Вместо этого, она лишь усилила свою хватку.

— Я не думаю, что это хорошая идея.

Ее отец выбрал именно этот момент, чтобы посодействовать наконец–то примирению .

— Э–э, джентльмены, все эти рассуждения пока что гипотетические. Вероятно, нам следует подождать до…

— В любом случае, я не буду седьмым герцогом, — пробормотал мистер Одли.

Ее отец казался несколько раздраженным из–за того, что его прервали.

— Прошу прощения?

— Я не буду. – Мистер Одли посмотрел на Томаса. – Ведь так? Потому что ваш отец был шестым герцогом. За исключением того, что на самом деле, он им не являлся, если герцог — я. – А затем, словно еще не достаточно было путаницы: — Являлся ли он? Если был я?

— О чем, черт возьми, вы говорите? – потребовал объяснений отец Амелии.

— Ваш отец умер до того, как умер его собственный отец, — сказал Томас мистеру Одли. – Если ваши родители были женаты, то вы бы унаследовали титул после смерти пятого герцога, полностью устранив моего отца, и меня, из порядка наследования.

— Что делает меня герцогом номер шесть.

— Именно так, — сурово сказал Томас.

— И тогда я не связан обязательствами контракта, — заявил мистер Одли. – Ни один суд в мире не заставит меня исполнять его. Хотя сомневаюсь, что они бы сделали это, даже если бы я был седьмым герцогом.

— Этот вопрос не к юридическому суду, — тихо произнес Томас. — Вы должны обратиться к суду вашей собственной моральной ответственности.

Амелия тяжело сглотнула. Как это было похоже на него, как все честно и правильно. Разве кто–то мог переспорить такого человека? Она почувствовала, что ее губы начинают дрожать, и посмотрела в сторону двери, прикидывая, сколько шагов ей придется пройти, чтобы уйти отсюда.

Мистер Одли выглядел весьма чопорно, и когда он заговорил, его слова тоже были весьма жесткими:

— Я не просил об этом.

Но Томас только покачал головой.

— Я тоже.

Амелия отшатнулась назад, с трудом подавляя крик боли в горле. Нет, он никогда не просил ничего этого. Ни титула, ни земель, ни ответственности.

Он никогда не просил ее.

Конечно, она это знала. Она всегда знала, что Томас не выбирал ее. Но она никогда не думала, что это причинит ей такую боль – услышать, как он говорит об этом. Она была всего лишь одним из его многочисленных обязательств, навязанных ему при рождении.

Рука об руку с привилегиями шла ответственность. Как это было верно.

Амелия осторожно шагнула назад, пытаясь отойти так далеко от центра комнаты, насколько это было возможно. Она не хотела, чтобы кто–то видел ее. Ее глаза, которые были полны непролитых слез, и дрожащие руки.

Ей хотелось исчезнуть, покинуть эту комнату и …

И тут она почувствовала это. Руку в ее собственной руке.

Вначале она посмотрела вниз на две переплетенные руки. А затем подняла голову, уже зная, что это была Грейс.

Амелия ничего не сказала. Она не доверяла своему голосу, не доверяла своим губам выговорить слова, которые ей хотелось произнести. Но когда ее глаза встретились со взглядом Грейс, Амелия поняла, что другая женщина видит то, что творится у нее на сердце.

Она схватила руку Грейс и сжала ее.

Никогда в жизни Амелия сильнее не нуждалась в подруге, чем в этот момент.

Грейс сжала ее руку в ответ.

И впервые за этот день Амелия не чувствовала себя совершенно одинокой.

Глава пятнадцатая

Четыре дня спустя, на море.

Когда сгустились сумерки, капитан сказал Томасу, что плавание оказалось на редкость спокойным. Томас был благодарен за это. Не то, чтобы он страдал морской болезнью, когда волновалось Ирландское море, но весьма было на это похожее. Немного ветра, качки или что там заставляло маленький корабль взлетать вверх–вниз на гребне волн, как тут же его желудок начинал протестовать против этого и самым неприятным способом.

Он обнаружил, что лучше было остаться на палубе. Внизу, в каютах, воздух был тяжелым и там было жутко душно. А здесь он мог, по крайней мере, попробовать насладиться запахом соленого воздуха, который оседал на его кожу тонким слоем. Здесь он мог дышать.

Внизу у перил стоял Джек. Прислонившись к деревянному борту, он пристально смотрел на море. Томас не мог не отметить то, что это было место, где погиб его отец. Приближаясь к ирландскому побережью, Томас думал, как его мать все это время жила там, на берегу.

На что должно быть это похоже: не знать родного отца? Томас часто думал о том, что предпочел бы не знать своего отца, но что касается Джона Кавендиша, то он был более приятным парнем, чем его младший брат Реджинальд.

Задавался ли Джек вопросом, как бы сложилась его жизнь, если бы не шторм? Он бы воспитывался в Белгрейве, конечно. Ирландия была бы для него просто землей, местом, где родилась и выросла его мать. Он мог бы время от времени наведываться в эти края, однако Ирландия никогда не стала бы для него домом.

Он бы учился в Итоне, как это делали все мужчины из рода Кавендиш, а потом бы продолжил свое образование, поступив в Кембридж. Он бы числился среди студентов Питерхауса, потому что только в самом старшем из кембриджских колледжей учился весь Дом Уиндхемов. И его имя было бы добавлено к длинному списку Питернских Каведишей, выпускников этого колледжа, к списку, начертанному на стене библиотеки, которая была построена его предками сотни лет назад, когда герцоги все еще были графами, а церковь была католической.

Не имело бы значения, что он изучал, или даже если бы он на самом деле хорошо учился. Джек бы окончил колледж, несмотря на оценки. Он был наследником Уиндхемов и этим все объяснялось. Томас не был уверен, что ему пришлось бы делать, не будь он таким, какой он есть сейчас. Он не мог вообразить себе, чтобы с полной неграмотностью, без образования можно было бы добиться своей цели.

За всем этим последовал бы Лондонский сезон, как было в случае с Томасом. Джек бы там хорошо повеселился, сухо подумал Томас. Его остроты сделали бы молодого, не состоящего в браке герцогского наследника еще более привлекательным для дам. Об армии не могло быть и речи. Не трудно было бы догадаться, что он не стал бы грабить экипажи на Линкольн–роуд.

Что касается самого Томаса, он не знал, где бы остановился. Возможно, далеко на севере, в каком–нибудь доме, предоставленном в его распоряжение дедом. Занялся бы его отец каким–нибудь бизнесом? Управлял бы фабрикой? Было трудно вообразить себе более неподходящее занятие для Реджинальда Кавендиша.

Что бы он сделал со своей жизнью, если бы не родился единственным сыном герцога? Томас не мог себе представить, что такое свобода. Сколько он себя помнил, его жизнь с самого детства была расписана поминутно. Каждый день он принимал множество решений, но самые важные, те, что имели гораздо большее значение для его жизни, принимались за него.

Все же он пришел к выводу, что принятые за него решения имели хорошие последствия. Он любил Итон и любил Кембридж, и если бы он захотел защитить свою родину, как сделал Джек.… Ну, в общем, армия Его Величества справилась гораздо лучше и без него. Даже Амелия…

Он на мгновение закрыл глаза, позволяя боковой и килевой качке поигрывать с его телом, качая на палубе.

Даже Амелия оказалась превосходным выбором. Он чувствовал себя настоящим идиотом за то, что ему понадобилось так много времени, чтобы узнать ее.

Все те решения, которые ему не было позволено принять… Он гадал: а сделал бы он лучше, если бы сам принимал эти решения?

Возможно, нет.

Недалеко от носа корабля он увидел Грейс и Амелию, сидящих вместе на встроенной скамье. Они делили каюту с вдовствующей герцогиней, и с тех пор как она твердо решила остаться внутри этих четырех стен, девушки вышли на палубу. Лорду Кроуленду дали другую каюту, Томас и Джек разместились внизу с командой корабля.

Амелия не заметила, что он наблюдает за ней, может потому, что солнце слепило бы ей глаза, если бы она посмотрела в его сторону. Она сняла шляпку и держала ее в руках, а длинные ленты развевались на ветру.

Она улыбалась.

Он понял, что скучал по ее улыбке. Он не видел ее улыбки с тех пор, как началось путешествие в Ливерпуль. Он догадывался, что у нее было мало причин, чтобы улыбаться. Ни у кого из них не было. Даже Джек, который много выигрывал от этого путешествия, становился все более беспокойным по мере того, как они приближались к ирландскому побережью.

Томас подозревал, что там Джека ждали его собственные демоны. Возможно, у него были причины, по которым он не возвращался.

Он повернулся и посмотрел на запад. Уже давно Ливерпуль скрылся за горизонтом, и конечно вокруг не было ничего, кроме воды, слегка колеблющейся внизу, переливаясь немыслимыми оттенками синего, зеленого и серого. Странно, человек может всю жизнь изучать картографию и навигации, но так до конца и не сможет привыкнуть к бесконечному простору моря.

Так много воды вокруг. Было трудно с этим мириться. Это было самое длинное морское путешествие, в котором он когда–либо принимал участие. Странно все это. Он ведь никогда не был на континенте. Великое турне для отпрыска его отца отменилось из–за войны, поэтому любые образовательные поездки, которые он предпринял, состоялись в Британии. Армия вообще не подлежала обсуждению, потому что наследникам герцогов не разрешалось рисковать своими жизнями на чужбине, не важно какими патриотическими и храбрыми были их намерения.

Хотя было кое–что, что могло бы все это изменить, если бы тот злополучный корабль не пошел ко дну: он бы держался подальше от боевых действий с Наполеоном, а Джек вообще бы остался дома.

Его мир был сосредоточен в Белгрейве. Он никуда не выезжал за его пределы. И вдруг его жизнь показалась такой ограниченной. Невероятно ограниченной.

Когда он повернулся, Амелия уже сидела одна, заслонив глаза рукой от яркого солнца. Томас огляделся, но Грейс нигде не было видно. И вообще вокруг не было ни души, кроме Амелии и молодого парня, который пытался завязать веревки в тугие узлы на носу корабля.

Он не разговаривал с ней с того дня в Белгрейве. Хотя нет, это немного не так. Он был более чем уверен, что они обменялись несколько раз фразой «Извините» и возможно, раз или два сказали друг другу «Доброе утро».

Но он видел ее, наблюдал за ней издалека. И вблизи, когда она этого не замечала.

Что удивило его, точнее, чего он не ожидал, было то, как мучительно больно просто смотреть на нее. Видеть ее до такой степени несчастной. Знать, что в какой–то степени стал этому причиной.

Но что еще он мог сделать? Встать и сказать: «Э–э вообще–то думаю, я бы хотел жениться на ней, хотя и мое будущее совершенно не определено?» О да, эту его речь восприняли бы с громкими аплодисментами.

Он должен был сделать то, что было лучше на тот момент. Что было правильно.

Амелия поняла бы. Она была умной девушкой. Разве он не потратил всю последнюю неделю, размышляя и приходя к заключению, что она оказалась гораздо более умной и сообразительной, чем он об этом подозревал? Она была к тому же еще и практичной. Способной добиваться своей цели.

Он любил это в ней.

Несомненно, Амелия поняла, что в ее же интересах выйти замуж за герцога Уиндхема, кем бы он ни был. Это уже запланировано. Для нее и особенно для герцогства. Выйти замуж совсем не потому, что она его любила.

Раздался чей–то клич, вероятно капитана, и молодой парень бросил узлы и вскарабкался наверх, оставив Томаса и Амелию совершенно одних на палубе. Он выждал некоторое время, давая ей возможность уйти, если только она не хотела бы быть вовлеченной в разговор с ним. Но она не сдвинулась с места, и он подошел к ней, отвесив почтительный поклон, когда уже был рядом.

— Леди Амелия.

Она подняла к нему свой взгляд, но потом опустила голову.

— Ваша светлость.

— Могу я присоединиться к вам?

— Конечно. — Она отодвинулась так далеко, как только могла, чтобы все же остаться на скамье. – Грейс необходимо было спуститься вниз.

— Вдова позвала ее?

Амелия кивнула.

— Она пожелала, чтоб Грейс развлекла ее.

Томас не мог себе представить, чтобы тяжелый, пропитанный насквозь воздух в каюте мог улучшить самочувствие кого–то простым развлечением, но все же он сомневался в отношении своей бабки. Больше всего на свете она любила жаловаться на кого–то, или с кем–то, но не развлекаться.

— Мне следовало составить ей компанию, — без сожалений проговорила Амелия. – С моей стороны это был бы вежливый поступок, но… — Она вздохнула и покачала головой. – Но я не смогла.

Томас подождал немного, давая ей время добавить еще что–нибудь, но она не сделала этого. И это означало, что он не может больше хранить молчание.

— Я пришел извиниться, — наконец заговорил он. Слова еле скатились с языка. Он не привык извиняться. Он никогда не делал ничего такого, за что, за что пришлось бы потом извиняться.