Он подошел к моему креслу, положил ладонь на спинку и присел на подлокотник, прижавшись ко мне коленом.

– Я на своем опыте убедился, что по-настоящему сексуальны только те женщины, с которыми в постели не соскучишься.

Я подозрительно нахмурилась.

– Это намек или приглашение?

– Не то и не другое. У меня нет никакого желания получать от тебя взбучку, спасибо большое. Но это не значит, что я не поцелую тебя.

И он меня действительно поцеловал – жадно, почти болезненно, заставив повернуть к нему голову. Добившись этого, он забрался языком мне в рот.

– А заходить дальше я и не собирался, – сказал он, отпуская меня.

– А дальше я и не разрешила бы, – ответила я.

Интересный он человек, этот Тоби Эванс. Влюблен в Пэппи, а тянется ко мне. Что ж, и меня к нему влечет, хотя я в него не влюблена. Почему жизнь буквально пропитана сексом?

Эти выходные Пэппи опять провела дома. Когда я пригласила ее перекусить, а заодно познакомиться с Марселиной, Пэппи объяснила, что жена Эзры оказалась ужасно несговорчивой.

– И неудивительно – с семью-то детишками, – ответила я, выставляя на стол огромное блюдо рагу из говядины, чтобы хватило на двоих. Я заметила, что Пэппи поморщилась и начала вылавливать из блюда морковку и картошку, но не притронулась к мясу. – Ты чего это? – удивилась я.

– Эзра осуждает мясоедение. Мы обрекаем ни в чем не повинных животных на страшные муки, умерщвляя их на бойнях, – объяснила она. – Человек не создан для того, чтобы есть мясо.

– Чушь собачья! Люди испокон веков были охотниками, зубов для измельчения мяса у нас столько же, сколько и для перетирания растительной пищи! – возмущенно заявила я. – За работой скотобоен следят правительственные организации, а животных, которых мы убиваем, вообще не существовало бы, если бы мы не питались их мясом. И потом, кто сказал, что морковка, которую ты усердно жуешь зубами плотоядного существа, не испытывала страшные муки, когда ее сначала выдернули из земли, обезглавили, отскоблили, беспощадно разрезали на кусочки, а потом бросили в кипящую воду? Но это ничто по сравнению с судьбой картофеля, который ты ешь: я не только сварила его заживо, но и предварительно содрала с него шкуру и выковыряла глазки! Мясо тебе полезно – ты совсем отощала, тебе не помешает пополнить запасы белка. Ешь, кому говорят!

Ох, кажется, я становлюсь мегерой. Зато на Пэппи моя вспышка подействовала: она положила себе мяса и с аппетитом съела его, больше не вспоминая своего дорогого идиота Эзру.

К счастью, Пэппи с Марселиной понравились друг другу: кошка забралась к Пэппи на колени и заурчала. После обеда я попыталась разузнать об Эзре и выведала нечто любопытное, а именно – как он ухитряется обеспечивать жену и семерых детей, жить в Глибе и покупать запрещенные законом и недешевые наркотики. Он преподает, но профессорам университета платят меньше, чем директорам компаний: интеллект и образование ценятся дешевле, чем умение делать деньги. Пэппи объяснила, что профессорское жалованье он отдает семье, а доход от двух популярных книг оставляет себе. Чем больше я узнаю об Эзре, тем меньше он мне нравится. Полный, абсолютный, беспардонный эгоист!

Но Пэппи с ним счастлива, а у нее так мало поводов для радости. В ней нет ни капли практичности. Но не всем же быть такими, как я.

Суббота

28 мая 1960 года


Хорошо иметь домашнего питомца – не так одиноко. Сегодняшняя суббота выдалась тихой. Джим и Боб укатили на «харлее» в Голубые горы, Клаус уехал в Боурел, Чиккер и Мардж с первого этажа отсыпаются после пьянки с дракой, Тоби прихватил этюдник с коробкой акварели и отправился в Айрон-Коув поработать на пленэре, к миссис Дельвеккио-Шварц вереницей потянулись клиентки с подсиненными прическами (они любят наведываться к нам по субботам), а Пэппи витает в стране грез в Глибе. Конечно, Гарольд остался дома. Не знаю, чем он занимается в свободное от преподавания в школе время, но он почти всегда у себя. Миссис Дельвеккио-Шварц стирает его белье вместе со своим, так что задний двор и прачечная – места, где напороться на Гарольда невозможно. Из его комнаты не слышно ни звука, хотя она находится прямо над моей: ни музыки, ни шагов по моему потолку. А когда я выхожу и смотрю на его окно, жалюзи там всегда опущены и обе створки плотно закрыты. И все-таки я каждую минуту помню о Гарольде. Я уже привыкла натыкаться на него, направляясь в душевую, но в последние две недели заметила: когда я поднимаюсь к кому-нибудь в гости, за спиной слышится неясный шорох ног, ступающих без обуви, в одних носках. Оборачиваюсь, а за мной никого. Но если я иду к миссис Дельвеккио-Шварц, на обратном пути Гарольд всегда ждет меня на площадке лестницы: стоит, не шевелится, только смотрит.

Наверное, было около шести часов, когда в мою дверь постучали. Дни давно стали короче, в шесть теперь темно, и я всегда запираюсь в комнате на засов, когда в Доме пустеют все комнаты, кроме моей и Гарольдовой. Мало того: поддавшись паранойе, я вбила в оконные косяки шестидюймовые гвозди, чтобы окна можно было чуть-чуть приоткрыть. В Сиднее не настолько холодно, чтобы закупоривать окна на всю зиму, ветер и дождь в наш закоулок почти не залетают, летом в окна не заглядывает солнце. Когда я в комнате, а прочный засов на двери задвинут, я в безопасности. Думая об этом, я вздрагиваю. Мерзкий старикашка с верхнего этажа ведет против меня психологическую войну и порой одерживает победы, несмотря на всю мою ненависть к трусости. И даже никому не пожалуешься: когда я как-то поделилась опасениями с Тоби, он высмеял меня. Ясно, это паранойя.

Услышав стук в дверь, я вздрогнула. Я так уютно сидела с романом какой-то надменной англичанки, слушала сюиту «Планеты» Густава Холста, грелась у газового камина, а Марселина спала, свернувшись уютным клубком на другом кресле. Попытку подать голос и спросить, кто там, я пресекла как проявление трусости. Я отодвинула засов и распахнула дверь, напрягая все мышцы и готовясь если не к драке, то к бегству.

За дверью стоял мистер Форсайт. Я обмякла.

– Добрый вечер, сэр, – жизнерадостно начала я и приоткрыла дверь пошире. – Э-э… входите.

От облегчения накатила слабость.

– А я вам не помешаю? Может, я не вовремя?

Так просто не бывает. Божествам не пристало думать об окружающих и извиняться.

– Вы как раз вовремя, – заверила я. – Садитесь, сэр.

Но Марселина и не собиралась уступать свое место – ей слишком нравилось греться у камина. Мистер Форсайт подхватил ее на руки, сел сам, пристроил Марселину у себя на коленях и гладил, пока она не уснула вновь.

– Могу предложить вам кофе или бренди, – сказала я.

– Кофе, пожалуйста.

Я ушла за ширму и уставилась на раковину так, словно искала в ней смысл жизни. Голос мистера Форсайта заставил меня опомниться: я отмерила кофе, налила воды и включила кофеварку.

– Я навещал престарелого пациента в Элизабет-Бей, – рассказывал мистер Форсайт, – поэтому возвращался домой поздно. Увы, до дома еще больше часа езды. Я решил, что вы, может быть, согласитесь поужинать со мной где-нибудь по соседству.

Боже мой! В последний раз я виделась с ним почти два месяца назад, тем вечером, когда он подвез меня домой и выпил кофе. С тех пор о нем не было ни слуху ни духу.

– Я сейчас, – пообещала я, не понимая, почему кофеварки работают так медленно.

Зачем он приехал сюда? Зачем?

– Черный, без сахара, – объявила я, возвращаясь в комнату. Я присела напротив мистера Форсайта и уставилась на него так, как Крис Гамильтон – на Деметриоса в тот памятный день, когда я рассвирепела и обрушилась на нее. С моих глаз будто спала пелена. Чертовы карты не обманули: мистер Форсайт хочет меня. Хочет! Я сидела и глупо таращилась на него, не зная, что сказать.

По-моему, он не замечал ни кружки с кофе, ни кошки на коленях – ничего, кроме меня. С этим неподвижным взглядом в упор он походил на киноактера, играющего шпиона, которого сейчас казнят. Он готов пострадать и умереть за свои убеждения. Я вдруг поняла, что слишком мало знаю о мужчинах, чтобы понять, какие силы побудили Дункана Форсайта зайти сегодня ко мне. Я знала только одно: если я приму приглашение, то спровоцирую цепь событий, способных погубить нас обоих.

Насколько быстра мысль? Как долго я просидела молча, принимая решение? Если не считать Гарольда, я довольна своей судьбой: собой, своей сексуальностью, поведением, жизнью. А этот бедняга даже не представляет себе, кто он и что он. Я не имела ни малейшего понятия, почему он хочет меня, но, не будь это желание острым, он не явился бы сюда. И это после трех мимолетных встреч.

– Спасибо, мистер Форсайт, – сказала я. – С удовольствием поужинаю с вами.

Минуту он выглядел совершенно растерянным, а потом улыбнулся, и я растаяла от сияния его глаз, как сосулька под солнцем.

– Я заказал для нас столик в «Челси» на семь часов, – сообщил он, наконец вспомнил про кофе и поднес кружку к губам.

В «Челси». Чтоб мне провалиться! Больничные сплетники не наврали: ловелас из него никакой, если он решил повести меня в самый шикарный ресторан между Сити и Праньером. Туда, где половина посетителей вмиг его узнает.

– Только не в «Челси», сэр, – мягко сказала я. – У меня не найдется подходящей одежды. Как насчет венгерского ресторанчика на нашей улице? Ростбиф с яйцом «Эстерхази» там подают за десять шиллингов.

– Как вам угодно, – отозвался мистер Форсайт с таким видом, словно с его плеч свалилась гора. Отставив кружку, он поднялся и положил Марселину обратно в кресло. – Вам, наверное, понадобится время, чтобы собраться, – безукоризненно любезно продолжал он, – так что я подожду вас в машине. – У двери он остановился. – Или, может быть, мне пока съездить, заказать столик?

– Это ни к чему, сэр. Я вас не задержу, – пообещала я, и дверь за ним закрылась.

Роман с Налем был мимолетным, а сейчас я рисковала вляпаться в отношения, которые просто не могли закончиться дружески, не успев начаться. Ни к чему не обязывающие интрижки не в характере Дункана Форсайта – мне не нужен был Хрустальный Шар миссис Дельвеккио-Шварц, чтобы разглядеть это. Эх черт! Что толкает нас на поступки, которые наверняка испортят нам жизнь? Надо вежливо спровадить его, я точно знала. Но мне просто не хватило духу. Я ведь не старшая сестра-хозяйка. И я надела свой новый зимний костюм из розового твида, выбрала туфли на самых высоких каблуках, не боясь, что буду на них выше моего спутника, и разыскала свою единственную пару перчаток – белых нитяных, а не лайковых. Шляпки я не выношу: они совершенно бесполезны, особенно на непослушных волосах.

Ростбиф с яйцом в венгерском ресторанчике мы съели, не обменявшись и парой фраз. Мистер Форсайт настоял на своем и заказал бутылку игристого бургундского, которое стоило чуть ли не вдвое дороже ужина. Мистер Черни сам обслуживал нас. Когда Дункан Форсайт выложил на стол хрустящую пятифунтовую купюру и сказал, что сдачи не надо, мистер Черни едва не лишился чувств.

Обратно мы вернулись пешком. У мрачного здания женской школы Сент-Винсент я ринулась наискосок через дорогу, не посмотрев по сторонам, но мистер Форсайт схватил меня за руку и удержал. Это прикосновение повергло меня в панику, я отшатнулась к платану и замерла спиной к нему. Я услышала резкий вдох мистера Форсайта, почувствовала, как его губы скользнули по моей щеке, закрыла глаза, нашла его губы и прильнула к ним со свирепой радостью, которую страх перед будущим только обострил.

Взглядом и прикосновением мне удалось заманить его к себе. К нашему возвращению в коридорах зажгли свет, в комнате нас встретила сладко зевающая Марселина.

Его голова запрокинулась, зрачки еще были расширены после темноты, он дышал, будто долго бежал. Каким живым он казался! Помня, что он дорого поплатится за свой шаг, я приложила все старания, чтобы игра стоила свеч.

Я ласкала его всей кожей, губами и кончиками пальцев, нежно и вкрадчиво, сильно и страстно. Как прекрасно было вновь оказаться в постели с мужчиной, особенно с таким. Наль был для меня уроком, я сошлась с ним равнодушно и беспечно, он стал и средством, и целью одновременно. Но Дункан Форсайт был мне дорог. Просто так вычеркнуть его из жизни мне не удалось бы ни за что. Вихрь эмоций! Я целовала его ладони и ступни, скакала на нем верхом, сжимая бока скользкими от пота ногами, обнимала его всеми четырьмя конечностями, поддавалась и сопротивлялась, напрягала мышцы, пока меня не сминали превосходящие силы противника.

Он уехал в двенадцатом часу: спохватился, вспомнил про время, выбрался из постели и остановился, глядя на меня.

– Мне пора. – Он ничего не добавил, но после того, как оделся и причесался перед моим зеркалом, вернулся к постели, наклонился и прижался щекой к моей щеке. – Можно, я приеду завтра около четырех?

– О да, – выдохнула я.

О да! Кажется, я влюблена. Иначе почему допустила такое?