Колін Маккалоу - Милый ангел

Вот и вся версия событий от Папеле Сутама. Лично меня она вполне устраивает.

10 апреля 1961 года

Сегодня утром я вернулась из Уэнтуорт-Фоллс поездом, оставив Тоби продолжать строительство. У нас обоих сегодня был первый день независимости: в минувшую пятницу мы уволились с работы без лишнего шума и фанфар.

Пристанище Тоби меня ошеломило. Я ожидала увидеть хижину, потому что он сам так называл ее, а увидела живописный и вполне современный домик, который был почти достроен. Тоби объяснил, что на участке стоял старый, полуразрушенный дом, сложенный из блоков песчаника, которых хватило на фундамент, опоры, полы, простенки между окнами и на несколько внутренних стен. Деньги Тоби потратил в основном на оконные стекла, рифленое железо для крыши, крепеж и арматуру.

— Я взял за образец Гриффин-Хаус Уолтера Берли, который стоит на вершине холма в Авалоне, — объяснил Тоби. — Его писал Сэли Герман. Акварелью я пишу редко, но на горы и леса могу смотреть часами. Приятно думать, что эта часть страны осталась нетронутой, как в прежние времена, и теперь благодаря правительственным запретам ее еще не скоро обживут.

— Днем солнце бьет прямо в окна, — заметила я. — В доме ты будешь жариться живьем.

— С западной стороны пристрою широкую веранду. По вечерам буду сидеть там и смотреть, как заходит солнце над Гроуз-Вэлли.

Весь дом он строил сам, разве что иногда приглашал на помощь Мартина и других знакомых из Кросса.

— Я же вырос в буше, — напомнил он. — Там, где я родился, никто не зовет на подмогу водопроводчиков, плотников или каменщиков. Все приходится делать собственными руками.

Участок был запущенным и заросшим, но на нем сохранились старые яблони, усыпанные плодами. Я так объелась, что была особенно рада близости туалета с отстойником и септиком. Тоби рассказал, как проверил, что система действует: бросил в нее дохлого кролика. Век живи — век учись!

В постель мы легли вместе — после того как поужинали и Тоби вымыл посуду: все-таки в жизни есть постоянство. Никогда не встречала таких одержимых людей, как Тоби. Для меня он словно манна небесная! С ним мне никогда не придется изнывать от домашней работы. Разве что готовить еду в охотку.

Я понятия не имела, какой он любовник, а могла бы и догадаться. Он художник, умеет ценить красоту и почему-то считает меня прекрасной. Зря, конечно, но, как говорят, красота в глазах смотрящего. Что скажут мама с папой, когда в картинных галереях появятся портреты Харриет Перселл в обнаженном виде? Секс был восхитителен, но, по-моему, Тоби гораздо больше хотелось рисовать меня. Подозреваю, со временем он утратит клинический взгляд на вещи и начнет писать полотна, которые смогут оценить только знатоки живописи, но ведь именно они платят самые большие деньги. А мне по-прежнему нравится дымящийся террикон под грозовым небом. И портрет Фло, который Тоби подарил мне. Написать портрет миссис Дельвеккио-Шварц он так и не собрался, но, похоже, не жалеет об этом.

Ей понравился бы этот славный малый, чуть ли не сплошь заросший волосами — но не черными, как у нее, а темно-каштановыми. Как я и думала, он мускулист и силен, и невысокий рост его совсем не портит. Тоби говорит, что так даже удобнее дотягиваться до моей груди. Я долго перебирала пружинистые пряди, запускала в них пальцы, ворошила языком сами знаете где, хе-хе.

— Только не думай, что я теперь твоя собственность, — заявила я, сложив вещи в легкую дорожную сумку и готовясь к четырехмильной прогулке до ближайшей станции.

Его глаза были темными — наверное, потому, что еще не рассвело.

— Могла бы и не предупреждать. Я же говорил и готов повторить: в чем-то ты вылитая миссис Дельвеккио-Шварц. Стихия не может принадлежать одному мужчине.

Какой понятливый.

Паровоз С-38 приближался к станции, когда я уже переходила через пути по мосту. Я остановилась, перегнулась через перила, и тучи черного дыма полетели мне в лицо, пачкая его сажей. Это чудовище приползло от самого Маунт-Виктория. Обожаю паровозы. Всю дорогу домой я сидела, приклеившись в окну, впитывала звуки и запахи, чувствовала, с какой натугой движутся штанги и вращаются колеса. Досадно, что правительство решило перейти на дизельные локомотивы. Это уже совсем не то, они не кажутся мощными. А я люблю выставленную напоказ силу. В том числе и мускулистых мужчин.

21 апреля 1961 года

Сегодня Фло вернулась домой, цепляясь за меня, как обезьянка, и не переставая улыбаться. Увидев располневшую Марселину, она бросилась играть с ней, будто и не провела долгие месяцы в детском приюте и психиатрическом отделении больницы. И никогда не рисовала кровью на стенах, не билась телом о застекленную дверь, не вынуждала в общем-то незлых врачей привязывать ее к кровати.

Я по-прежнему в замешательстве. Умеет ли она говорить? Она понимает каждое слово, но никакой телепатической связи нам не удалось установить. А я-то надеялась, что это произойдет, когда Фло вернется домой и поймет, что матери больше нет. Зря! С потерей матери Фло смирилась еще в ночь ее убийства.

Братья Вернеры оказались настоящими сокровищами. Они зарабатывали себе на жизнь, втихомолку выполняя разные поручения и получая плату наличными. Я на своем опыте убедилась, что они такие же мастера на все руки, как и Тоби, поэтому мы быстро договорились. Я разрешила им бесплатно жить на первом этаже, щедро заплатила за работу и пообещала платить впредь, когда их услуги понадобятся. Теперь на Виктория-стрит есть собственные мастера, способные привести все дома в порядок и следить за их состоянием. Лернер Чусович получил в полное распоряжение мою прежнюю квартиру. Я пообещала брать с него столько же, сколько платила сама, с условием, что он будет коптить угрей на заднем дворе и не досаждать соседям дымом. Моя бывшая квартира уже не розовая: Лернер перекрасил ее под цвет угрей — черный с желтым.

Вместе с Тоби мы придумали, как обустроить ванную на этаже, где живут Джим, Боб и Клаус. Братья Вернеры отгородили часть комнат Клауса и часть комнат Джим и Боб, пробили новые двери, и получились два отдельных туалета и одна ванная. Вода в них поступает по трубам из основной системы, в ванне есть душ. Я разыскала керамическую плитку, расписанную попугайчиками, специально для стен — Клаус в восторге. Мансарда Тоби настолько просторна, что Вернеры просто отгородили часть кухни. Но жильцам первого этажа придется пользоваться уже имеющейся ванной и прачечной. Правда, Фриц и Отто пристрастились орошать землю под гигантским тропическим жасмином, но дереву мочевина только на пользу, поэтому я не стала запрещать им. Ароматными цветами с дерева, пущенными плавать в мисках с водой, мы украшаем столы.

Поначалу мне было неловко даже думать об этом, но со временем я осмелела и заняла весь этаж, где раньше жила миссис Дельвеккио-Шварц. После того как стены перекрасили в розовый цвет, на пол в гостиной и спальнях постелили ковры и расставили приличную мебель, я перестала бояться этих комнат. В истории каждого дома есть печальные и страшные страницы, я свыклась с этой мыслью и неожиданно для себя стала утешаться тем, что живу там, где раньше жила она. Жила. От прошедшего времени никуда не деться.

Читая дневник, можно подумать, что работа уже закончена, но до этого еще далеко. Она продлится еще несколько месяцев, нам придется терпеть цементную пыль, заставленные унитазами, ванными и раковинами коридоры, неисправные плиты, душевые и краны с горячей водой, сложенные на заднем дворе плитки для стен и пола. Вернеры выносят весь мусор через застекленные двери на переднюю веранду.

А я просто счастлива. Ведь мой ангеленок со мной, дома.

Не могу не написать, что моя личная жизнь тоже складывается замечательно — по крайней мере на мой взгляд. Выходные принадлежат Тоби. Мы с ним уезжаем в Уэнтуорт-Фоллс и берем Фло. Тоби обижается, а я твержу, что без Фло я никуда не поеду. В ответ Тоби вздыхает и приглашает в гости нас обеих. Вот только визиты Дункана его не радуют, и это еще мягко сказано.

Дункан проводит со мной ночи по вторникам и четвергам. Такое соглашение он заключил со своей миссис — жертвы страшного проклятия Харриет Перселл. Нет, у нее не перхоть и не стоматит. Просто невропатия ног — болезнь не смертельная, но отравляющая всю жизнь. По-моему, Дункана ужасает то, что мне ее совсем не жалко, но он, наверное, просто привык к жене за пятнадцать лет жизни. Я попросила передать ей: если она будет вести себя прилично, не станет скандалить и настраивать сыновей против отца, я сниму проклятие. Миссис Дункан Форсайт уже не играет в теннис, она не может даже ходить без трости, а из-за гормональных препаратов, на которых ее держат, и недостатка активности ее вес стремительно растет. Скоро она будет носить одежду самого большого размера и уже сейчас ходит в ортопедических башмаках без каблуков и специальных чулках, чтобы избежать отеков. Хе-хе.

Насчет Джона Прендергаста я пока не уверена, эта крепость еще не пала. Он, конечно, все отрицает, но я же вижу: он смотрит на меня, как на пациентку с редкой формой психопатии. Тем и плохи психиатры — они всегда как на дежурстве. Наверное, он никак не может оценить, насколько он сам хорош в постели. Поэтому я разрешаю ему время от времени угощать меня ужином и заигрываю с ним.

17 мая 1961 года

Мы озадачены, растеряны, сбиты с толку. Фло пробыла дома уже месяц, но ни разу не попробовала порисовать на стенах. Повсюду в моей квартире, в общих коридорах и на площадках стены покрыты свежей краской, я пополнила коллекцию мелков Фло, по сто раз на дню повторяла, что она может рисовать на стенах сколько душе угодно. Она только кивает, улыбается, перешагивает через мелки и бредет смотреть, как работают Фриц и Отто, подавать им гайки, гвозди, болты, шайбы, мастерки. И никогда не ошибается. Братья очарованы ею.

Да, Фло по-прежнему льнет ко мне, сидит у меня на коленях, напевает. Табачно-бурые платьица остались в прошлом, но я не заставляю девочку обуваться и выбираю для нее довольно простую одежду. Фло убеждена, что разноцветными бывают только мелки, правда, в последнее время она их разлюбила. Иногда она ходит со мной по магазинам, хотя с матерью никогда в них не бывала. Порой мне становится даже страшновато: не вмешалась ли я в работу сложного механизма, состоящего из Дома и Фло? Мой единственный барометр — сама Фло. Мы занимаемся тем, что нравится Фло. Ей определенно по душе поездки в Уэнтуорт-Фоллс: в пятницу вечером она укладывает вещи в свой рюкзачок и выставляет проветриться холщовую сумку для Марселины. Бедняга Тоби! Не одна гостья, а целых три!

Моя спальня — бывшая комната Гарольда, а Фло спит в материнской спальне. В нише, где раньше стояла ее кроватка, теперь помещаются комод с бельем и библиотека миссис Дельвеккио-Шварц. Я много думала, не напрасно ли так отдалилась от Фло, но, к счастью, с ней каждую ночь остается Марселина. Мой ангеленок спит сладко и крепко, даже не шелохнется — видно, ее не мучают кошмары.

Ночные прыжки на лестнице и хохот прекратились сразу после того, как я нашла завещание, но я все еще убеждена, что миссис Дельвеккио-Шварц до сих пор не ушла в мир иной. Войдя в первую ночь в комнату Гарольда, я почувствовала, как по коже пробежали мурашки и волосы стали дыбом. Когда я закрывала дверь, послышался тихий вздох — не ее, Гарольда. Будто он попрощался навсегда.

А потом ее голос произнес: «Ты умница, принцесса. Красотища!»

Послышался шорох, шум крыльев: оказалось, в комнату влетел один из волнистых попугайчиков Клауса. Я смотрела на него, он на меня, потом я протянула руку, и он сел мне на палец, весело перебирая лапками.

— Ох, спасибо огромное! — воскликнул Клаус, когда я принесла ему птицу. — Малышка Мози вылетела в окно. Я уж думал, что она потерялась навсегда.

— Не волнуйся, красавчик, — отозвалась я. — Так легко от Мози ты не отделаешься — правда, Мози?

Но несмотря на то что жизнь в Доме наладилась, Фло не рисует на стенах, и это удивляет всех нас. Мы с Джим, Боб, Клаусом и Пэппи целыми часами подсовываем ей мелки, упрашиваем и уговариваем. Этой мании поддался даже Тоби: купил Фло несколько пачек плотной бумаги и показал, как рисовать на ней. Но Фло только грустно посмотрела на меня и уронила протянутый розовый мелок.

25 мая 1961 года

Вопрос с мадам Фугой и Токкатой мы все же уладили, правда, времени убили уйму. Хозяйки борделей упрямо твердили, что платили за аренду всего тридцать фунтов в неделю, я хохотала им в лицо, и мы опять расходились ни с чем. Но сегодня мы наконец договорились, что каждая дама будет платить мне четыреста фунтов в неделю, из них тридцать — официально, со всеми документами. Эти дамы мне симпатичны: управлять шикарным борделем для самых высокопоставленных лиц города, потакать всем вкусам и быть в ладах с законом — это надо уметь. Фуга и Токката не из тех, кто сдается без борьбы. Они даже попытались воспользоваться своими знакомствами, чтобы прижать меня к ногтю, но я просто послала каждой резинового пупса с булавками, воткнутыми пониже живота спереди и сзади и на всякий случай — в рот. Вот так-то. Меня прекрасно поняли, дамы сдались.