когда английская армия, униженная и разгромленная, отступала, как в кошмаре, от Ла-Коруньи к морю. Стояли январские морозы, и больных и раненых тащили через горы на примитивных носилках, везли на грубых телегах, запряженных быками…

Хоук словно наяву слышал стоны раненых солдат. Выходит, как он ни старался, он так и не забыл запаха смерти и страха. И теперь, сидя рядом с больным сыном в полутемной спальне, он снова мучился воспоминаниями, никогда, по сути, не оставлявшими его, лишь на время ушедшими куда-то в глубину…

Глядя на измученное личико Робби, Хоук видел еще и другие лица — лица деревенских парнишек из Суссекса и Йоркшира. Эти ребята были слишком молодыми, чтобы умирать в снегах, среди мрачной испанской зимы, далеко от дома…

Оглушенный нестерпимыми воспоминаниями, Хоук в конце концов понял, что есть лишь один способ избавиться от постоянного самокопания — это сосредоточиться на сыне, целиком и полностью. За тяжкие дни болезни Робби герцог превратился в упорную тень с иссеченным глубокими морщинами лицом…

На пятый день после их приезда, к вечеру, лихорадка у Робби внезапно резко усилилась. Встревоженная Александра трясущимися руками постоянно обтирала его лицо и грудь, без конца говоря что-то — не особенно осознавая, что именно она говорит, просто желая подбодрить и себя, и мальчика.

— Ну, малыш, вот так-то лучше… А тут у нас отличный лимонный лед, это твой отец принес от Гунтера. Какой ты счастливый мальчик! Ты не должен пролить ни капли этого замечательного лимонада! — Она прижала стакан с холодным напитком к пересохшим губам Робби, по капле вливая жидкость в рот малышу. Прошло несколько томительных секунд, потом мальчик сделал глоток и тут же отвернулся.

Александру все сильнее и сильнее тревожила его вялость. Она отставила стакан. Кризис близился, она чувствовала это.

— Ну же, Робби! Ты не хочешь бороться! Но я знаю, ты храбрый, мужественный мальчик!

Она подняла Робби с кровати и уложила к себе на колени, обнимая, пытаясь пробудить его дух, но мальчик не откликался.

— Ну же, Робби! Хэверс собирается сделать для тебя отличные удочки и сеть! Он мне говорил, что тебя очень ждут в Хоуксвише! Подумай, как будет горд твой папа, когда ты сам поймаешь отличную форель!

На мгновение ей показалось, что ресницы мальчика затрепетали.

— И еще твой отец твердо обещал, что в этом году у тебя будет собственный пони, — в отчаянии продолжала девушка. — И красивая красная тележка, и ты сможешь сам кататься по долине. Миссис Бэрроуз приготовит нам корзинку с едой, и мы будем путешествовать, ты и я. Разве тебе не хочется этого?

Показалось ли ей, или его рука действительно шевельнулась?..

— Послушай, Робби… я ведь с тобой. Я никогда больше тебя не покину. — Может быть, Господь простит ей эту ложь, думала Александра… — Мы будем отлично проводить время вместе. Пойдем в цирк Астлея, посмотрим на чучела зверей в Британском музее… Мы… мы… — Она проглотила тяжелый ком, застрявший в горле. — Послушай, Робби, ты сам придумаешь, чем нам заняться! Ты должен составить список мест, где тебе хочется побывать, и мы посетим их одно за другим! Ты меня слышишь, Робби?

Душа Александры обливалась слезами, девушка уже отчаялась пробудить хоть искру жизни в этом маленьком усталом тельце.

— Постарайся, Робби, скажи мне что-нибудь! Скажи, куда бы ты хотел пойти с отцом и со мной? Скажи, мальчик! Если сейчас же не скажешь, я не смогу выполнить свое обещание!

Личико, залитое восковой бледностью, чуть повернулось, прижавшись к груди Александры. С трудом ворочая пересохшим языком, Робби выговорил чуть слышным шепотом:

— Мы поднимемся на воздушном шаре… Джефферс говорил мне, это так здорово! Можно и мне будет, мама?

Дрожащими пальцами Александра отвела с бледного лба влажный черный локон.

— Да, мое милое дитя, конечно, и ты поднимешься на воздушном шаре. Если папа не станет возражать, мы все вместе поднимемся, это будет необычайно интересно! О, я уверена — твой отец до Луны долетит, если будет знать, что это тебе поможет!

— Не надо так далеко, — серьезно сказал мальчик. Александра почувствовала, как повлажнели ее руки, и тут же увидела, что все лицо и тело мальчика покрылись сильной испариной.

— Слава Богу! — прошептала она. — Это перелом!

Робби сильно закашлялся, и она принялась покачивать его на руках.

— Ну-ну, Робби… теперь все будет хорошо.

В окна уже просачивались бледные лучи восходящего солнца. Александра стала напевать йоркширскую колыбельную, которую она слышала давным-давно, когда еще была жива ее мать…

Голуби заснули в гнездах,

И коровы спят в хлеву,

Спят щенята и котята,

И огонь в печи заснул.

Кончен день, и все заботы

Позабыты до утра,

Спи, малыш, свернись клубочком,

Ночь пришла…

Совы ухают на елях,

На охоту вышел лис,

Барсуки под старым дубом

Посудачить собрались.

Золотым костром волшебным

Разгорается луна.

И под звездным небосклоном

Феям нежным не до сна…

Колыбельная была длинной. Когда Александра допела ее до конца, Робби вдруг едва заметно шевельнулся.

— Да, — прошептал он, — я, пожалуй, посплю… я так устал… И спасибо тебе, кем бы ты ни была… потому что я знаю — ты не настоящая моя мама. — И, помолчав, он добавил совсем уже сонно: — Только я думаю, ты даже лучше, чем она…

За полуоткрытой дверью, в темном коридоре, неподвижно стоял герцог, наблюдая за женщиной и мальчиком. Это зрелище — его измученный болезнью сын на ее руках, ее нежная песенка… все вместе поколебало ту каменную стену, которой Хоук много лет подряд окружал свое сердце, наученный горьким опытом. И герцог Хоуксворт, глядя на Александру и спящего Робби, чувствовал, как рушится стена его самозащиты… Он вдруг стал беспомощным и ранимым и понимал, что его жизнь меняется, в нее входит что-то новое… И такие мысли отчаянно пугали его.

Хоук бесшумно отступил назад, словно пытаясь уйти от самого себя. Не в силах совладать с охватившими его чувствами, он просто сбежал, боясь, что Александра увидит слезы на его лице…

Как только миновал кризис, Робби начал очень быстро поправляться. Жар спал в одну ночь, к утру температура стала нормальной, и одновременно к Робби вернулась его прежняя энергия. И удержать его в постели еще на несколько дней оказалось нелегко.

Хоук, посмеиваясь над собой, взял на себя эту заботу. Отыскав на чердаке коробку с оловянными солдатиками, он принес их в спальню сына. И дни напролет их темноволосые головы склонялись над пестрыми игрушками — отец и сын разыгрывали сражения, которым не хватало места на одеяле, а потому они выплескивались на пол. И весь дом радовался, слыша заливистый смех, доносящийся из комнаты больного малыша. А Хоук был вне себя от счастья, видя, что мальчик теперь не так робок и застенчив с ним… хотя прежняя печаль иной раз и мелькала еще в глазах Робби.

Едва лишь дело пошло на поправку, старая няня вновь приступила к своим обязанностям. А приехавший из Альфристона семейный врач радостно сообщил, что никакой опасности ждать больше не следует.

Но как только утихла суета, связанная с болезнью, началась иная суматоха. Известие о возвращении Хоука разлетелось по светским гостиным. Впрочем, такую новость и невозможно было надолго удержать в секрете, несмотря на то что герцог в последние дни совсем не выходил из дома.

Хедли, безупречный лондонский дворецкий Хоуксворта, едва успевал принимать визитные карточки и приглашения на балы и обеды.

Как-то дождливым вечером, через неделю после приезда в Лондон, Хоук небрежно поворошил груду корреспонденции, скопившейся на его письменном столе, и среди визитных карточек и приглашений он увидел толстый конверт с сургучной печатью. Узнав четкий почерк своего адвоката, Хоук прищурился.

Нетерпеливо схватив плотный веленевый конверт, герцог небрежно разорвал его и вынул пять исписанных листков. Это было подробное сообщение от его доверенного лица.

«Ваша светлость!

Прошло уже несколько недель с того дня, как я получил Ваше распоряжение, но, поскольку мое собственное расследование ни к чему не привело, мне пришлось отложить написание этого письма до настоящего времени. Достойная внимания информация получена мною лишь две недели назад, и я пересылаю ее Вам. Ваша светлость поймет, почему мне не хочется открывать источник этой информации — если я раскрою его тайну, он будет для меня потерян.

В своем письме Вы выразили особый интерес к делам бывшего генерал-губернатора Мадраса и его ближайших родственников. Не стану рассказывать, каких трудов стоило выяснение этих подробностей; достаточно сообщить, что там возникли весьма необычные обстоятельства. Дела в Мадрасе и по сей день находятся далеко не в порядке, что усугубило сложности поиска. Кроме того, я в своих действиях был крайне ограничен Вашим предписанием проводить расследование в полной тайне, и это замедлило дело.