– Ничего интересного не будет. На меня все будут смотреть и осуждать. Потому что как-то так замысловато в жизни получилось, что виновата кругом я. Мам, я, правда, виновата? Неужели я столько ошибок наделала?

– Какая сейчас разница, кто каких ошибок наделал? Ты поступала так, как считала нужным и правильным. Ваня поступал точно также. Считаешь, он оказался правее тебя?

Лана кинула на неё насмешливый взгляд.

– То-то ты ему на шею сегодня кинулась.

– Не кинулась!

– Ну, почти! Любимый зять! Не помню, чтобы такие порывы у тебя возникали в отношении Славы.

– Слава твой, рыба отмороженная, благодаря его мамаше. А Ваня всегда был хорошим, добрым мальчиком.

– Даже когда перерос тебя на две головы.

– Даже тогда, – согласилась Любовь Аркадьевна. Аккуратно присела в старенькое плетёное кресло, при этом держала себя, по меньшей мере, как вдовствующая герцогиня. А дочери сказала: – Не переживай. Я тебя в обиду не дам. Тома с Вовой благодарны тебе должны быть за то, что такую девчонку им вырастила. Всё ей дала, и даже больше. Разве не так?

Лана хмуро разглядывала чайник на плите, руки на груди сложила, будто защищаясь. Понимала, что слова матери могут звучать, как ободряющие, но не больше.

– Мама, но ты же говорила мне, что я права, – проговорила Лана негромко. – Когда собралась замуж за Славу, ты сказала, что я права.

– И я считала так до последнего дня, пока он на развод не подал. А в чём ты была не права? В том, что твоя жизнь продолжалась, что ты хотела быть женой, матерью, чтобы тебя любили, в конце концов? Ты женщина, я тебя всегда просила об этом не забывать. Ты ничего ужасного не совершила.

– Я не сказала им о внучке.

Любовь Аркадьевна театрально вздохнула.

– Знаешь, я очень люблю Ваню, всегда любила. И даже когда он вёл себя, как последний ревнивый дурак, готова была ему это простить. Но иногда нужно отключать гордыню, надеюсь, к своим годам он научился это делать. Или хотя бы начал задумываться. Самый главный свой урок он получил. И только пусть попробует обвинить в этом тебя. Он будет очень не прав.

У Ланы вырвался судорожный вздох. Нервничала она сильно, впереди было испытание, о котором она раздумывала и тревожилась очень много лет. Встреча с родителями первого мужа. Когда она посмотрит им в глаза, и знала, что никакие доводы и уговоры матери, её заверения в том, что Лана имела право на единоличное принятие такого важного для всех решения, не помогали. Но всё равно материнская поддержка, от которой Лана давным-давно отвыкла, была приятна, и поэтому она сказала, совершенно искренне:

– Я рада, что ты здесь.

– А где мне ещё быть? – вроде бы удивилась Любовь Аркадьевна. – Как ты говоришь: это наш с тобой дом. – Она окинула взглядом тесную кухню и едва заметно наморщила нос. – Хотя, надо признать, всё это заметно удручает.

– Это всего лишь стены, мама.

Спустя некоторое время, совершенно неожиданно, Лана обнаружила Ивана на своём крыльце. Точнее, даже не она обнаружила, а Соня, которая гуляла на улице, изучала сад и окрестности, в какой-то момент забежала в дом, запыхавшаяся и чем-то довольная, попросила стакан воды, и вот тогда сообщила, что дядя Ваня на крыльце у них сидит.

– Что он там делает? – удивилась и одновременно насторожилась Лана. Забрала у дочери пустой стакан, не спуская с неё вопросительного взгляда.

Соня же равнодушно пожала плечами.

– Сидит, – повторила она. – Мы с ним играем.

– Дядя Ваня с тобой играет?

– Я ему загадки загадываю. А он притворяется, что не знает ответов. Мама, а ты не помнишь, где мой обруч?

– Не помню, – в задумчивости проговорила Лана, – посмотри в кладовке наверху.

Соня с топотом понеслась вверх по лестнице, а Лана отнесла стакан на кухню, потом вернулась к входной двери. Открыла её и сразу увидела Ивана. Он сидел на ступеньках и крутил между пальцами сигарету. Голову повернул, когда услышал, что дверь открылась.

– Что ты здесь сидишь? – заинтересовалась Лана, чувствуя, как внутри всё холодеет от предчувствия плохих новостей.

Плохих новостей так сразу не последовало, Иван только плечами пожал.

– Думаю. С Соней играю. Рассказывал ей, как здесь всё было во времена нашего детства. Было куда веселее. А сейчас одни заборы и тоска.

Лана тихо прикрыла за собой дверь, остановилась у перил, за спиной Ивана. А ему сказала:

– Сейчас так везде. Почти. Жизнь изменилась.

– Грустно как-то.

Она кинула на него скептический взгляд, точнее, на его макушку.

– Ты загрустил?

– Думаешь, повода нет?

Вместо того, чтобы развивать тему об их радужном детстве и юности, Лана спросила:

– Ты рассказал родителям?

– Рассказал.

Всё-таки захотелось ахнуть и зажмуриться.

– Так сразу?

– Так получилось.

– И что? Они в шоке? – Нервно усмехнулась. – Выгнали тебя из дома?

Иван глянул на неё через плечо.

– Не дождёшься. – Снова отвернулся. – Они, конечно, в шоке, но ничего. Обдумают, переживут. Ждут всех на ужин.

– Всех? – машинально переспросила Лана.

Иван кивнул.

– Да. Тебя в том числе.

– Господи… Я не уверена, что стоит так сразу…

– Лана, ты плохо знаешь моих родителей? Не придёшь ты, придут они. А из своего дома тебе бежать будет некуда.

Она устало прикрыла глаза.

– Почему же всё так… – пробормотала она, а когда запнулась, Иван с удовольствием подсказал:

– Через одно место? Я тоже теперь об этом часто думаю.

Соня распахнула дверь, протиснулась в дверной проём, держа яркий обруч на талии.

– Я его нашла!

Лана дочке улыбнулась, правда, через силу. А Соня спрыгнула со ступенек на лужайку, попробовала его крутить, но хула-хуп, сделав оборот, упал на траву. Девочка не расстроилась, подняла игрушку, и предприняла новую попытку. Она улыбалась, радовалась, а Лана с Иваном за ней наблюдали. Вот только думали оба не об игре.

– Я расстался с Лесей, – сказал он негромко, специально для Ланы, прежде чем уйти. И ответа от неё не ждал. Сказал и пошёл к своему дому, Соню по волосам потрепал, проходя мимо. А Лане очень хотелось крикнуть ему вслед, что ей от этой новости совсем не легче. В свете сегодняшних событий.

И всё-таки Лана была очень рада присутствию при всём происходящем своей матери. Любовь Аркадьевна, по привычке, переключала внимание на себя, а сегодня даже брала огонь на себя, и когда они появились в доме Сизыхов этим вечером, она повела себя так, будто они были приглашены на ужин к старым друзьям-приятелям. Радовалась, улыбалась, и кинулась обнимать Тамару Константиновну. А Лана замерла на пороге, крепко держа дочь за руку. Смотрела на бывших свёкра и свекровь, только сейчас осознавая, сколько, на самом деле, лет прошло. И люди, которых она всегда безусловно уважала и любила, за эти годы не помолодели. Не постарели, нет, но у Тамары Константиновны появились новые морщинки, не печальные, а естественные, а Владимир Иванович поседел и стал, кажется, ещё серьёзнее и задумчивее. Или это специально для неё, в этот вечер?

– Как же я рада вас видеть, – совершенно искренне радовалась Любовь Аркадьевна, и всё же заставила бывшую родственницу улыбнуться. И даже внимание на неё обратить. Потому что до этой секунды Тамара Константиновна смотрела исключительно на Соню. Может быть зря, но Лана попросила дочку в этот вечер быть особенно нарядной и вести себя хорошо. Возможности принарядиться Соня обрадовалась особо, надела платье, купленное ей вчера Иваном, и наслаждалась только этим. Сначала долго крутилась перед зеркалом, даже когда Лана пыталась сделать дочке подобающую к этому платью причёску, а теперь время от времени теребила пышную юбку, чтобы слышать, как та шуршит. И вот теперь дочка выглядела, как настоящая принцесса, скромно улыбалась и готова была знакомиться с новыми людьми. Лана постаралась ей объяснить, что ужинать они идут к родителям дяди Вани, и необходимо произвести хорошее впечатление и их порадовать.

– Зачем нам их радовать? – спросила Соня, когда Лана помогала ей завязать бант на талии. – Они печальные люди?

Как тут не улыбнуться? Лана улыбнулась.

– Нет. Просто они сегодня вернулись домой с отдыха, устали с дороги, и нужно вести себя хорошо. Этим их порадовать.

– Я всегда веду себя хорошо. К тому же, в этом платье я прыгать и бегать не могу.

– Тоже плюс.

И вот теперь Соня старательно улыбалась новым знакомым, не замечая, что мать рядом с ней здорово нервничает. Иван же наблюдал за всем происходящим как бы со стороны, стоял и смотрел. В основном, на девочку. Потому что Соня выглядела настоящей принцессой, и это отчего-то заслоняло все переживания в его сознании. Он никогда не умилялся на детей, ему не было это свойственно, наверное, поэтому к своим тридцати трём годам всерьёз так и не задумался о браке и потомстве. А на эту девочку смотрел, и в груди что-то щемило. Может, потому что чувствовал своё, родное? Но это настолько сентиментальное чувство, что его даже анализировать не хотелось.

– Лана, что вы стоите? Проходите, – вдруг засуетилась Тамара Константиновна. Наконец, взглянула на бывшую невестку. – Мы, и правда, так давно не виделись. Вот так не собирались…

– Володь, ты раздобрел, – влезла со своим замечанием Любовь Аркадьевна, и даже хлопнула бывшего родственника по выпирающему животику. Владимир Иванович не возмутился, не удивился, но глянул красноречиво.

– У меня жена готовит хорошо.

– Нашёл оправдание. В нашем возрасте нужно о себе заботиться. О лишнем весе…

– Люба, сядь, наконец, – невежливо прервал её старший Сизых. Тоже на Лану с девочкой глянул. В его взгляде Лана заметила неодобрение, но он пытался его сдержать, изо всех сил.

После неловкой заминки, Тамара Константиновка подошла и Лану обняла. Шепнула той на ухо:

– Ты хорошо выглядишь.

Это был не комплимент, это была попытка поддержать. От мысли, что Ванины родители, как и половина страны, следили за новостями о её разводе по телевизору, стало и вовсе не по себе. Но Лана заставила себя улыбнуться.

– Спасибо. Вы тоже хорошо выглядите. Загоревшие. Как отдохнули?

– Хорошо, хорошо отдохнули… – рассеянно отозвалась бывшая свекровь, а её взгляд снова остановился на Соне, стал обеспокоенным. – А ты Соня?

– Соня, – с готовностью кивнула та, и вдруг протянула Тамаре Константиновне руку для приветствия, и серьёзно проговорила: – Очень приятно познакомиться.

Лана на дочку посмотрела, сделала страшные глаза и шепнула:

– Не настолько хорошо.

Соня моргнула, глянула на Ивана, потом на мать.

– Ты же сама просила.

Захотелось провалиться сквозь пол от стыда и неловкости. Опять спасла Любовь Аркадьевна, с воодушевлением поведавшая:

– Соня очень хорошо воспитана. Мне иногда кажется, что чересчур.

– Не может быть воспитания чересчур, – сказала Лана, подталкивая дочку к креслу, ближе к Ване. А та подошла и покрутилась перед ним, с лучезарной улыбкой.

– Красиво?

Тот улыбнулся девочке в ответ.

– Очень красиво. Ты принцесса.

Соня согласно закивала, присела на самый краешек. Потом начала оглядываться.

– А где Прохор?

Владимир Иванович странно кашлянул, только этим выдал, что нервничает.

– На улице гуляет. А то сейчас будет под столом на всех прыгать.

– Мне Прохор нравится, – продолжала Соня с воодушевлением. – У нас в Москве были только большие собаки. Бабушка Маша не разрешала заводить маленькую, говорила, что та будет много лаять и портить мебель.

– В чём-то она права… была.

– А вы, значит, перебрались сюда? – задал свой первый вопрос Владимир Иванович.

Лана не знала, куда ей деться от его пристального взгляда. Свёкор всегда был человеком прямолинейным, вокруг да около не ходил, и если ему необходимо было что-то выяснить, уйти от его вопросов было невозможно.

– Было не так много вариантов, – осторожно ответила Лана. И вдруг поняла, что отвечать именно Владимиру Ивановичу было самым сложным. Все эти вопросы за последние недели она слышала не раз, и не два. Спрашивали с сочувствием, со злорадством, с откровенным любопытством, но Лана никогда так не нервничала, даже когда отвечала Ване. А сейчас понимала, что пытается оправдаться, каждым своим ответом. А что будет, когда они начнут расспрашивать про Соню?

– Люба, и ты решила вернуться? – поинтересовалась Тамара Константиновна, видимо, решив попробовать разрядить обстановку.