— Не уходите, Рейнгард! Отец возьмет свои оскорбительные слова назад, когда узнает, что я люблю вас и буду принадлежать только вам и никому другому. Слышишь, папа? Я люблю Рейнгарда, и если он захочет сделать меня своей женой, пойду за ним, куда бы он ни повел меня!

Она обращалась к отцу, но смотрела на Эрвальда. Его лицо не вспыхнуло счастьем, как она ожидала, как оно должно было вспыхнуть; оскорбленная гордость взяла верх. Он поднес ее руку к губам, но ничего не сказал и мрачно взглянул на консула, который в первую минуту совершенно растерялся. Осмар убедился, что ему остается только прибегнуть к силе, чего ему так не хотелось, и он больше не колебался.

Он внешне спокойно подошел к дочери, взял ее под руку и резким, ледяным тоном произнес:

— Ты еще молода и неопытна, дитя мое; тебя нетрудно было обмануть. К счастью, я тут и не позволю тебе стать жертвой первого встречного авантюриста, который пытается получить с твоей рукой богатство и положение в свете.

Эти слова как нельзя лучше достигли цели. Эрвальд вздрогнул, точно его ударили; краска гнева, покрывавшая его лицо, сменилась мертвенной бледностью, и он с подавленным восклицанием шагнул к своему оскорбителю. Только вопль Зинаиды: «Рейнгард! Ради Бога!» — заставил его опомниться. Он отступил назад, но на его лицо было страшно смотреть, а когда он, наконец, заговорил, то по голосу было слышно, чего ему стоили эти несколько слов:

— Забудьте, что я только что сказал вам, фрейлейн, как и я постараюсь забыть ваш ответ. Мне не о чем больше ни спрашивать, ни просить вас. Прощайте!

Эрвальд ушел. Зинаида рванулась за ним, но отец крепко держал ее за руку и не пустил.

— Что ты сделал? — вскрикнула она вне себя.

— То, что было необходимо, — холодно ответил Осмар. — Насколько это было необходимо, я вижу только теперь. Опомнись, Зинаида! Мне пришлось разбить мечту твоей юности, но со временем ты поблагодаришь меня за то, что я помешал тебе навлечь на себя несчастье.

— Поблагодарю? — с отчаянием вырвалось у молодой девушки. — Ты лишил меня счастья всей жизни! Я могла быть счастлива только с ним! Ты оскорбил Рейнгарда, и он никогда не простит тебе, а я брошу дом отца, богатство, все, все ради него, если он этого потребует!

Консул смотрел на нее, испуганный и ошеломленный этим стихийным взрывом страсти. Он не узнавал своей кроткой, тихой дочери.

— Ты с ума сошла! — воскликнул он скорее со страхом, чем с гневом.

Девушка ничего не ответила, а вырвалась из его рук и, бросившись на скамью, разразилась громкими, судорожными рыданиями.

Тем временем Рейнгард стремительно шел через сад; он торопился навсегда оставить эти места. В эту минуту он ненавидел консула, и его не трогало мужество, с которым Зинаида отстаивала свою любовь; позор, которому его подвергли, заслонил собой все. Стиснув зубы, с искаженным лицом, Рейнгард шел так поспешно, точно у него горела земля под ногами.

Вдруг у дорожки раздвинулись кусты и из них выглянула головка Эльзы. Она играла с Гассаном в прятки, но, увидев молодого человека, забыла про игру и спросила, подбегая к нему:

— Ты уже уходишь?

Рейнгард остановился, детский голос произвел на него странное действие. Он провел рукой по лбу и ответил жестко и с горечью:

— Ухожу… и больше не вернусь!

Девочка посмотрела на него вопросительно.

Он вдруг поднял ее на руки, как в тот таинственный полуденный час, когда они вместе наблюдали мираж, и страстным тоном прошептал:

— И тебя я никогда больше не увижу, крошка Эльза! Не забудь же, когда приедешь домой, передай мой привет родине, слышишь? Прощай, злое, прелестное маленькое созданье!

Он быстро поцеловал девочку, прежде чем она успела воспротивиться, и, опустив на землю, бросился прочь.


13

На следующее утро к Зинаиде пришел Зоннек, и она приняла его в своей комнате. Ее бледное, утомленное, лихорадочно возбужденное лицо показывало, что она провела всю ночь без сна, в слезах.

— Так вы отказываетесь принять нашу сторону? — спросила она с болезненным упреком. — Я рассчитывала на вас. Вы — моя последняя, единственная надежда, и вы не хотите помочь нам!

— Не могу, Зинаида! — серьезно ответил Зоннек. — Ваш отец сочтет изменой дружбе, если я стану тайком покровительствовать тому, что он открыто запрещает. И он будет прав.

— Будет прав, когда он неправ уже тем, что был так безгранично жесток?

— Все равно! Он — ваш отец, и вы обязаны подчиниться его воле, по крайней мере, в настоящую минуту.

— Но я не хочу подчиняться! — горячо воскликнула девушка. — Я не позволю простым приказанием разбивать счастье всей моей жизни. Вы ведь знаете, как было дело?

— Знаю, а потому и считаю вмешательство со своей стороны бесполезным; посредничество ничего не даст.

— Из-за того, что Рейнгард чувствует себя оскорбленным? Потому-то я и хочу еще раз поговорить с ним. Я должна видеть его, чего бы это ни стоило, и вы должны помочь нам. Если мы увидимся в вашем присутствии, под вашей охраной, то никто не найдет в нашем свидании ничего предосудительного.

— Но на меня падет вся ответственность, — с ударением возразил Зоннек. — Повторяю, я не могу сделать этого. Выпросите у отца разрешение на это последнее свидание, и я готов устроить его, тайком же — нет!

— Но если я вас прошу, умоляю вас! Боже мой, ведь в том, чего я прошу, нет ничего дурного! Я не могу требовать от Рейнгарда, чтобы он пришел в дом, где с ним так обошлись; если же он уедет теперь с такой горечью в душе, то уедет навсегда. Я хочу только видеть его еще раз, сказать ему, что останусь ему верна, несмотря ни на что, что бы ни делали для того, чтобы разлучить нас, что я принадлежу ему навеки. Вы знали меня ребенком, любили меня, как отец; неужели вы откажете мне в моей первой и единственной просьбе?

Ее голос дрожал, полный страха и трогательной мольбы, а из глаз, устремленных на Зоннека, катились горячие слезы. Он с трудом справлялся со своим волнением; мягко взяв руки молодой девушки, он сжал их в своих.

— Не считайте меня черствым и жестоким, Зинаида, если я все-таки откажу. Я сам получил когда-то жестокий урок. Точно так же, как вы теперь, меня просил мой друг; он был самым дорогим для меня человеком, а его невесту, которую разлучала с ним воля отца, я любил как сестру. Я уступил, устроил им тайное свидание, и это окончилось несчастьем. Отец бросил мне в лицо упрек, обвиняя во всем меня. Раз я вмешался в чужую жизнь, вторично я этого не сделаю; урок был слишком жесток.

Зинаида вдруг выдернула свои руки, резко отвернулась и отошла к окну.

— Хорошо, мы обойдемся без помощи.

— Что вы затеваете? — с тревогой спросил Зоннек.

— Ничего… так как вы отворачиваетесь от нас! — ответила она жестким голосом, но на ее лице появилось выражение отчаянной решимости.

Зоннек подошел к ней.

— Не предпринимайте ничего насильственного, Зинаида, прошу вас! Я пойду к вашему отцу и постараюсь уговорить его разрешить вам это последнее свидание. Может быть, мне это удастся.

Зинаида не ответила и как будто не слышала его слов, но когда он ушел, судорожно переплела пальцы рук, и из ее груди вырвался крик отчаяния:

— И он покинул меня! У меня нет теперь никого, кроме тебя, Рейнгард! Спаси меня… для самого себя!

Осмар тоже был в крайне возбужденном состоянии. Когда Зоннек вошел в кабинет, он торопливо встал из-за письменного стола, и пошел ему навстречу.

— Хорошо, что вы пришли, — сказал он, — нам нужно поговорить о вчерашнем неприятном происшествии.

— Я был у Зинаиды, — холодно и сдержанно ответил Зоннек. — Она прислала за мной, иначе я не пришел бы.

— Уж не намерены ли вы упрекать меня? — спросил консул, заметивший тон и сдержанность приятеля. — Скорее я имею на это право; вы все знали и не предупредили меня.

— Разве это было нужно? Я думаю, любовь вашей дочери и для вас не была тайной. Вы должны были знать о ней.

— Да, но я не считал ее чувства серьезными и опасными и ради вас, Зоннек, не хотел предпринимать ничего, что могло быть вам неприятно. Теперь, когда ваш фаворит забылся до такой степени, мне не оставалось ничего другого.

— Забылся? В первый раз слышу.

Осмар взглянул на него с удивлением.

— Я думал, что вам все известно. Эрвальд сделал формальное предложение.

— Совершенно верно. Что же дальше?

— Кажется, вы находите, что это в порядке вещей! — обиженно воскликнул консул. — Признаться, я не ожидал такой дерзости от молодого человека, единственная заслуга которого состоит в том, что он находится под вашим покровительством. По какому праву он осмеливается делать предложение моей дочери?

— По праву будущего, которое он завоюет, должен завоевать, если только останется жив; за это я ручаюсь.

— Вексель на будущее всегда представляет собой нечто сомнительное; в лучшем случае по нему будет уплачено через несколько лет. Я никогда не позволю дочери связать себя опрометчивым обещанием и жертвовать всей своей молодостью. Я не позволил бы этого, даже если бы речь шла о браке с человеком нашего круга, а в данном случае и рассуждать нечего. Кто такой этот Эрвальд? Его происхождение темное, прошлое — тоже; вы сами ничего о них не знаете. Вам и незачем наводить о них справки, когда вы выбираете себе товарищей для экспедиции; вам нужны только сила и смелость. Мне же при выборе зятя приходится руководствоваться совсем иными соображениями.

Зоннек молчал; он не мог оспаривать эту точку зрения, а то, что он знал о прошлом Рейнгарда, не могло обезоружить консула. Наконец он сказал:

— Я не говорю, что вы не имеете права отказать в руке вашей дочери, но это было сделано более чем бесцеремонно. Можно отказать человеку, но нельзя оскорблять его.

— Я хотел раз навсегда положить конец этой истории, — объяснил консул, чувствуя справедливость упрека. — Если бы я подозревал, что дело зайдет так далеко, то давно принял бы меры и избавил бы нас всех от тягостной катастрофы. Так Зинаида вызвала вас? Она рассчитывает на ваше влияние и просила вас быть посредником?

— Нет, она просила дать ей возможность увидеться с Рейнгардом.

— Она осмелилась на это? — вскрикнул Осмар испуганно и с негодованием.

— Она умоляла меня с настоящим отчаянием. Я отказался, но обещал попросить вас, чтобы вы разрешили свидание в моем присутствии.

— Ни за что на свете! — сердито перебил его Осмар. — Чтобы дать новую пищу этой несчастной страсти? Зоннек, я рассчитываю на вашу дружбу; ведь остался всего один день, а потом вы уедете; позаботьтесь, чтобы Эрвальд не выкинул какой-нибудь штуки.

— Он ничего не выкинет, за это я вам ручаюсь, — резко ответил Зоннек. — Вы не знаете этого человека, Осмар! Если бы он был тем, кем вы его считаете, то еще в Каире заручился бы словом Зинаиды; ему стоило только пожелать, и — откровенно говорю вам — теперь, если только он захочет, она открыто объявит себя его невестой наперекор вам и всему свету. Успокойтесь, он больше не хочет, и после того, что произошло вчера, я вполне с ним согласен.

— Так вы полагаете, что я буду обязан единственно великодушию господина Эрвальда, если не потеряю дочери? — раздраженно проговорил Осмар. — Правда, этот человек буквально околдовал ее, но чары потеряют силу, когда он уедет, и у меня есть наготове средство, чтобы заставить ее забыть это ребячество.

— Вы подразумеваете Марвуда? Вы подали ему надежду?

— Я дал ему слово с оговоркой, что он должен добиться согласия Зинаиды.

— Осмар, не принуждайте дочери к браку! — медленно проговорил Зоннек. — Это плохо кончится.

— Отчего? Марвуд — джентльмен.

— В этом я не сомневаюсь, но он и Зинаида — противоположности, которые никогда не сойдутся. Она будет несчастна с этим ледяным, надменным человеком, не способным понять ее натуру и питающим к ней лишь холодное, вялое, будничное чувство.

— Которое продержится всю жизнь, тогда как так называемая романтическая любовь сгорает быстро, как солома. Зинаида создана для того, чтобы играть блестящую роль в обществе, и я желаю видеть мою дочь на подобающем ей месте. Она преодолеет горе и забудет свою девичью мечту.

— Может быть, но она потребует от жизни не только блеска и богатства, которые для нее не новость, она захочет счастья. Зинаида — не кроткое, мечтательное существо, каким она кажется вам и всем; глубоко в ее душе дремлет страсть, которая может стать для нее гибельной, если она будет связана узами несчастного брака. Еще раз прошу вас, не принуждайте ее! Вы раскаетесь в этом.

— Само собой разумеется, я не собираюсь принуждать дочь, но убежден, что она уступит доводам рассудка, когда стихнет первое горе разлуки. Я тоже знаю эту скрытую страстность в ее характере и еще вчера убедился в ее существовании; потому-то я и считаю необходимым заблаговременно направить ее на спокойный, верный путь. Кто из нас не хоронил юношеской мечты и не был вынужден мириться с жизнью и брать ее такой, какой она есть? И мою дочь я не могу оградить от этого. Я имею в виду только ее счастье. — Консул говорил спокойно и решительно; было ясно, что он не уступит и что власть прежде обожаемой дочери кончилась. — Довольно об этой несчастной истории! — продолжал он, возвращаясь к обычному сердечному тону. — Не будем делать разлуку еще тяжелее. Что бы ни случилось, мы с вами всегда останемся старыми друзьями.