Он был чертовски горд. Она пришла к выводу, что это следствие его образа жизни, – образа жизни одного из двадцати самых могущественных людей в стране. Она могла бы вырвать свое сердце из груди и подарить ему, могла бы сказать, что будет любить его до последнего вздоха, и он все равно откажется от нее.

Ради ее же блага.

В этом и заключался весь ужас. Он сказал бы, что это для ее же блага, что она достойна лучшего.

Как будто для нее когда–либо имели значение его титул и богатство! Если бы все это произошло в прошлом месяце, до того их разговора, до их поцелуя.

Она бы не страдала.

О, она почувствовала бы себя сконфуженной, вернувшись в Лондон. Но, наверняка, нашлись бы многие, заявившие, что она счастливо отделалась, поскольку не вышла за него замуж до того, как он потерял титул. И она знала себе цену. Она была достаточно привлекательна, умна (но – спасибо тебе, мама – не слишком умна), хорошо обеспечена, и она была дочерью графа. Она не задержалась бы на ярмарке невест.

Все это было бы вполне реально, если бы она не влюбилась в него.

В него. Не в титул, не в замок. В него самого.

Но он никогда не поймет этого.

Она обхватила себя руками, спасаясь от вечерней прохлады, и торопливо пересекла лужайку. Она сделала большой круг, опасаясь, что кто–нибудь может заметить ее из окна гостиной. Ей пришла в голову мысль, что она научилась мастерски красться вокруг этого дома.

В этом было что–то забавное.

Или, на худой конец, ироничное.

А возможно, просто грустное.

Беседка была уже близко, в сумеречном свете были видны ее белые очертания. Еще минута, и она…

– Амелия.

– Ой! – от неожиданности она даже подпрыгнула. – Святые небеса, Томас, ты напугал меня.

Он криво улыбнулся.

– Ты не ждала меня?

– Не здесь. – До беседки все еще было достаточно много ярдов.

– Мои извинения. Я увидел тебя, и мне показалось невежливым не дать тебе знать, что я рядом.

– Нет, конечно, я только… – Она перевела дыхание и прижала руку к груди. – Мое сердце все еще не может успокоиться.

На какое–то мгновение воцарилась тишина, затем она продлилась еще на один миг.

И еще на один.

Это было ужасно. Она чувствовала пустоту и неловкость, и все те эмоции, что, казалось, уже давно остались позади, в прошлом, до того, как она узнала его настоящего. В том прошлом, когда он был герцогом, а она – его счастливой невестой. И им нечего было сказать друг другу.

– Вот, возьми, пожалуйста. – Он протянул ей клочок бумаги, сложенный и заклеенный воском. Затем он отдал ей свое кольцо с печаткой. – Я собирался запечатать его, – сказал он, – но затем подумал…

Она взглянула на кольцо, украшенное гербом Уиндхэмов.

– Это так нелепо и странно.

– Чертовски верно.

Она коснулась пальцами воска. Там, где должна была быть вмятина от печати, было гладко и пусто. Она подняла глаза и попыталась улыбнуться.

– Возможно, я подарю тебе еще. На твой день рождения.

– Новое кольцо?

О Боже, все вышло совсем неправильно.

– Нет, конечно, нет. – Она смущенно прочистила горло и пробормотала: – Это было бы слишком бесцеремонно.

Он подождал, затем слегка наклонил голову, чтобы дать понять, что все еще ждет от нее объяснения, что же она имела в виду.

– Печать. Для сургуча, – пояснила она, ненавидя интонации собственного голоса. Всего три слова, но они звучали так жалко. Так глупо и нервно. – Тебе все равно нужна будет печать для писем.

Он казался заинтригованным.

– А какой рисунок ты выберешь?

– Я не знаю. – Она снова взглянула на кольцо, затем для сохранности положила его в карман. – У тебя есть девиз?

Он покачал головой.

– А ты хочешь?

– Ты хочешь придумать мне девиз?

Она прыснула:

– О, не искушай меня.

– Что ты имеешь в виду?

– Я хочу сказать, что могу придумать что–нибудь более умное, чем «Mors œrumnarum requies».

Он приподнял бровь в попытке перевести услышанное.

– Смерть – это отдых от бед, – просветила она его.

Он засмеялся.

– Это геральдический девиз Уиллоуби, – добавила она, закатывая глаза, – со времен Плантагенетов.

– Мои сожаления.

– С другой стороны, мы доживаем до глубокой старости.

Довольная собой, она продолжила:

– Уверена, страдая при этом от артрита, одышки, хромоты.

– Не забудь еще про подагру.

– Там мило с твоей стороны напомнить мне об этом. – Она снова закатила глаза, а затем взглянула на него с любопытством. – Какой девиз у Кэвендишей?

– Sola nobilitus virtas.

– Sola nobili – она сдалась. – Моя латынь сильно хромает.

– Добродетель – единственное достоинство.

– Ох, – вздрогнула она, – как это нелепо.

– Да, не так ли?

Она не нашлась, что ответить. Очевидно, он тоже не знал, что сказать. Она неловко улыбнулась.

– Ладно. Хорошо. – Помахала письмом. – Я позабочусь об этом.

– Спасибо.

– Тогда, до свидания.

– До свидания.

Она повернулась, чтобы уйти, затем остановилась и обернулась назад, приподняв письмо до уровня плеч.

– Как я понимаю, ты не планируешь присоединиться к нам в Кловерхилле?

– Нет. Вряд ли из меня получится хороший собеседник.

Она коротко кивнула ему в ответ, ее губы выдавили неловкую, сдержанную улыбку. Рука с письмом опустилась, она понимала, что должна уйти. И даже попыталась, она действительно уже почти сделала шаг, по крайней мере, думала о том, чтобы его сделать, как вдруг…

– Там все написано, – сказал он.

– Прошу прощения? – Она даже слегка задержала дыхание, но, кажется, он не заметил.

– В письме, – пояснил он. – Я изложил свои намерения. Для Джека.

– Конечно, – кивнула она, стараясь не думать, насколько отрывистым получилось движение. – Уверена, ты все охватил.

– Добросовестен во всем, – буркнул он.

– Твой новый девиз? – она задержала дыхание, радуясь, что нашла новую тему для разговора. Она не хотела прощаться. Если она уйдет, это будет конец, разве не так?

Он вежливо улыбнулся и чуть кивнул.

– Буду с нетерпением ждать от тебя подарка.

– Тогда мы еще увидимся? – О, проклятье. Проклятье, проклятье, проклятье. Она не хотела, чтобы это прозвучало как вопрос. Это должно было быть утверждением, сухим и спокойным. И конечно, ей не следовало произносить это таким дрожащим, полным волнения и надежды голосом.

– Уверен в этом.

Она кивнула.

Он поклонился.

Они стояли все там же. И смотрели друг на друга.

И затем…

С ее губ…

Совершенно глупо…

– Я люблю тебя!

О Боже.

О Боже, о Боже, о Боже, о Боже. Как это вырвалось? Она не должна была говорить это. Это не должно было звучать так отчаянно. И ему не следовало смотреть на нее так, словно у нее вдруг выросли рожки. А ей не следовало дрожать, а следовало дышать и, – о великий Боже, – она сейчас заплачет, потому что она так несчастна…

Она вскинула руки. Сжала их. – Я должна идти!

Она побежала. О, проклятье, проклятье. Она обронила письмо.

Она кинулась назад.

– Прости. – Схватила конверт. И посмотрела на Томаса.

О, это была ошибка. Поскольку теперь она уже не могла молчать, словно ее рот вознамерился этим вечером превратить ее в полную идиотку. – Мне так жаль. Я не должна была говорить эти слова. Я не, ну, я не должна была. И я… я… – Она открыла рот, но ее горло сжалось, и она подумала, что уже не может больше дышать, но затем, наконец–то, с ужасающим трудом у нее вырвалось:

– Я действительно должна идти!

– Амелия, подожди, — он взял ее руки в свои.

Она застыла, в агонии прикрыв глаза.

– Ты…

– Мне не следовало говорить это, – выдавила она. Ей нужно было остановить его, не позволить сказать хоть что–нибудь. Потому что она знала, что он не сможет ответить ей словами любви, а все остальное только причинит нестерпимую боль.

– Амелия, ты…

– Нет, – крикнула она. – Не говори ничего. Пожалуйста, ты сделаешь только хуже. Прости меня. Я поставила тебя в ужасное положение, и…

– Остановись. – Он положил ладони ей на плечи, его прикосновение было уверенным и теплым, и ей так отчаянно захотелось прижаться щекой к его груди.

Но она не сделала этого.

– Амелия, – произнес он. У него был такой вид, словно он с трудом подбирает слова. Что само по себе было плохим знаком. Ведь если бы он любил ее… если бы хотел дать ей понять это… разве бы он не нашел, что сказать?

– Это был очень необычный день, – сбивчиво заговорил он. – И … – Он прочистил горло. – Многое произошло, и ничего удивительного, что ты решила, что…

– Ты думаешь, я пришла к этому умозаключению в этот полдень?

– Я не…

Но она уже не могла выносить его снисходительное обращение.

– Ты когда–нибудь задавался вопросом, почему я так отчаянно возражала против брака с мистером Одли?

– Вообще–то, – произнес он довольно спокойно, – ты тогда не так уж много и сказала.

– Потому что я была ошеломлена! Ошарашена! Что бы ты сам почувствовал, если бы твой отец решил соединить тебя браком с человеком, которого ты до этого в глаза не видел, а твой жених, с которым, казалось, ты наконец–то наладил дружеские отношения, передумал и тоже присоединился к этому требованию?

– Это было сделано только ради твоей пользы, Амелия.

– Нет, вовсе нет! – Она вырвалась из его рук, ее голос звучал резко, она почти кричала. – Неужели мне пошел бы на пользу брак с человеком, который влюблен в Грейс Эверсли? Я только–только перестала думать, что избежала подобного с тобой!

Наступившая тишина была ужасной.

Она не сказала это. Пожалуйста, пожалуйста, она этого не произносила.

Его лицо дрогнуло в удивлении.

– Ты думала, что я влюблен в Грейс?

– Безусловно, она знает тебя лучше, чем я, – прошептала она.

– Нет, я не – я имею в виду, я не исключал…

– Не исключал чего?

– Ничего. – Но он выглядел виноватым. Из–за чего–то.

– Скажи мне.

– Амелия…

– Скажи мне!

Должно быть, она выглядела как настоящая мегера, готовая вцепиться ему в горло, поскольку он отпрянул со словами:

– Я попросил ее выйти за меня замуж.

– Что?

– Это ничего не значит.

– Ты сделал предложение и это ничего не значит?

– Все не совсем так, как кажется.

– Когда ты сделал это?

– Перед отъездом в Ирландию, – признался он.

– Перед тем, как мы… – ее рот непроизвольно раскрылся. – Ты был еще помолвлен со мной. Нельзя просить кого–то выйти за тебя замуж, когда ты помолвлен с другой.

Это было самое невероятное поведение, которое она только могла себе представить, и совершенно не в духе Томаса.

– Амелия…

– Нет. – Она покачала головой. Она не желала слышать его оправданий. – Как ты мог сделать это? Ты всегда поступаешь правильно. Всегда. Даже когда все рушится, ты всегда…

– Я не думал, что наша помолка будет еще в силе, – перебил он. – Я просто сказал ей, что если Одли окажется герцогом, нам, возможно, стоит попытаться сделать это, когда все закончится.

– Попытаться? – эхом отозвалась она.

– Я выразился немного иначе, – выдавил он.

– О, мой Бог.

– Амелия…

Она даже моргнула, пытаясь постичь сказанное.

– Но ты не собирался жениться на мне, – прошептала она.

– О чем ты?

Она наконец–то нашла в себе силы посмотреть ему прямо в лицо. Прямо в его глаза, и не важно, какими пронзительно синими они были.

– Ты заявил, что не женишься на мне, если потеряешь титул. Но ты готов был жениться на Грейс?

– Это не то же самое, – ответил он. Но весь его вид говорил о смущении.

– Почему? Как? В чем разница?

– Потому что ты заслуживаешь большего.

Ее глаза непроизвольно расширились.

– Мне кажется, ты только что оскорбил Грейс.

– Черт побери, – буркнул он и нервным жестом взлохматил себе волосы. – Ты искажаешь мои слова.

– Думаю, ты сам прекрасно справляешься с этой задачей и без моей помощи.

Он сделал глубокий вдох, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие.

– Всю свою жизнь ты готовилась стать женой герцога.

– Да какое это имеет значение?

– Какое значение? – На мгновение он даже потерял дар речи. – Ты понятия не имеешь, на что может стать похожей твоя жизнь, лишенная привычных связей и богатства.

– Но мне не нужно все это, – запротестовала она.

Он продолжил, словно и не слыша ее слов. – У меня ничего нет, Амелия. Ни денег, ни собственности…

– У тебя есть ты сам.

– Я даже не знаю, кто это, – в его голосе послышалась насмешливая ирония над самим собой.

– Я знаю, – прошептала она.

– Ты не объективна.

– Ты не справедлив.

– Амелия, ты…

– Нет, – сердито перебила она его. – Не желаю это слушать. Не могу поверить, что ты можешь так оскорбить меня.