Рене Карлино - Милая

And you shall take me strongly in your arms again,

And I will not remember that I even felt the pain,

And we shall walk and talk in gardens all misty

                                              and wet with rain,

And I will never, never, never grow so old again,

Oh, sweet thing, sweet thing oh, my, my, my, my,

                                                        sweet thing[17].

Я почувствовала, как нарастает пульсирующая боль. Поднеся другую руку к груди, я защемила сосок между пальцев. Прекрасный голос Уилла то повышался, то понижался, и я испытывала необыкновенно острые ощущения в затылке, ниже по позвоночнику и между ног. Выгнув спину, я, сильно надавив, глубоко проникла в себя. После этого я широко раскрыла рот, отчаянно пытаясь заглушить вырывающийся стон. Чувствуя, что мое тело слегка изгибается под водой, я опустилась в воду, открыла глаза и посмотрела на Уилла, который перестал петь. Продолжая бренчать на гитаре, он с изумлением смотрел на меня, чуть приоткрыв рот. А потом в его глазах мелькнуло любопытство и рот искривился в самой искренней тихой улыбке. По выражению его лица можно было догадаться, что он говорит: «Я не осуждаю тебя, я хочу, чтобы тебе было хорошо». А потом он прошептал:

– Эй, красавица.

– Эй, – сказала я дрожащим голосом. В эту секунду я подумала, что мне следовало бы застесняться, но я не застеснялась. От того, свидетелем чего оказался Уилл, я должна была бы ощущать себя как в детстве, когда мне приснился сон, что я пришла в школу в пижаме. Знаете, в подростковом возрасте ты чувствуешь себя так, словно все взгляды устремлены на тебя, ты – центр Вселенной. С возрастом понимаешь, что прийти в школу в пижаме было бы потрясающе, и единственным объяснением этого сна служило то, что ты училась с парой идиоток, сделавших целью своей жизни погубить тебя, притащив на урок биологии твою ночную рубашку «Hello Kitty» c кошачьей мордочкой. Вот что я поняла в эту секунду. Меня не смущало, что Уилл был свидетелем такой интимной сцены, потому что он не внушал мне чувства смущения. Уилл был достаточно уверен в себе для того, чтобы достойно отнестись к такому откровенному и личному моменту.

Как бы то ни было, может быть, мне хотелось, чтобы Уилл все увидел, а может быть, вино с викодином были не слишком хорошей идеей.

– Ты готова встать? – охрипшим голосом спросил он.

– Да. – Когда он подошел ко мне, я, протянув руку, позволила ему поставить меня на одну ногу. Так я стояла не больше секунды, пока он заворачивал меня в полотенце. Потом он поднял меня и вынул из ванны, я опустилась на здоровую ногу и прислонилась к стойке.

– Хочешь, я принесу тебе одежду?

Оглядевшись, я заметила, что на вешалке для полотенец висит белая майка Уилла с U-образным вырезом. – Можешь дать мне свою майку?

Он в смущении обернулся, но тем не менее взял майку и понюхал ее. Пожав плечами, он сказал:

– По-моему, пахнет приятно. Я натянула майку через голову, а затем вытащила из-под нее полотенце. Майка сидела на мне как платье и пахла Уиллом. Я глубоко вздохнула.

– Готова? – спросил он. Я кивнула. Обхватив меня за талию, он, слегка поддерживая меня со здоровой стороны, помог допрыгать до спальни.

Стоял теплый вечер, через открытые окна в квартиру проникал легкий ветерок. Тепло и уличный шум напомнили мне о том, как я проводила лето с отцом. Я лежала на спине, подложив подушки под голову и под ногу, а Уилл внимательно рассматривал стопку CD-дисков у меня на комоде. Он поднял в руке диск группы «Shine» с одноименным названием, это была группа из Детройта, работавшая в стиле пост-рока. Много лет назад моя подруга, работавшая в музыкальном магазине в Анн-Арборе, порекомендовала мне этот диск. Это был один из альбомов, который я всегда держала под рукой. Я могла несколько месяцев не вспоминать о нем, а потом снова влюбиться в него.

– Я работал над этим проектом, – сказал он.

Я недоверчиво посмотрела на него.

– Что ты имеешь в виду?

– Я был знаком с этими парнями. Много лет назад они попросили меня спеть две песни для этого альбома. Это был просто невразумительный бэк-вокал, – он посмотрел на обратную сторону диска, – третий трек, «Lie, Paula» и пятый трек, «Misision».

Я была не в состоянии вымолвить ни слова. «Lie, Paula» и «Misision» были двумя моими самыми любимыми песнями из этого альбома, особенно мне нравился божественный бэк-вокал. Много ночей я провела, мечтая под эти две песни, размышляя о том, какое ангельское существо могло издавать подобный звук. Будучи совершенно ошарашенной, я вытаращила глаза.

Он улыбнулся.

– Миа, ты вдребезги пьяна, да?

– Да, наверное. – Я не объяснила причины своего потрясения. Уилл был уверен, что я медленно шевелю мозгами из-за обезболивающего.

Он вставил диск в плеер и прилег рядом со мной, вытянув ноги и подложив руки под голову. А потом он ни с того ни с сего сказал:

– Ты назвала Джексона в честь Джексона Поллока?[18]

– Нет, это длинная история.

– У меня есть время.

Прежде чем приступить к рассказу, я долго смотрела на него.

– Когда мне было десять лет, мама с отчимом подарили мне на Рождество прелестнейшего щенка черного лабрадора. Я решила назвать его в честь своего кумира Джонни Кэша. – Уилл с удивлением посмотрел на меня. – Я знаю, странный кумир для десятилетней девочки, но мне нравились его песни. Щенок был ужасным проказником – он почти каждый день пытался перепрыгнуть через калитку и рыл подкопы под забором, пока я была в школе. Однажды, когда я делала домашнее задание за кухонным столом, прибежала мама, она позвонила по телефону моему отчиму и сказала шепотом: «Джонни Кэш удавился». Я не поняла, говорит ли она о человеке или о собаке. Но это не имело значения, я упала в обморок.

Наклонившись, он взял мою руку и поцеловал. Я хотела было отдернуть ее, но не стала. Я поняла, что мы – друзья и Уилла просто тронула история о моем щенке, поэтому я продолжила, не отнимая него руки.

– Мама понесла безжизненное тело Джонни Кэша к ветеринару, но было слишком поздно. Нам твердо сказали, что это наша ошибка, потому что мы слишком ослабили ошейник, и, таким образом, бедный парень удавился. Нам понадобилось много времени, чтобы пережить это. Несколько лет спустя отец моего отчима принес домой маленького Джексона. Я спросила, можно ли мне назвать его Джонни Кэшем, но мне было сказано, что это плохая идея, поэтому я назвала его Джексоном по названию песни, которую исполняли Джонни и Джун Картер Кэш. – Я подняла глаза на Уилла, который сочувственно улыбался.

– Сколько лет Джексону?

– Тринадцать. У него были новые приступы, я беспокоилась о нем…

– Понимаю… я тоже. – Мы оба посмотрели на Джексона, лежавшего на своей подстилке у двери. Он помахал нам хвостом, и у меня в голове промелькнула одна мысль. Я подумала, был бы рад Джексон видеть нас с Уиллом вместе. Как я была бы счастлива увидеть вместе своих родителей. Это была смутная мысль, которая развеялась так же быстро, как и появилась, но она заставила меня задуматься об Уилле и о моей жизни, и о том, что из этого может выйти.

– Надежды и мечты, да, Уилл? – сказала я, меняя тему.

– На что я надеюсь и о чем мечтаю? – уточняя, спросил он. Я кивнула. – Что же, я надеюсь и, возможно, также мечтаю о том, что тебе скоро снова потребуется принять ванну, – сказал он с озорной усмешкой. Я толкнула его локтем. – Вообще-то есть одна вещь, которая мне постоянно снится, – я сижу за столиком в одном модном ресторане. За столом напротив меня сидят Джек Блэк[19] и Джек Уайт[20]. Джек Блэк одет с ног до головы в белое, в шляпе и все такое, а Джек Уайт одет так же, но во все черное. Я, совершенно пораженный, сижу, не шелохнувшись, и совершенно сконфуженный, пристально смотрю на них. Они сидят спокойно, только, оглянувшись, внимательно смотрят на меня. Чертовски странно, – пробормотал он, смеясь.

Глядя на него, я покачала головой и рассмеялась, а потом подумала – не может быть, чтобы Уилл говорил серьезно. Он сидел, все еще глядя прямо перед собой и положа руку на мою ногу. Он поглаживал ее сверху вниз, останавливаясь у края майки. Потом он повернулся, печально посмотрел на меня и сказал:

– У меня они есть. Вот и все, что тебе нужно знать, – затем он наклонился и быстро поцеловал меня в губы. – Спокойной ночи, прелестное дитя. – Ни секунды не задерживаясь, он встал и направился в свою комнату. В коридоре он обернулся и окликнул меня: – Позови меня, если тебе что-нибудь понадобится, и не вставай на ногу.

– Спокойной ночи, Уилл, – прошептала я, но он не слышал меня.

Поцелуй Уилла и его прикосновения к моей ноге были такими задушевными и приятными. Не сексуальными, а просто задушевными, он целовал меня и прикасался ко мне, как к лучшему другу, с добротой и любовью, и без всякой оценки.

В следующие недели я не воспользовалась ни единой возможностью рассказать Уиллу о своем разрыве с Робертом. Он постоянно задавал мне вопросы о том, где Роберт, а я все время отвечала уклончиво. Мне хотелось рассказать об этом Уиллу, но казалось, что отношения между нами изменятся, а мы так хорошо ладили.

Моя так называемая семья очень помогала мне, пока у меня была сломана нога. К середине августа я избавилась от костылей и гипса. Дженни была всецело занята подготовкой к свадьбе. С помощью Тайлера я отговорила ее, оттого чтобы назначить свадьбу на Хеллоуин. Они решили устроить ее в сентябре, на свежем воздухе.

Я начала привыкать к своей новой жизни, хотя временами все еще ощущала себя наблюдателем, смотрящим на все со стороны. Я видела, что люди вокруг меня живут настоящей жизнью. Уилл много работал и по-прежнему выступал с концертами под чужим именем, о чем не говорил ни единой душе до того момента, пока это не становилось свершившимся фактом. Я же чувствовала, что живу здесь и сейчас, только когда играла. Мы с Уиллом придумали кучу фортепианных фонограмм для его песен. Он никогда не скупился на похвалы, когда мы играли вместе, что вселяло в меня уверенность в том, что я действительно должна заниматься музыкой. Он стал приносить домой разные инструменты, я откопала отцовскую гитару и банджо, и мы с Уиллом проводили время, валяя дурака в нашей маленькой кустарной студии. Я в самом деле наслаждалась таким времяпрепровождением и знала, что он – тоже. Однажды вечером, выпив немного текилы и вдоволь наигравшись джаза, Уилл сказал мне, что, по его мнению, в тот момент, когда мы играем, между нами возникает «мистическая алхимия». Я не могла не согласиться. Он никогда не делился со мной подробностями об обхаживающих его фирмах звукозаписи, но я знала, что вокруг имени Уилла поднялась шумиха, потому что ему без конца звонили и назначали встречи. Мне не хотелось, чтобы нашим сеансам пришел конец, но я понимала, что Уилл в конечном счете съедет от меня.

– Их сделали твои родители, – сказала Марта, отмывая тарелки в большой раковине в глубине кафе.

Я сдувала пыль с керамических кружек ручной работы, которые нашла надежно спрятанными в кабинете. Они были красивыми и непохожими друг на друга, у каждой был свой собственный уникальный рисунком. Я подумала, как это возможно. А потом, перекрывая звон тарелок и шум водопроводной воды, крикнула:

– Когда? В те пять дней? Когда моей маме было девятнадцать лет?

Посмотрев на меня, Марта ни произнесла ни слова. Думаю, она поняла свой промах, и я тоже.

Одна из кружек упала на пол и разбилась, когда я рассеянно поставила ее на край стойки.

– Черт побери!

Марта подошла ко мне, чтобы помочь собрать осколки. Подобрав дно кружки, я увидела между инициалами родителей сердечко с надписью. Положив осколок на место, я подпрыгнула.

– Я сейчас вернусь. – Выбежав в дверь, я понеслась к себе домой. Пробежав мимо Уилла, стоявшего у кухонного стола, я подлетела прямо к чулану и рывком дернула большую коробку, где лежали отцовские фотографии и документы. Стоя на коленях на полу своей спальни, я торопливо перебирала содержимое коробки до тех пор, пока на наткнулась на конверт из оберточной бумаги. Выдернув металлические скобы, я открыла клапан и перевернула конверт вверх тормашками. Оттуда выпали две крохотные коробочки, папка с документами и стопка писем и фотографий. Не знаю как, но я сразу же поняла, что держу в руках своего рода историческое доказательство, которое хранили от меня в тайне.

Сначала я просмотрела фотографии. Там были три черно-белых снимка. На первом крупным планом был изображен мой отец, лежащий на боку в вычурной позе и смотрящий вниз. Из-за его спины выглядывала моя мать, смотревшая прямо в объектив фотоаппарата соблазнительным взглядом. Они оба были очень молоды, и снимок вполне мог быть сделан в те достопамятные пять дней. Я представила себе студию своего отца, похожую на фабрику[21] Энди Уорхола. Мама выглядела так необычно, такой живой и раскованной. У нее были длинные прямые волосы, прекрасно оттенявшие ее чистую кожу, было ясно, что она его муза. На втором снимке мама лежала в кровати без рубашки и кормила младенца. Мои глаза наполнились слезами, когда я осознала, что снимок был сделан в той же комнате, где я сейчас сижу. Эта фотография матери с таким умиротворенным выражением лица сама по себе была подарком, но подарком, который трудно было оценить, потому что в тот момент я все еще была очень расстроена и смущена. На третьем снимке мы втроем лежали на той же самой кровати. Должно быть, мне было полгода, я лежала между матерью и отцом, и оба они смотрели на меня безмятежным взглядом.