— Она была простой горожанкой, — продолжил Томас, потому что, черт возьми, это не было тайной. — Ее отец владел фабриками. Просто кучей фабрик. — Ха, какая ирония. — Теперь они принадлежат нам.

Вдова не прерывала его, вместо этого она наблюдала за Одли.

— Нам сообщили о смерти вашего отца в июле 1790 года. Спустя год мой муж и старший сын умерли от лихорадки. Я не болела. Мой младший сын больше не жил в Белгрейве, таким образом, он тоже избежал болезни. Чарльз не был женат, и мы полагали, что Джон умер, не оставив потомства. Поэтому Реджинальд стал герцогом. — После небольшой паузы вдова пробормотала: — Этого никто не ожидал.

И тут все повернулись и посмотрели на Томаса. Изумительно. Он промолчал, отказываясь даже намекнуть на то, что она заслуживает ответа.

— Я останусь, — наконец высказал свое решение Одли. И хотя казалось, что он смирился с неизбежностью, поскольку ему не оставили выбора, Томас не такой уж глупец. Бог ты мой, этот человек был вором. Вор, которому предоставили шанс юридически захватить один из самых высоких титулов на земле. Не говоря уже о состоянии, которое к нему прилагалось.

И состояние это было невероятных размеров. Иногда даже для него.

— Вы приняли самое разумное решение, — сказала вдова, хлопнув в ладоши. — Что ж, теперь мы…

— Но сначала, — вмешался Одли, — я должен вернуться в гостиницу и собрать свои вещи, — Он окинул взглядом гостиную, словно насмехаясь над всем этим богатством, — хотя их не так уж много.

— Вздор, — оживилась вдова. — Ваши вещи будут заменены. — Она свысока осмотрела его дорожный костюм. — К тому же, на изделия гораздо лучшего качества.

— Я не спрашивал вашего разрешения, — холодно ответил Одли.

— Но…

— Кроме того, — прервал он ее, — я должен дать объяснение своим партнерам.

Томас задумался. Он не мог позволить, чтобы слухи об Одли начали распространяться по графству. В противном случае в течение недели об этом узнает вся Великобритания. И не имеет значения, обоснованны ли они. Никто об этом и думать не будет. Главное, появится новая тема для сплетен.

В любом случае он не сможет оставаться герцогом.

Разве ты не слышал, что есть другой претендент, которого поддерживает его собственная бабушка?

Проклятье, будет чудовищный скандал.

— Ничего похожего на правду, — сухо добавил Одли, глядя в его направлении. Томасу стало неудобно. Ему не понравилось, что его мысли были так легко прочитаны. Тем более этим человеком.

— Не исчезайте, — вставила вдова. — Уверяю вас, вы об этом пожалеете.

— Не беспокойтесь, — заметил Томас, высказывая то, что все они и так должны были знать. — Кто же исчезнет, когда ему обещано герцогство?

Похоже, Одли это высказывание забавным не показалось. Томаса это не сильно волновало.

— Я поеду с вами, — сказал ему Томас. Он должен принять меры по отношению к этому человеку. Ему необходимо увидеть, как он поведет себя, как он будет держаться в отсутствии женской аудитории, которую можно обольстить.

Одли одарил его насмешливой улыбкой, и его бровь взлетела точно так же, Бог ты мой, это было пугающе, как у вдовы.

— Мне стоит побеспокоиться о своей безопасности? — спросил он вкрадчиво.

Томас заставил себя не отвечать. Едва ли этот день нуждался еще в одной драке. Но оскорбление было нанесено нешуточное.

Всю свою жизнь он посвятил Уиндхэму. Титулу, наследству, землям. Никогда не имело значения то, что он — Томас Кэвендиш, джентльмен, рожденный в английском графстве Линкольншир, который любит музыку, но ненавидит оперу, который предпочитает ездить верхом, а не в экипаже, даже если погода дождлива, который любит землянику, особенно с топлеными сливками, который был первым в Кембридже и может наизусть прочесть большинство сонетов Шекспира, но никогда этого не делает, поскольку предпочитает рождать каждое слово своим собственным умом. Никогда ни для кого не имело значения, что ему нравится физический труд, или что он терпеть не может неумех. И никого никогда не волновало, что он не любит портвейн, или что его теперешняя привычка к нюхательному табаку в лучшем случае глупа.

Нет, каждый раз, когда требовалось принимать решение, любое решение, ничто из этого значения не имело. Он был Уиндхем. Все очень просто.

И в то же время это все усложняло. Поскольку его преданность своему имени и своему наследству была совершенно неумеренной. Он сделает то, что считает правильным, надлежащим. Он делал так всегда. Но это же смешно, в самом деле, в этом есть некая чудовищная ирония, если приглядеться. Он все сделает правильно только потому, что он герцог Уиндхем. И это правильное решение вполне может означать, что ему придется передать свое собственное имя незнакомцу.

А что если бы он не был герцогом… это сделало бы его свободным? Мог бы он тогда делать все, что пожелает, например, грабить экипажи, лишать девственности и тому подобное, что делают мужчины, не видящие никаких препятствий, не задумывающиеся о последствиях?

И после всего, что он сделал, кто–то посмел предположить, что он опустится до того, что поставит свою личную выгоду выше обязанностей, связанных с его фамильным именем…

Это пробрало его до мозга костей. Это жгло его изнутри.

И тут Одли повернулся к Грейс с раздражающе вкрадчивой улыбкой и сказал:

— Я — угроза его личности. Конечно, любой разумный человек подверг бы сомнению свою безопасность.

И в ответ на это все, что мог сделать Томас, это держать свои руки, хотя бы и сжатые в кулаки, подальше от этого наглеца.

— Нет, вы неправы, — возразила Грейс. Тот пыл, с которым она это произнесла, странным образом подействовал на Томаса успокаивающе. — Вы его недооцениваете. Герцог… — На мгновение она остановилась, запнувшись на слове, но, распрямив плечи, продолжила: — Он самый благородный человек из тех, кого я когда–либо встречала. Вам никогда не придет на ум, что вы можете получить какой–либо ущерб в его компании.

— Я вам гарантирую, — вежливо произнес Томас, одарив своего нового кузена прохладным взглядом, — какие бы побуждения мною не овладевали, я не стану действовать в соответствии с ними.

Услышав его слова, Грейс развернулась к нему.

— То, что вы сказали — ужасно, — и затем, совсем тихо, так, чтобы только он мог услышать: — И это после того, как я вас защищала.

— Зато честно, — слегка поклонившись, признал Одли.

Двое мужчин посмотрели друг другу в глаза, и между ними было заключено негласное перемирие. Они отправятся в гостиницу вместе. Они не будут задавать вопросы, они не будут высказывать свои мнения… Черт, они даже не будут разговаривать без крайней необходимости.

Томаса это вполне устраивало.

Глава седьмая

— У вас почернело под глазом.

Это были первые слова, которые сказал ему Одли спустя почти час после того, как они выехали из поместья.

Томас повернулся и посмотрел на него.

— У вас щека фиолетовая.

Они были недалеко от гостиницы, где Одли оставил свои вещи, и потому замедлили свой ход и двигались прогулочным шагом. Одли ехал на одной из лошадей, взятых в конюшне Белгрейва; он был, Томас не мог этого не отметить, чрезвычайно опытным наездником.

Одли без всякой деликатности потрогал свою щеку, проворно ощупав ее тремя пальцами правой руки.

— Ничего страшного, — констатировал он, очевидно оценив ушиб. — Ясно, что не так плохо, как у вас с глазом.

Томас окинул его надменным взглядом. Впрочем, откуда ему знать? Щека была фиолетовой, точнее совершенно багрово–синей.

Одли взглянул на него поразительно вяло и сказал:

— Я перенес огнестрельное ранение в руку, а также колотую рану ноги. А вы?

Томас ничего не сказал. Но почувствовал, как сжались его зубы, и ему было мучительно слышать звук собственного дыхания.

— Щека — это ничего, — снова заговорил Одли, и, не дождавшись ответа, сосредоточил свой взгляд на изгибе дороги, смотря строго вперед.

Они находились недалеко от постоялого двора. Томас хорошо знал это место. Черт, половина всего этого принадлежала ему.

А может он только думал, что ему что–то принадлежало. Кто его знает? Возможно, теперь он не герцог Уиндхем. А это значит, что он просто один из кузенов Кэвендиша? А таких было достаточно много. Страна была наводнена если не двоюродными, то троюродными и прочими кузенами.

Вот интересный вопрос. Интересный — это, конечно, единственное слово, которое он мог использовать, и которое не заставило его захотеть взорваться безумным смехом. Если он больше не герцог Уиндхем, то кто же он, черт возьми? Принадлежит ли ему хоть что–нибудь? Палка или камень, или небольшой участок земли, который можно назвать его собственным?

И помолвлен ли он все еще с Амелией?

О Господи. Он посмотрел через плечо на Одли, который, черт его задери, уставился на горизонт и выглядел спокойным и невозмутимым.

Он получит и ее тоже? Земли, титул, каждый последний пенни с его счетов — ату, дружище! Так что же с fiancée, раз уж о ней вспомнили.

Судя по реакции Грейс на эту назойливую сволочь, Амелия, похоже, будет от него без ума.

Он раздраженно фыркнул. Если продолжать в том же духе, то он достигнет седьмого уровня ада еще до сумерек.

— Я за пинтой, — объявил он.

— Пива? — удивился Одли, будто не мог себе представить герцога Уиндхема, пьющего как плебей.

— Пока вы будете заниматься своими делами, — пояснил Томас. Он глянул на него краем глаза. — Не думаю, что вы нуждаетесь в моей помощи для того, чтобы сложить ваши штаны.

Одли повернулся, выгнув брови.

— Нет, если у вас нет привычки копаться в чужом мужском белье. Побудьте–ка пока подальше от меня к вашей радости.

Томас встретил его взгляд с холодной решимостью.

— Не заставляйте меня снова наброситься на вас.

— Вы бы проиграли.

— Вы были бы мертвы.

— Не от вашей руки, — прошептал Одли.

— Что вы сказали?

— Вы все еще герцог, — сказал Одли, пожав плечами.

Томас натянул уздечку несколько энергичнее, чем было необходимо. И хотя он точно знал, о чем говорил Одли, его охватила упрямая потребность заставить его все обстоятельно объяснить. Потому он сказал резким, но истинно герцогским тоном:

— Под этим вы имеете в виду…

Одли повернулся. Он выглядел ленивым и хладнокровным, полностью держащим себя в руках, что Томаса, как раз, вывело из себя, поскольку Одли был или выглядел таким, каким обычно был Томас.

Но только не сейчас. Его сердце бешено колотилось, а в руках чувствовался зуд, и что самое неприятное, мир, казалось, слегка закачался. Это был не он. Он никогда не был неуравновешенным. Все что угодно, но только не это… Он почти боялся закрыть глаза, поскольку, когда он их откроет, небо будет зеленое, а лошади заговорят по–французски, и каждый раз, когда он попытается сделать хотя бы шаг, почва станет ускользать из–под ног.

И тут вновь заговорил Одли:

— Вы — герцог Уиндхем. Закон всегда на вашей стороне.

Томас в самом деле хотел его снова ударить. Тем более, что это доказало бы правоту Одли. Никто не посмел бы остановить его здесь, в деревне. Он мог бы избить Одли до полусмерти, и все, что от него осталось бы, аккуратно лежало бы в сторонке.

Да здравствует герцог Уиндхем! Подумать только, сколько возможностей и льгот дает титул, которыми он никогда не находил время воспользоваться в своих интересах.

Наконец они достигли постоялого двора, и он бросил поводья мальчику с конюшни, подбежавшему, чтобы приветствовать их. Его звали Бобби. Томас знал его многие годы. Его родители были арендаторами — честными, работящими людьми, настоявшими на том, чтобы каждый год на Рождество в Белгрейве появлялась корзинка с песочными коржиками, хотя они прекрасно знали, что Кэвендиши ни в чем не нуждаются, тем более в еде.

— Ваша милость, — Бобби радосто ему улыбался, тяжело дыша поле пробежки.

— Ты позаботишься о них, Бобби? — Томас кивнул на поводья Одли, которые мальчик тоже успел взять.

— Наилучшим образом, сэр.

— Вот почему я не доверю их никому другому, — Томас бросил ему монету. — Мы будем… через час? — Он посмотрел на Одли.

— Думаю, да, — подтвердил Одли и переключил внимание на Бобби, смотря парню прямо в глаза, с удивлением отметил Томас.

— Тебя вчера здесь не было, — сказал он.

— Нет, сэр, — ответил Бобби. — Я работаю только пять дней в неделю.

Томас проследил, чтобы владелец гостиницы каждый месяц получал небольшую премию, позволившую ему предоставлять младшим мальчикам дополнительный свободный день. Но так, чтобы кроме владельца гостиницы никто об этом не знал.

— Ты видел Люси?

Люси? Томас с интересом прислушался.

— Черного мерина? — глаза Бобби заблестели.

— Вы назвали мерина Люси? — спросил Томас.

— Да, его, — подтвердил Одли Бобби. Затем бросил Томасу: — Это длинная история.