Лорен Блэйкли - Мистер О

— Новости просто потрясающие. Я в двух кварталах от твоего дома. Тащи свою задницу вниз и встреться со мной за чашечкой кофе, чтобы я мог рассказать тебе их лично и поздравить тебя.

— Будет сделано.

Когда вешаю трубку, я хватаю листок бумаги и оставляю Харпер записку, сообщая что скоро вернусь, и прошу меня дождаться, затем выхожу из дома и иду к уличной кофейне в Колумбусе. Тайлер ждет меня у высокого стола без стульев в темно-синем лаконичном и сдержанном костюме и двумя чашка кофе в руках.

Он протягивает одну чашку мне.

— Я даже не возьму с тебя плату за этот час, и, да, кофе с меня.

— Новости должны быть действительно великолепными, раз ты отказался от своей почасовой оплаты, что удивляет меня, учитывая, каким мудаком был Джино в пятницу, — говорю я, глотнув напиток. Раз уж я не допил свой кофе дома, то этот будет его заменой.

Тайлер небрежно взмахивает рукой.

— Кому есть дело до той ссоры? Послушай, Ник, — говорит он, кладет руку на мое плечо и прочищает горло, — они хотят перенести трансляцию твоего шоу в одну из родственных телесетей. Расширить твою зрительскую аудиторию.

Мои глаза округляются.

— Джино действительно думает, что может перенести трансляцию?

Тайлер с гордостью кивает.

— На десять вечера. Это время идеально подходит для шоу. И ты знаешь, какие широковещательные сети в наши дни. Они все хотят конкурировать с LGO, — говорит он, упоминая о самой крутой кабельной сети премиум-класса. — И это шоу дает им преимущество. К тому же, тебе не нужно будет вносить в него каких-либо серьезных изменений. Может быть, опустить пошлое словечко то здесь, то там, но ничего, что могло бы поставить под угрозу целостность шоу.

Я вздыхаю с облегчением. Приятно знать, что я по-прежнему смогу воплощать в жизнь свое видение этого шоу.

— И это все зависело от него?

— Ага. Я же говорил. Он просто издевался над тобой. Пытался держать тебя в форме. И, эй, я упоминал о лучшей части всего этого?

— Нет. Скажи мне, — говорю я, желая получить еще больше хороших новостей, потому что это — намного больше, чем я ожидал.

— Он хочет поднять твой гонорар на тридцать процентов.

Я моргаю.

— Черт возьми.

— Это точно, — улыбка Тайлера столь же широка, как и Центральный парк. — А они ведь и так тебе немало платят.

— Это правда. Их чеки довольно щедры.

— Так и есть. Они хотят перенести шоу как можно быстрее. Они даже подготовили несколько рекламных роликов, чтобы сообщить о смене времени трансляции, и они планируют сделать этот переход в начале следующего года.

Это все звучит потрясающе. Все это кажется фантастическим. А еще это звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Когда Тайлер открывает рот, чтобы сказать мне последнюю новость, инстинктивно мои внутренности сжимаются.

— О, и еще кое-что, — говорит он.

— Что?

— Джино переводит шоу в Лос-Анджелес.

Это словно удар по почке. Я не могу говорить. У меня отвисает челюсть, а слово «Лос-Анджелес» крутится в голове. Я хватаюсь за край стола, чтобы успокоиться.

— Лос-Анджелес? — хрипло говорю я так, будто никогда не слышал об этой чужеродной земле.

— Именно там базируется широковещательная сеть. Он хочет, чтобы ты тоже был там. Мир солнца и пальм. Это мой родной город, а ты — счастливый сукин сын, — Тайлер сияет белоснежной улыбкой. Он только что преподнес мне фантастический пакет новостей о переговорах и завернул все это в великолепный бант, учитывая его любовь к Западному побережью.

— Да, Западное побережье — это круто, — говорю я, но в моем голосе нет эмоций.

Он, должно быть, это чувствует, потому что хлопает меня по плечу и сразу же переходит ко всякой ободряющей болтовне.

— Это кардинальная перемена, Ник. Ты — звезда, а это такая возможность, которая отправит тебя в стратосферу, — говорит он, поднимая руку, чтобы наглядно продемонстрировать это. — Это разреженный воздух, друг мой.

— Так и есть, — говорю я монотонно, так как все мои планы рушатся. Это даже не наковальня, а тяжелый камень в кишках.

Потому, что он прав. Это превосходная возможность, так что со мной не так? Работа. Больше всего на свете я люблю свою работу. Моя карьера — это моя страсть, и это шоу воплощает все мои мечты. Но когда я стою здесь, посреди кофейни, и слушаю самую великолепную новость в моей жизни, я не думаю о работе.

Я думаю о том, чего не будет в Лос-Анджелесе. Точнее кого.

Харпер, растянувшейся на моей кровати.

Лос-Анджелес обладает полным отсутствием женщины, без которой, как я понял, не могу жить.

Я делаю глоток кофе, ставлю кружку на стол и задаю трудный вопрос.

— Это все звучит великолепно. Но есть кое-что, что я хочу узнать.

Тайлер практически подпрыгивает на месте.

— Все что угодно. Давай.

— Что, если я откажусь?

Рот Тайлера открывается в форме буквы «О».

— Дело в том, что Джино уже подписал контракт с другим шоу и поставил его на твое эфирное время.

В течение нескольких секунд я обдумываю это.

— Что же, тогда это все меняет, не так ли?

Когда я открываю входную дверь, Харпер завязывает волосы в хвост. Она сидит на моем кухонном столе, скрестив ноги и болтая ими взад-вперед. Она надела джинсы, свитер и сапоги. У нее, наверно, целая гардеробная внутри этой гигантской сумки.

При виде меня на ее лице появляется лучезарная улыбка.

— Приветик, — ее голос кажется легким и веселым.

— Привет, — мой голос напротив, кажется, весит две тонны.

Она хмурится.

— Что случилось?

Я перевожу дыхание и сдираю пластырь.

— Они переводят мое шоу в Лос-Анджелес.

Она сползает со стола, ее сапоги опускаются на пол с громким стуком. В ее глазах мелькает удивление.

— Правда?

Я киваю. Я должен быть счастлив. Должен праздновать.

— Широковещательная сеть. Лучшее эфирное время. Больше денег. Больше зрителей. Бла-бла-бла. В принципе, я буду обеспечен на всю жизнь.

Харпер кивает и сглатывает. Вдыхает, а затем выдыхает. Поглядывает вниз. Вертит рукава своего свитера.

Она поднимает подбородок. Выражение ее лица становится серьезным, но на одно мгновение на ее лице отражается волнение. Если вы погуглите «покажите мне взбудораженное лицо», то в результате поисковик выдаст вам ее фотографию.

— Это потрясающе. Так невероятно. Я всегда знала, что ты станешь еще большей звездой, — она подходит ближе ко мне и обнимает, поздравляя.

Это такое приятное чувство, обнимать ее вот так, но, в то же время, это кажется таким неправильным. Потому что этот момент должен проходить совсем не так. Она обнимает меня так, как обнимала бы сестренка Спенсера.

Я отодвигаюсь от нее.

— Мне придется переехать в Лос-Анджелес.

— Похоже, что так, — говорит она, и, клянусь, я слышу, что ее голос дрожит.

— Харпер, — говорю я, но не знаю, что на самом деле сказать. Как я могу писать и рисовать все эти сюжетные линии каждую неделю, но не могу придумать, что сказать этой женщине, смутившей меня? Ах, да. Потому что мое шоу — комедия, а жизнь прямо сейчас становится похожей на любовный роман, только я понятия не имею, как это все работает. Как, черт возьми, хоть кому-то удается дойти от драматического момента к счастливому финалу? — Что насчет нас?

— А что насчет нас? — повторяет она, удерживая мой взгляд своим. Ее тело — прямая линия, и волны напряжения, возможно, ожидания, исходят от нее.

— Что будет с нами, если я перееду в Лос-Анджелес?

— Ник… — она вздыхает так, будто ей нужна подзарядка. — Это огромная возможность для тебя.

— Да, я знаю. Но это, — говорю я, указывая рукой сначала на нее, а потом на себя. Почему никто никогда не говорит о том, как сложно разобраться в своем сердце? Похоже на то, будто с вас срезают слой кожи, — это только начало, верно?

Харпер кивает, но ничего не говорит. Она смыкает губы, и они образуют прямую линию, а затем она смотрит на часы.

— Я, эм, у меня назначена встреча. Я совсем о ней забыла. Это курсы, которые я посещаю. Учу новые фокусы и все такое. Мне нужно идти. А еще стирка. Мне нужно сходить в прачечную.

Нет, я хочу закричать: «Ты не можешь уйти. Скажи мне остаться. Скажи, что ты хочешь меня больше всего на свете».

Но почему я не могу сказать ей все это? Я пытаюсь говорить, но ничего не выходит. Я пробую еще раз.

— Харпер, мне нужен шанс.

Она прислоняется ко мне, и я прижимаюсь носом к ее шее, вдыхая ее запах. Она пахнет моим мылом.

— Мне тоже, но… — она замолкает и поднимает голову. — Это потрясающее предложение. Ты должен принять его. Ты должен переехать в Лос-Анджелес, — она хватается за свое запястье. — Мне действительно нужно идти. Я уже опаздываю, — она хватает свою сумку, вешает ее на плечо и направляется к двери. — Я напишу тебе позже.

Она уходит, и я хочу пнуть себя за то, придерживался ее слов, сказанных в «Куске торта». Банальный это был момент или нет, я должен был сказать ей вчера о своих чувствах. Я должен был сказать ей до того, как узнал об этом повороте судьбы. Тогда я бы знал, чувствует ли она то же самое.

Нахрен идеальный момент. К черту ожидание. У меня нет плана, и мне плевать. Я иду за ней по коридору, зову ее по имени и вижу, как она жмет кнопку лифта. Когда подхожу к ней, я перестаю ходить вокруг да около и говорю ей правду.

— Я люблю тебя, Харпер. И если ты попросишь меня остаться, я сделаю это.

Ее глаза округляются, она несколько раз моргает, а затем прижимает ладонь ко рту так, будто пытается сдержаться.

— Скажи это. Просто скажи все, что хочешь сказать, — настаиваю я, и даже не знаю, я прощу ее сказать мне, что она тоже меня любит, или хочу, чтобы она попросила меня остаться.

Может быть, и то, и другое.

Лифт прибывает с мягким звуком. Двери распахиваются. Она делает шаг. Я хватаю ее за руку, чтобы остановить.

— Скажи это.

Она убирает руку ото рта. Поднимает свой подбородок и говорит четко и просто:

— Я не могу сказать тебе не переезжать в Лос-Анджелес.

Помните, как мое сердце рухнуло в бездну в такси пару дней назад? Так вот, это ничто по сравнению с тем, что я чувствую сейчас. Этот глупый орган в моей грудной клетке «падает» на пол с такой же силой, с которой метеорит падает на Землю. Я хочу остановить Харпер, заставить ее остаться и объясниться, но я заморожен, словно статуя, когда двери лифта закрываются за ней. Лифт опускается вниз, и Харпер разбивает мое сердце.

Я бью кулаком стену, и это, мать его, чертовски больно.

— Черт возьми, — бормочу я.

Я возвращаюсь в свою квартиру, подхожу к окну и смотрю на улицу до тех пор, пока она не выходит из вестибюля и не идет к западной части Центрального парка.

Она проводит рукой по щеке. Затем еще раз. Харпер ускоряет темп, и, вскоре, она всего лишь красное пятно вдали, и моя грудь разрывает от боли за нее.

Любовь — отстой.

Я понятия не имею, что сказать, что она хочет услышать, и что, черт возьми, я собираюсь делать дальше. Я даже не знаю, к кому обратиться за советом.

Но этот вопрос решается чуть позже, когда швейцар звонит ко мне и говорит, что у меня гости. Надежда, что она вернулась, зарождается во мне. Только, когда я спрашиваю, кто там, оказывается, что это совершенно другой Холидей.

Спенсер вытаскивает стул, садится на него и швыряет на кухонный стол белый пакет из Duane Reade. Он молча открывает пакет и методично достает из него каждый предмет.

Оранжевую краску для волос и бритву.

— Черт, — я тяжело вздыхаю, когда в меня врезается новая, но очень неприятная эмоция. Стыд. Я солгал ему, и он об этом узнал.

Он наклоняет голову и, потирая подбородок, смотрит на меня.

— Скажи мне, почему я не должен брить тебя налысо и не должен красить твои брови в оранжевый цвет.

Я провожу рукой по своим волосам и делаю глубокий вдох. А затем просто пожимаю плечами.

— Ничего не могу придумать.

Спенсер хмурится.