Кухня — убогий, неряшливый закуток, непригодный для приготовления вкусной еды; с древней, побитой, выщербленной, потрескавшейся плитой и посудой.

Почему она была настолько равнодушна к собственному комфорту? Что это за женщина, которой нет дела до родного гнезда?

Я спустилась на первый этаж, окончательно запутавшись в тайнах и чувствуя, что смерть миссис Дельвеккио-Шварц стала лишь входом в гигантский головоломный лабиринт.

Пэппи уже встала, так что я позвала ее выпить кофе и позавтракать. Да, позавтракать. Нам требовались силы и здоровье, чтобы справиться со всеми делами.

Джим и Боб заглянули к нам по дороге на работу, сказали, что могут остаться дома, если понадобится, но я отпустила их. Тоби я собиралась сказать то же самое, но он не пожелал и слушать меня — похоже, он с самого начала настроился на битву.

— Сегодня я тебе понадоблюсь, — твердил он, сильно побледнев, вскинув подбородок и сверкая ясными глазами.

В ответ я обняла его. Он ответил крепким объятием.

— Прости за вчерашнее, так уж получилось, — пробормотал он.

— Да, понимаю. Садись, у нас уйма дел.

— Забрать тело и организовать похороны, поискать завещание, узнать, где Фло, — и это лишь начало, — перечислил Тоби.

Втроем мы начали с самого трудного. Поднялись наверх и убрались в комнате, залитой кровью.

Тоби позвонил в полицию и узнал, что тело миссис Дельвеккио-Шварц нам отдадут только после того, как судебный патологоанатом подготовит отчет о вскрытии, а для этого понадобится не меньше одной-трех недель. Затем Тоби отправился на поиски Мартина, леди Ричард или еще кого-нибудь, кто знает толк в похоронных бюро и церемониях, — оказалось, никто из нас еще не сталкивался со смертью вплотную и никакого опыта не приобрел. Отец Тоби умер на ферме. Мистер Шварц умер, когда Пэппи еще жила в Сингапуре, а в моей семье с тех пор, как я родилась, не хоронили никого.

Я позвонила в отдел опеки, где выяснили, что я не близкая и даже не дальняя родственница, и отказались предоставлять мне информацию о Фло. Я узнала только, что о девочке заботятся и она в надежном месте.

— Только бы не в Ясмаре! — воскликнула Пэппи, когда я повесила трубку.

Я безвольно обмякла.

— Боже, о Ясмаре я не подумала!

— Фло уже пять, Харриет, ее вполне могли отправить в Ясмар.

Так называется учреждение, куда посылают бездомных или проблемных детей до тех пор, пока их участь не будет решена. В то время его подвергали резкой критике за то, что персонал не предпринимал никаких мер, чтобы отделить беспомощных жертв обстоятельств вроде Фло от неуправляемых, буйных, склонных к насилию девочек, взятых под опеку за всевозможные преступления — от проституции до убийств.

Я позвонила адвокату Джои в ее приемную и для начала спросила о завещании и о том, как быть, если оно не найдется.

— Если в доме и у поверенного завещания не окажется, в дело должны вмешаться государственные органы. В юридических журналах дадут объявления с просьбой помочь в поисках завещания, а тем временем имуществом будут управлять. Постарайся как следует поискать завещание, Харриет, а я помогу чем смогу, — сказала Джои хорошо поставленным, чистым голосом, от которого, наверное, звенели потолочные балки в зале суда.

— Подожди, это еще не все, — заторопилась я. — Ты не могла бы порекомендовать мне юридическую компанию, которая специализируется на делах об опеке детей? Если чутье меня не подводит, завещания мы не найдем и объявления ничего не дадут. Поэтому я буду добиваться опеки над Фло.

Долгое время она молчала, потом вздохнула.

— А ты уверена, что хочешь этого? — спросила она.

— Абсолютно.

Джои пообещала мне подыскать такую компанию и повесила трубку.

Мы приступили к поискам завещания. Вернувшийся домой Клаус помог нам перетрясти каждую книгу и альбом с вырезками, прощупать свернутые бумаги и развернуть каждый листок. Нигде ничего. Зато мы нашли один документ — похоже, купчую на дом 17 по Виктория-стрит, но довольно странную купчую. В ней говорилось о доме 17, а не 17с.

— Неужели ей принадлежали все пять соседних домов? — изумилась Пэппи.

— Не может быть, — вытаращил глаза Клаус. — Она была небогата.

Под лестницей, за ящиком с эвкалиптовым мылом, которым мы отмывали прихожую, стоял большой сундук. Мы его не сразу заметили, а когда заметили, поначалу сочли, что там хранятся инструменты. Отчаяние побудило Тоби перетащить сундук в комнату. Он водрузил его на узкий стол в кухне миссис Дельвеккио-Шварц и открыл с такой осторожностью, точно оттуда могло выскочить что угодно — от Дракулы до бумажного клоуна с гармошкой.

В сундуке обнаружились голубой тряпичный кролик, огромный кристалл какого-то сиреневого камня, семь хрустальных стаканов для бренди в картонных цилиндрах, детская ручка от кисти до локтя с ямочками, изваянная из белого мрамора, и десятки сберегательных книжек.

Тоби протянул руку, сгреб пригоршню книжек, небрежно открыл одну и замер с ошеломленным лицом.

— Господи Иисусе! — воскликнул он. — В каждой книжке почти тысяча фунтов — больше нельзя держать на одном счету, не платя налогов и не отвечая на назойливые вопросы.

Мы насчитали около сотни книжек и устали открывать их. Все было ясно, во всем отчетливо виделся простой, но надежный расчет. Миссис Дельвеккио-Шварц никогда не пользовалась услугами одного банка дважды, а это значит, что у нее остались счета в каждом филиале всех сиднейских банков. В последние двадцать лет она находила банки все дальше от дома, клала на счет по тысяче фунтов в Ньюкасле, Воллонгонге, Батерсте. А где была Фло, когда ее мать уезжала на целый день?

— По крайней мере Фло ни в чем не будет нуждаться, — заявил Тоби, аккуратно сложил сберегательные книжки в пустую картонную коробку, завернул ее в коричневую бумагу и перевязал бечевкой. Миссис Дельвеккио-Шварц хранила целые мотки бечевки и пачки оберточной бумаги, старательно расправленной и сложенной снова.

— Может так случиться, что Фло не увидит ни пенни из этих денег и даже Дом не получит, — мрачно заметила я. — Все ее имущество достанется правительству, если мы не найдем свидетельство о рождении Фло.

Но мы его не нашли, хотя с удвоенной энергией возобновили поиски. Ни завещания, ни свидетельства о рождении, никаких упоминаний об адвокатах или юридических фирмах. Свидетельства о браке тоже нигде не было. Оказалось, что даже Пэппи не может подтвердить, что Фло действительно дочь миссис Дельвеккио-Шварц: девочка родилась как раз в то время, когда Пэппи уехала на два года в Сингапур, пытаясь разыскать родных отца. Вернувшись в Австралию, Пэппи привела в Дом Тоби, так что и от него помощи ждать не следовало. Куда бы мы ни поворачивали, везде натыкались на глухую стену. Казалось, миссис Дельвеккио-Шварц явилась в этот мир взрослой, ни разу не была замужем и не имела детей. Трудно поверить, что такое возможно в наше время. Сколько еще на свете людей, о существовании которых правительство и не подозревает? Мы не нашли даже налоговых документов — только конторскую книгу, где была записана небывало низкая арендная плата за комнаты в доме 17с. Никаких квитанций об уплате налога на недвижимость, счетов за воду, электричество, газ, ремонт.

— Она за все платила наличными, — вспомнил растерянный Клаус.

В последнюю очередь мы осмотрели маленький шкаф в комнате, где произошло убийство. Шкаф стоял у балкона, в нем миссис Дельвеккио-Шварц хранила Хрустальный Шар, карты, книги. Больше в шкафу ничего не нашлось. Мы перелистали все таблицы эфемерид, осмотрели пачки гороскопов, рассмотрели листы бумаги на свет, даже перебрали колоду Таро по карте. Ни свидетельства о рождении, ни завещания — ничего.

— Ладно, давайте сложим все обратно, — вздохнула я.

Но Пэппи вцепилась в мою руку и торопливо запротестовала:

— Нет, Харриет, нет! Не делай этого! Забери все к себе вниз, спрячь в своих комнатах.

Я уставилась на нее как на помешанную.

— С какой стати? Это ее вещи, все они — часть имущества. Шар очень ценный: миссис Дельвеккио-Шварц говорила, что за деньги от его продажи можно купить отель «Австралия».

Тоби понял то, что не дошло до меня.

— Пэппи права, забирай.

Я отказалась, и он зарычал, раздосадованный моей глупостью:

— Не будь дурой, Харриет! Пораскинь мозгами! Первыми эти вещи увидят сотрудники отдела опеки: как думаешь, что они скажут, если найдут их? Особенно сберегательные книжки. Если хочешь, чтобы тебе доверили Фло, надо делать вид, будто ее жизнь с матерью была самой обычной и ничем не примечательной. Пусть считают старушку странной, но ни в коем случае нельзя давать им в руки доказательства этих странностей!

Мы сложили оккультные принадлежности в другую коробку и помчались ко мне, каждую минуту опасаясь услышать звонок в дверь.

Но в дверь позвонили только в пять вечера — неожиданное время для визита службы опеки. Я поручила Клаусу следить за нашим ужином и направилась к двери. Вчера мы заперли ее, с тех пор она стояла запертой.

На веранде стоял Дункан Форсайт.

— Я не могу зайти, — с места в карьер заявил он. — Жена ждет в машине.

Он выглядел еще хуже, чем на свадьбе Крис Гамильтон, — тощий, сутулый, подавленный. В волосах почти не осталось темных прядей, вся голова приобрела оттенок перца с солью. Виски резко выделялись белизной. Измученные глаза смотрели на меня с такой любовью, что у меня сжалось сердце.

Я выглянула из-за его плеча и увидела припаркованный в нашем тупичке «ягуар». Его нос был повернут к бордюру, так что мадам докторша видела все, что творилось на веранде дома 17с. Она явно не желала рисковать.

— Твоя жена получила письмо, написанное четким почерком на очень дорогой бумаге, — сказала я. — В письме говорилось, что ты попал в когти шлюхи — вульгарной, дешевой потаскухи, которой нет места ни в этой жизни, ни в загробной. Судя по письму, можно было подумать, что мы встречаемся до сих пор.

— Именно, — подтвердил он, ничему не удивляясь. — Письмо принесли утренней почтой.

— Это еще не все. Точно такое же письмо получил накануне Нового года мой отец в Бронте.

Это известие больно ранило его, он тяжело вздохнул:

— Ох, Харриет, милая! Мне так жаль!

Сколько всего случилось с тех пор, как мы расстались! Я смотрела на него сквозь завесу боли и тревоги, но не он причинил эту боль, не о нем я тревожилась. Думая о предстоящих переменах, я пыталась понять, сумею ли когда-нибудь вернуться туда, где мы были вдвоем. В те времена, когда все были живы. До того, как моего ангеленка увезли умирать.

Ответ мой был холодным:

— Если это тебя утешит, Дункан, могу сказать, что письмо было первым и последним. Его отправил Гарольд, а он уже мертв. Интересно, написал ли он сестре Агате?

— Боюсь, да. Сегодня утром она звонила мне.

Я пожала плечами.

— Жаль. И что теперь? Уволить меня она не сможет: до пенсии мне еще далеко, в лаборатории не хватает рук. Самое худшее, что мне грозит, — перевод из «травмы» на прежнее место и стандартные снимки грудной клетки, но я не думаю, что она настолько глупа. Такими ценными работниками, как я, не разбрасываются.

Дункан смотрел на меня так, будто не узнавал Харриет Перселл. Я протянула руку и похлопала его по плечу так, чтобы это видела мадам докторша.

— Дункан, напрасно ты приехал. У меня все хорошо.

— Кэти настояла, — признался он с затравленным видом. — Велела сказать тебе, что она готова забыть о нашей связи и отрицать ее, если начнутся расспросы.

Надо же, какая наглость! От моей отчужденности не осталось и следа — ее вытеснил гнев. Как она посмела обращаться с мужем и со мной так покровительственно и снисходительно! Как будто в ее силах лишить прошлое смысла!

— Какое великодушие, — процедила я. — Какая душевная широта.

Рык, рев, выпущенные когти!

— Я дал ей слово, что больше никогда не заговорю с тобой.

Эта капля стала последней. Оттеснив Дункана плечом, я бросилась к машине, схватилась за ручку пассажирской дверцы и распахнула ее прежде, чем миссис успела запереться. Вцепившись ей в плечо и ощутив мягкость подплечника под тканью дорогого французского костюма, я выдернула миссис Дункан Форсайт из машины на тротуар. Притиснув ее к ограде дома 17с, я нависла над ней — и почему рослые мужчины всегда женятся на коротышках с «утиной болезнью»? Как она струсила! Вынуждая Дункана привезти ее сюда, она и не думала, что столкнется с Джесси Джеймсом.

— Слушай, ты, — прорычала я, приблизив лицо вплотную к ее лицу, — не лезь в мою жизнь! Не смей смотреть на меня свысока! Если бы ты помнила о своем долге и не отказывала мужу, он не изменял бы тебе. Но тебе нужны только его деньги, взамен ты ничего ему не даешь. А я даю, я в долгу перед твоим мужем — за то, что он порядочный человек и прекрасный любовник! Он не виноват, что ты его кастрировала. Оставь его в покое, слышишь?