Колін Маккалоу - Милый ангел

Джим предложила мне помочь с оборудованием душевой.

7 ноября 1960 года

Итак, теперь я официально числюсь старшей лаборанткой рентгенологической лаборатории при травматологическом отделении. Крис ушла от нас в прошлую пятницу после прощальной вечеринки, организованной ее подругой, которая раньше была плаксивой и капризной, а теперь так и порхает — потому что втайне надеется последовать примеру Крис в будущем году. Константин (шеф-повар из румынского ресторана) влюбился в нее по уши. Крис объявила, что «радостное событие» уже не за горами, и все присутствующие мужчины заулыбались, а женщины заахали и захихикали, всплескивая руками. К счастью, продолжить вечеринку помешала пара экстренных вызовов, и мы вернулись к работе.

На мое место взяли новую лаборантку — женщину постарше меня, более опытную, но помолвленную со старшим стажером и потому не рвущуюся к власти. Ее зовут Энн Смит, ей предстоит долгая помолвка, потому что доктор Алан Смит (удобно, и фамилию не придется менять!) из тех, кто ставит карьеру превыше женитьбы. Но почему на ответственный пост назначили меня?

— Вы превосходно работаете, мисс Перселл, — сказала сестра Агата. Я вся обратилась в слух, застыв возле ее стола. — Я решила заменить мисс Гамильтон вами, потому что вы энергичны, очень организованы и умеете быстро принимать решения, а в травматологии это качество особенно ценно.

— Да, сестра. Спасибо, сестра, — машинально ответила я.

— Вот только… — зловеще начала она.

— О чем вы, сестра?

— Вы, случайно, не собираетесь замуж, мисс Перселл?

Не удержавшись, я усмехнулась:

— Нет, сестра, могу вас заверить: замуж я не собираюсь.

— Превосходно, превосходно! — Она наконец улыбнулась. — Можете идти, мисс Перселл.

Начальствовать — совсем не то что просто работать. Крис была отличным специалистом, но я всегда считала, что ее методы руководства далеки от совершенства. Теперь я смогу все сделать по-своему, конечно, если не будут возражать старшая сестра-хозяйка и сестра Агата.

Все эти перемены означают, что мне придется выходить на работу к шести часам утра, с восьми утра до четырех дня пользоваться помощью младшей лаборантки и ждать, когда Энн заступит во вторую смену, в которую раньше работала я. Не думаю, что Энн по душе такой расклад, ну и черт с ней. Если не нравится, что видеться с Аланом придется реже, пусть увольняется. Видите, что делает с людьми власть? Я превращаюсь в бесчувственную стерву.

11 ноября 1960

(мой день рождения)

В седьмом часу утра я подслушала один любопытный разговор старшей сестры-хозяйки и главного управляющего больницы. Только Богу известно, что делал на работе в такой час главный, а сестра-хозяйка, похоже, вообще не знает слов «конец дежурства».

— Ни за что бы не поверила, что доктор Бладуорти способен на такое, — сдержанно произнесла сестра-хозяйка прямо за нашей дверью.

Что такого натворил доктор Бладуорти? Специализация этого патологоанатома — кровь. Странно, порой фамилии в точности соответствуют профессиям. К примеру, у нас есть невропатолог по фамилии Брейн[8].

— Да уж, вышла форменная истерика! — со смешком согласился главный. — Может, теперь эти клушки из столовой для сестер научатся для разнообразия заниматься своими делами.

— Сэр, — отозвалась сестра-хозяйка таким тоном, что на нашей аппаратуре едва не образовались сосульки, — насколько мне известно, в столовой для врачей клуш и того, и другого пола не меньше. Если я ничего не путаю, однажды мистер Нейсби-Мортон раскудахтался так, что вы не знали, куда деваться от стыда.

Последовала минутная пауза, потом снова голос главного:

— Знаете, сестра, когда-нибудь последнее слово все-таки останется за мной! Я докажу, что я не клуша, а бойцовый петух! Всего хорошего, мэм.

Вот это да! К дьяволу дни рождения. Просто съезжу сегодня в Бронте.

23 ноября 1960 года

Сегодня видела Дункана. Профессор Шегрен из Швеции читал лекцию о гипотермических методах исследования и устранения сосудистых нарушений мозга. Послушать ее пожелал чуть ли не весь персонал Королевской больницы, но наша лекционная аудитория вмещает всего пятьсот человек, поэтому за каждое место велись ожесточенные битвы. Приезжий швед — нейрохирург с мировым именем и репутацией основоположника гипотермических методов, при которых у пациента сердечный ритм и кровообращение замедляются настолько, что позволяют устранить аневризму, провести шунтирование и так далее. Как начальница рентгенологии «травмы», я имела право занять место в зале, но не думала, что сидеть придется между медсестрой нашего отделения и мистером Дунканом Форсайтом. Вот это была мука! Мы невольно соприкасались, весь мой правый бок горел еще несколько часов после лекции. Дункан приветствовал меня кратким кивком, но без улыбки, а потом то смотрел на лектора, то негромко переговаривался с сидящим с другой стороны мистером Нейсби-Мортоном.

Рядом с медсестрой сидела сестра Тесорьеро из детской травматологии, и между ними, как всегда, вспыхнула ссора.

— Я-то делом занята, — говорила Мария О'Каллахан, — а вот вы, палатные сестры, — чистейшая декорация. Только увиваетесь вокруг штатных врачей, смотрите им в рот да подсовываете сандвичи с помидорами, когда простые смертные едят хлеб с арахисовым маслом!

— Тсс! — прошипела я. — Не видите, кто сидит рядом со мной?

Сестра «травмы» только хмыкнула, а сестра Тесорьеро в испуге прикрыла рот ладонью. Ее обожаемый мистер Форсайт, глава детской травматологии, вряд ли станет и впредь жевать сандвичи с помидорами, если узнает, что в это время простые смертные довольствуются арахисовым маслом. Он ведь такой порядочный.

Я уже подумывала зажать рот ладонью и убежать, притворившись, что меня тошнит, но все мы сидели в самой середине длинной скамьи, и такое бегство привлекло бы ко мне больше внимания, чем хотелось бы.

Лекцию я совсем не слушала и, как только она закончилась, вскочила и поспешила вместе с толпой к выходу. Я рассчитывала, что Дункан с мистером Нейсби-Мортоном направится к другому проходу, но ошиблась. Он последовал за мной, а глава отделения хирургии сопровождал его, не прерывая беседу. Неожиданно Дункан положил ладони мне на талию — болван! Он что, не видел, что все женщины вокруг не сводят с него глаз? Прикосновение было ласковым, а не небрежным, и я вмиг вспомнила, как эти большие чуткие руки одним движением проводят по всему телу, касаются кожи почтительно, но обжигают ее, вызывают сладкую дрожь. У меня закружилась голова, я пошатнулась. Только теперь понимаю, что это было единственно верное решение. У Дункана появился повод не убирать руки, а, наоборот, сжать талию и повернуть меня к себе.

— О, спасибо вам, сэр! — воскликнула я, высвободилась и поспешила вдогонку сестрам.

— Что там стряслось? — спросила Мария.

— Я оступилась, — объяснила я, — а мистер Форсайт не дал мне упасть.

— Повезло! — вздохнула сестра Тесорьеро.

Ничего себе везение. Негодяй решил узнать, какой будет моя реакция, и я повела себя точно так, как он и ожидал.

Мария, которая знала меня гораздо лучше, просто задумалась. Что было не так с моим лицом?

1 декабря 1960 года

Не верится, что 1960 год уже заканчивается. В прошлом году в это же время я еще работала в Райде, только что сдала экзамены, еще ни разу не бывала в Королевской больнице, но уже знала, что хочу там работать. Не была знакома с Пэппи и миссис Дельвеккио-Шварц, не видела Дома. Понятия не имела о существовании моего ангеленка. Говорят, неведение — блаженство, но я в это не верю. Неведение — ловушка, откуда лежит путь к ошибочным решениям. Гарольд и Дункан не в счет: я рада, что из своей куколки я появилась живучим и крепким ночным мотыльком, а не хрупкой бабочкой.

Выдайся день удачным, я вернулась бы домой в половине пятого. Но день оказался так себе, с работой я управилась только в шестом часу, поэтому возвращалась домой вместе с Пэппи, которая только недавно сдала экзамены. Она считает, что выдержала их, и я в этом не сомневаюсь. Сестер всегда не хватает — многих отпугивает жесткая дисциплина, тяжелая работа и необходимость жить в общежитии. Последнее беспокоит меня сильнее всего: к дисциплине Пэппи привыкла, пока еще была подчиненной сестер и относилась к низшему персоналу больницы. Но уживется ли Пэппи в крохотной комнатушке, если будет работать в большой больнице, и сможет ли делить комнату с кем-нибудь, если ее направят работать туда, где в общежитии не хватает мест?

— Лучше бы тебе оставить за собой комнаты в Доме, — сказала я, пока мы шли домой.

— Не получится, — возразила она, — и, честно говоря, Харриет, даже не хочется.

Ну что это такое? Сначала Тоби собрался съезжать от нас, теперь Пэппи! Останутся только Джим, Боб, Клаус и Гарольд. И двое новых жильцов, один из которых поселится прямо по соседству со мной. Когда Пэппи увезет свои книги, которыми уставлены стеллажи от пола до потолка, в постели мне будет слышно все, что творится за стеной: от соседней комнаты меня отделяет только заколоченная дверь с викторианскими панелями, тонкими, как картон. Да, я эгоистка, но ведь и Пэппи не подумала, каково мне будет остаться здесь. Будь проклят профессор Эзра Сумчатти! Когда Пэппи убила его ребенка, в ней погибло что-то еще, не имеющее отношения к младенцам.

— А по-моему, тебе следует поднапрячься и сохранить жилье в Доме, — заметила я, пока мы переходили Оксфорд-стрит. — Во-первых, на новом месте тебе не разместить и двадцатой доли книг, а во-вторых, ты уже слишком взрослая, чтобы жить среди смешливых и безголовых девчонок. Пэппи, они же просто младенцы!

Ох, как неудачно я выбрала слово! Но Пэппи пропустила его мимо ушей.

— Наверное, я смогу снять что-нибудь среднее между сараем и коттеджем в Стоктоне, — сообщила она. — Там и буду держать книги и коротать свободные дни.

Я услышала только одно слово — Стоктон.

— В Стоктоне? — ахнула я.

— Да, я подала заявление на место сестры в Стоктонской психиатрической больнице.

— Господи, Пэппи, как ты могла?! — выкрикнула я, останавливаясь возле больницы Винни. — Работа в психиатричке — это каторга, всем известно, что сестры и врачи там безумнее пациентов, а Стоктон — всем дырам дыра! Там повсюду песчаные дюны до самого устья Хантера, а компания помешанных, недоразвитых и уродов сведет тебя с ума!

— Надеюсь, наоборот, исцелит, — ответила она.

Да, этого и следовало ожидать. Особенно от Пэппи. Католикам легко: они могут отречься от мира, покрыть голову и уйти в монастырь. А что делать всем остальным? Ответ прост: надеть шапочку медсестры и устроиться на работу в психушку Стоктон, откуда даже до Ньюкасла сто миль, а парома невозможно дождаться. Пэппи решила искупить грехи единственным доступным ей способом.

— Я тебя понимаю, — выговорила я, и мы продолжили путь.

Когда мы вошли в Дом, в прихожей нас встретила миссис Дельвеккио-Шварц.

— О, вас-то мне и надо! — заявила она взволнованно и тревожно и тут же подавила смешок.

Этот смешок мигом успокоил меня: значит, с Фло все в порядке. Если бы что-то случилось с малышкой, ее матери было бы не до смеха.

— А что такое?

— Да Гарольд, — ответила миссис Дельвеккио-Шварц. — Ты не посмотришь его, Харриет?

Меньше всего мне хотелось видеть Гарольда, но просьба носила явно медицинский характер. Во врачебных вопросах наша домовладелица ставила меня неизмеримо выше Пэппи.

— Конечно. Что с ним? — спросила я, пока мы поднимались наверх.

Миссис Дельвеккио-Шварц зажала рот ладонью, сдавленно хохотнула и вдруг разразилась гоготом, в изнеможении помахивая рукой.

— Знаю, принцесса, тут нет ничего смешного, но это же умора! — отсмеявшись, заговорила она. — Ничего смешнее не слыхивала! Ох, не могу! Обхо-хочешься! — И ее снова одолел приступ смеха.

— Да прекратите вы! — прикрикнула я. — Что случилось с Гарольдом?

— Писать не может! — корчась от смеха, выкрикнула хозяйка.

— Что-что?

— Говорю, не писает он! Не может! Ох, умора!

Ее смех был настолько заразительным, что я с трудом удерживалась от улыбки.

— Бедный Гарольд. И давно это случилось?

— Не знаю, принцесса. — Она утерла глаза подолом, демонстрируя розовые панталоны чуть ли не до колен. — Я слышала только, что в последнее время он из уборной не вылезает. Я уж думала, у него запор — все свое держит в себе. Джим и Боб жаловались на него, Клаус тоже, Тоби просто бегал в нижнюю уборную. Я твердила Гарольду: прими английские соли, крушину или еще что-нибудь, а он воротил нос. С тех пор сколько дней прошло! А сегодня он забыл запереть дверь уборной, и я вломилась туда, чтобы не заставлял людей ждать. — С подступающим приступом смеха она успешно справилась. — Гляжу — стоит перед толчком, трясет свой старый стручок и ревет так, что сердце разрывается. А ведь всегда такой был чистюля — ни дать ни взять старая дева. Надо же, писать разучился! — И она снова затряслась от хохота.