— Зачем тебе много денег?

— Не могу сказать. Это не моя тайна.

«Четвертый вариант! Тень на плетень!» — подумал Майк.

— Если не дам?

— Будешь последним негодяем и мерзавцем. Настоящие мужчины подобных вопросов девушкам не задают. Сколько, куда, зачем?

— Я не настоящий мужчина. И ты не девушка.

— Кто же я, по-твоему?

— Профессиональная пиявка. В малых дозах пиявки благо. Даже полезно для здоровья. В больших зло. Могут высосать всю кровь. Извини, — улыбнувшись своей неотразимой улыбкой, закончил Майк.

Лицо девицы перекосилось от злости. Она вмиг протрезвела. Произнеся эту тираду, Майк нарушил все мыслимые правила поведения в его тусовке. Никогда не раздражаться, не злиться, никогда не говорить правду. Так, намеками, сравнениями, параллелями, еще допустимо. Но вот так, прямо в лоб. Фи-и, моветон! Настоящий мужчина так не поступает.

Но теперь Майку было в высшей степени наплевать на все правила. На все тусовки.

— Бойся мести обманутой и оскорбленной женщины, Майк Кустоф-ф-ф-ф! — презрительно бросила девица, перед тем, как оглушительно хлопнуть дверью.

И окончательно уйти не только из квартиры Майка, но и из его жизни.

Причем, в конец его фамилии она, не иначе, в порыве ярости впендюрила целых четыре «Ф-Ф-Ф-Ф!». На одно «Ф» больше, нежели Марыля Родович.

Но Майк так и не вспомнил, кто она такая, эта девица. Хотя, самым честным образом пытался. Нет, нет! Все-таки, как только захлопнулась дверь, Майк, вроде, как бы, вспомнил. Правда, еще через минуту понял свою оплошность.

Он ошибся, перепутал девицу с Ларисой. Эта та была поначалу манекенщицей. И ребенок у нее был. А эта…. Нет, Майк решительно не помнил, как ее зовут. Вернее, звали. Кто такая, что их связывало? Слишком стандартная внешность, заимствованные ужимки и прыжки, фразы, многократно слышанные из разных уст.

Одно время Майк всерьез озаботился. Не младенческий ли склероз незаметно подползает? Забывчивость, рассеянность, раздражительность. Налицо все признаки. Но почти сразу успокоился. Не один, и не два из его приятелей жаловались на те же признаки. Они тоже постоянно путали девиц. Кто из них которая? Как кого зовут? Черт их знает!

Мотаются перед глазами уцененные Барби. Сек-энд-хэнд. Все на одно лицо. Кто в этом виноват? У них не только внешность, как под копирку. У них и мозги, вернее, их полное отсутствие общее. И фразы, все взято напрокат. В лучшем случае, в кредит. Все заимствовано. Внутри одни хватательные рефлексы. Как у пиявок.

Майк принял душ, постелил на тахту чистое белье, погасил везде свет и даже отключил оба телефона. Он решил основательно выспаться.

8

Той ночью тонкая линия грозовых облаков у самой линии горизонта укрупнилась и заметно приблизилась к беспечному городу Помпеи. Угрожающе черные, с далекими яростными вспышками молний, уже ровной траурной каймой окружали Помпеи, Везувий и все окрестности. Но жители, все как один, не видели этого. Или не желали видеть. Им лень было поднять сплошь хмельные головы от столов и кружек, и попытаться хотя бы посмотреть на звездное небо. Тогда, хотя бы некоторые из них, заметили. Не могли бы не заметить. Над Помпеями уже которую ночь не бывало чистого звездного неба. Оно каждую ночь сплошь покрыто черными, угрожающе косматыми облаками.

Впрочем, черное кольцо к утру, как правило, чуть отступало. И с восходом солнца над беспечным городом опять ярко светило ослепительное солнце.

Основательно выспаться Карлу Брюллову в ту ночь в роскошном особняке астролога Деция не дали. Арестовали веселую парочку среди ночи, почти под утро. Четверо здоровенных охранников, в шлемах, латах, с длинными копьями, подошли к дому и начали дубасить кулачищами в ворота.

Залаял лохматый пес, заголосила пышнотелая служанка. Деция вместе с Карлом выволокли из постелей и вывели на улицу.

Деций спросонья начал возмущаться. Мол, свободный гражданин свободного города имеет право… Но огромный охранник положил ему на плечо свою лапищу и, глядя в сторону, сказал:

— Молчи, пока стоишь.

И Деций смирился. На время.

Так их и вели через весь город, в окружении четырех охранников с копьями наперевес, как особо опасных государственных преступников.


Первый помощник правителя Помпей долговязый Сумий, который день пребывал в растерянности, граничащей с паникой. Приближались очередные выборы. Остаться на второй срок Гаю Юлию Полибию было крайне проблематично. Конкуренты всех мастей поджимали и справа, и слева.

Содружество «любителей долго поспать» выдвинуло на выборы своего представителя, лентяя и бездельница Марка Церриния Ваттия! Вот только этого не хватало! Этот самый Ваттий был отменным демагогом и краснобаем, мог взбаламутить общественное мнение в самый неподходящий момент.

Да еще этот, Деций. Со своими мрачными пророчествами тоже мог вконец испортить всю предвыборную компанию. И правитель Помпей Гай Юлий Полибий потребовал от Сумия решительно разобраться с надоедливым сумасшедшим астрологом.


Карла Брюллова и Деция подвели к дворцу правителя Помпей и, без всяких объяснений, втолкнули в подвальное помещение с единственным маленьким окошком почти под самым потолком. На полу лежала только охапка соломы.

Карл долго стоял неподвижно, прислонившись спиной к шершавой стене. Деций, напротив, тут же удобно устроился на соломе, достал из-за пазухи лепешку, завернутую в платок, разломил ее пополам и, подмигнув Карлу, протянул ему половину.

Карл отрицательно покачал головой. Еще никогда в жизни он не попадал в подобные ситуации. Никто и никогда его не арестовывал, никто, кроме деспотичного отца, да и то, в далеком детстве, не смел поднимать на него руку. А тут… Сонные охранники несколько раз давали ему подзатыльники и нагло тыкали тупыми концами копьев в спину. Правда, как-то привычно, равнодушно и беззлобно.

Но все равно, это ничуть не смягчало ситуацию. Карл только глубоко вздохнул и помотал головой.

«Когда встречаешься с неизбежным, приветствуй его обеими руками!» — некстати пронеслось у него в голове. Взглянув на астролога, художник невольно улыбнулся.

Деций с аппетитом поедал лепешку. По всему было видно, он не теряет присутствия духа в любых положениях.

В углу подвала показались мордочки двух любопытных крыс. Но Деций топнул на них ногой и те, вильнув хвостами, скрылись.

— Я разочарован в крысах, — вздохнул Деций. — Переоценивают их умственные способности. Если б они обладали такой интуицией, какую им приписывают, давно бы покинули город. А эти… самые заурядные животные. Почти без мозгов.

Карл тяжело вздохнул и опустился рядом с астрологом на солому. Прислонился спиной к стене и прикрыл глаза. Через час он уже крепко спал.


— Где вы были на этот раз, Великий Карл?

Глаза Юлии горели неподдельным детским любопытством.

— В тюрьме.

— Господибогмой! За что-о!? — ужаснулась графиня.

— Паникерство и распространение ложных слухов о, якобы, грозящем городу землетрясении. Ну и все такое.

— Господибогмой! — только и смогла прошептать графиня. Потом осторожно поинтересовалась. — Надеюсь, условия там были…

— Вполне, — успокоил ее Карл. — Любовь моя! Каждый порядочный человек хоть раз должен посидеть в тюрьме. Расширяет кругозор, обогащает. Мне, как художнику, подобное просто необходимо. Я бы обязал всех учеников Академии художеств специально…

— Господибогмой! Что вы такое говорите!?


Искусствоведы любых времен абсолютно не ведают, какого напряжения физических и духовных сил стоит создание шедевра. Им лишь бы гармонию алгеброй проверить. А гармония рождается в муках.

Дважды за одну только неделю от перенапряжения Карл терял сознание. Дважды его на носилках уносили из мастерской и в карете графини Самойловой перевозили в номер гостиницы под присмотр местных лекарей.

И только когда на огромном полотне появился общий композиционный набросок будущей картины, обессиленный Карл «Сдался на милость» графини Юлии. Устроил себе римские каникулы.

Возвращение из Неаполя в Рим заняло бесконечную неделю, в течение которой Карл нетерпеливо вздыхал и, по выражению Юлии, постоянно «бил копытами», пока опять не вернулся к работе.

Графиня Юлия медленно прохаживалась по мастерской художника. Взад-вперед, взад-вперед… Длинный шлейф ее прекрасного нового платья, на которое, кстати, Карл даже не обратил внимания, просто не заметил, шуршал по полу, как волны морского прибоя.

— Может быть, вам стоит пригласить натурщиц? — осторожно поинтересовалась Прекрасная Юлия.

— Моя фантазия богаче.

Карл ни на секунду не отрывался от картона. Из-под его карандаша непрерывным потоком, как из рога изобилия, сыпались все новые и новые наброски… Детали одежд, предметы быта, части зданий, чьи-то глаза, отдельные части лет, куски пейзажей…

Графиня подошла к окну и долго смотрела на крыши вечного города. Был прекрасный яркий солнечный день.

Ах, как хорошо было бы сейчас куда-нибудь поехать!

— Господибогмой! — повернувшись к нему, обиженно заявила графиня. — В чем, в таком случае, состоит моя помощь?

— Просто будьте рядом, — бормотал художник.

Дни летели с такой скоростью, с какой листы бумаги вылетали из-под карандаша Карла.

По Риму начали циркулировать слухи. Карл Брюллов создает нечто масштабное, громоподобное. Наиболее любопытные из газетчиков не раз пытались, под видом разносчиков мелких товаров, проникнуть в мастерскую. Но бдительная Юлия наняла двух дюжих молодцов и поставила их, как «атлантов» на улице у входа.

— Карлуша! Ты опять в запой ударился?

Без стука и приглашения в мастерской художника возникла фигура Михаила Глинки. Будучи ближайшим другом Брюллова, он никогда не утруждал себя уведомлениями, просьбами о разрешении и прочими светскими штучками. Вваливался в мастерскую художника, когда ему вздумается. «Запоем» он называл рабочее, творческое состояние. Кстати, и первичным значением этого понятия не брезговал.

— Когда закончишь? — спросил он, мельком взглянув на разбросанные по всей мастерской эскизы и наброски.

— В четверг. После дождя, — раздраженно ответил Карл, ни на секунду не прерывая работы. — Ни днем раньше.

— Тебе впору объявление повесить! — веселился великий композитор. — «Работаю всегда!».

— От такого и слышу! — мрачно бросил Карл.

После визита Михаила Глинки, Карл потребовал от Юлии, чтоб ее «атланты» к нему в мастерскую не пускали больше никого.

— Даже меня? — машинально спросила графиня, заранее уверенная в отрицательном ответе.

Каково же было ее изумление, когда ее любимый Карл, не отрывая остановившегося взгляда от полотна, на котором, кстати, ничего вразумительного еще не было прорисовано, пробормотал:

— Никого означает никого.

Графиня Юлия поначалу растерялась. Потом решила оскорбиться, но все-таки сдержалась.

— Господибогмой! Может быть, мне уехать? — холодно поинтересовалась она. — Скажем, на неделю-другую в Париж.

— Лучше в Берлин.

— Чем Берлин лучше Парижа?

— Берлин отдаленнее от Рима, — ответил художник.

Это было уже откровенной грубостью. Карл по-прежнему, остановившимся взглядом смотрел на полотно. Вернее, в одну какую-то, ему одному видимую, точку на полотне.

Графиня вспыхнула и, хлопнув дверью, чего за ней никогда, ни до, ни после этого происшествия не замечалось, быстро вышла.

Уже на следующее утро она объявила всем знакомым, будто немедленно покидает Рим. Но сборы как-то затянулись…

Разумеется, она не уехала ни в какой Париж. И уж тем более в Берлин. Прекрасная Юлия издали наблюдала за мастерской Карла. Для этой цели она наняла двух частных сыщиков, которые с крыши соседнего дома подглядывали в окна мастерской художника и ежевечерне докладывали графине, что там и как.

Кроме того, она каждый день подсылала свою служанку с набором продуктов, которую та, в плетеной корзинке протискивала в щель двери.


Два частных сыщика лежали на крыше дома, напротив мастерской художника, глазели в окна и лениво переругивались:

— Гляди, гляди! Как петух вышагивает! Смех, одно слово.

— Работа, не бей лежачего. Помазал кисточкой, получи деньги. Побегал бы он, как мы, с утра до вечера за каким-нибудь богатым субъектом. Да еще все замечай, запоминай.

— Петух, одно слово! И грозно так поглядывает!

— Интересно, сколько он получит за эту мазню?

— Мильон!

— Ну, это ты хватил. Я бы за такую пачкотню и одной лиры не дал. Все эти живописцы… бездельники. Им бы побегать, как мы…

— Ну, сегодня-то мы не бегаем. Лежи себе, загорай…