Она опять подумала, что должна не просто уйти, должна бежать отсюда…

— Не знаю, стал бы я или нет предлагать тебе руку и сердце, не уверен, что я способен на это, — продолжал Красовский, — но я совершенно определенно хочу, чтобы ты была со мной! В конце концов, для меня безразлично, какая у тебя жизнь там… Ты нужна мне, Валерия! Ты давно мне нужна!

— Как странно это слышать от вас, — сказала Лера, глядя в его глаза, излучавшие странное притяжение.

— Странно? Ты считаешь, что старый скептик Красовский не способен испытывать чувства? — Красовский подошел к Лере, взял ее за руку.

Дрожь пробежала по ее телу.

— Мне действительно так казалось, — прошептала Лера.

— Я избавлю тебя от этого заблуждения! — внезапным рывком он прижал ее к себе и поцеловал в губы.

«Господи, что же он делает, что я делаю… — пронеслось в ее сознании. — Я должна бежать отсюда!..»

Но он сразу же отпустил ее, откинулся в кресле, снова закурил. Лера заметила, что у него дрожит рука, в которой он держит сигарету. Она увидела его взгляд, в котором появилось на миг выражение беззащитности. Она все еще могла встать и уйти, но это было бы совсем глупо. Ведь она согласилась поехать с ним, она знала с самого начала, чем все это может закончиться. Она встала, подошла к нему, села рядом на подлокотник кресла, положила голову ему на плечо. Красовский сжал ее руки, потом попытался снять с нее свитер, у него ничего не получилось, руки слушались плохо. И тогда Лера сама быстро разделась, бросила на пол одежду и юркнула под плед, разложенный на диване.

Красовский прошептал:

— Я знал, что это когда-нибудь произойдет…


Юрген Грасс неторопливо ехал по улицам Бремена на своем новом темно-синем «Фольксвагене». Машина катилась легко и бесшумно по старинным кварталам вольного ганзейского города, мимо старых домиков с черепичными крышами, чистеньких тротуаров, украшенных цветниками. Светлые, чуть заметно тронутые сединой волосы мягкими волнами обрамляли его бледное худое лицо, большие голубые глаза выдавали скрытую печаль. Он выехал на Мартиништрассе, не спеша обогнул центр Бремена, любуясь красотой утопающего в золотой осени родного города, где повсюду шло веселое народное гулянье. Уличные музыканты в ярких костюмах играли старинные немецкие мелодии, молодежь танцевала на Базарной плошали, юноши и девушки обнимались, улыбаясь и заглядывая друг другу в глаза. Фраймаркт, древний национальный праздник, был в самом разгаре, и по традиции весь город буквально «стоял на голове». Легкий дымок исходил от жаровен, наполняя город ароматами печеных сосисок и диковинных пряностей, пенилось и искрилось в кружках золотистое крепкое пиво, повсюду раздавались песни и смех… Знакомые с детства картины родного города наполняли душу Юргена глубокой нежностью и какой-то еле уловимой щемящей тоской. Посреди всего этого неистового веселья величественно и строго, как вечность, возвышался собор святого Петра, с детства манивший Юргена тайнами сокровищ своих «свинцовых подвалов»… Но сейчас вид собора вызвал у него совсем другие мысли…

— «Прежде чем покинуть город, вымети лестницы собора святого Петра», — сказала мама на прощанье. Отец рассмеялся и добавил, что чем больше ступеней он сумеет вымести, тем скорее познакомит родителей с будущей невесткой… Юрген ощутил внезапную боль в душе, от этой шутки, но, стараясь не показывать виду, почтительно простился с родителями и быстро направился к машине… Разве мог он рассказать все отцу и матери? Да, он до сих пор не женат, а ему скоро тридцать два! И угораздило же их вспомнить дурацкий бременский обычай! Он живо представил себе, что все холостяки города, которым перевалило за тридцать, собираются вместе с вениками и швабрами и, толкая друг друга, ищут несуществующий мусор на сверкающих чистотой лестницах. Вот кто-то первым заметил на ступеньках опавший листок, все бросились за ним, размахивая своими орудиями труда. Юргена немного развеселила представившаяся ему картина, он нажал на газ и покатил быстрее в направлении автобана, ведущего за пределы города.

Он ехал, тихонько напевая старинную мелодию, которую играли музыканты на площади, и чувство горького одиночества все больше наполняло его… «А ведь во всем виновата Россия — подумал он с грустью, не в силах отогнать нахлынувшие воспоминания, — и надо же было поехать туда… Все с тех пор не так…»

Он почувствовал вдруг, что не может управлять машиной, медленно съехал с трассы и с удивлением обнаружил, что по его щекам текут слезы. «Что же это со мной? Может быть, я схожу с ума? Надо срочно позвонить психоаналитику и назначить встречу… Если я сам не могу справиться с собой, следует, наверное, пройти курс лечения до начала съемок нового фильма… Как это некстати! Именно сейчас, когда все так удачно складывается, когда я почти на вершине карьеры, вдруг погрузиться в депрессию от нахлынувших воспоминаний и любовной тоски». Перед Юргеном возникло ее лицо, навязчивый образ улыбался ему из тумана прошлого, манил его взглядом, ее низкий, чуть хрипловатый, до боли знакомый голос произносил ласковые, нежные слова… Ему казалось, что она здесь, рядом, он снова может обнять ее, почувствовать тепло ее тела, жар ее поцелуя… Но нет, это иллюзия, опасная игра его воспаленного воображения… И он снова заплакал, уже не пытаясь сдержать слезы. Он полностью погрузился в воспоминания о каждой их встрече, начиная с самой первой, непродолжительной, но такой насыщенной и незабываемо яркой. Боже мой, с тех пор, как произошло его случайное знакомство с Валерией, минуло почти семь лет! Столько всего было в жизни за эти годы, столько женщин встречалось на его пути! Романтические увлечения, физическая близость, безумные ночи, загулы с друзьями — все это проходило почти бесследно, а любимый образ жил в его памяти, прекрасный, манящий, и только ярче становился с годами. Иногда Юргену вдруг начинало казаться, что он стал забывать ее, и это его пугало, он мысленным взором восстанавливал ее черты, словно нарочно растравляя себе душу.

Нет, все-таки что-то со мной не так. Может быть, это предчувствие какой-то новой, неведомой беды? — думал Юрген, немного успокоенный равномерным шелестом колес по гладкому дорожному покрытию, все больше удаляясь от Бремена. — Что-то должно случиться, о чем я не знаю». И, как оказалось позже, обостренная интуиция не обманула его. Но сейчас, словно ощущая дыхание Леры рядом с собой, он снова вспоминал, вспоминал, вспоминал…

Чувство, которое испытывал Юрген к Валерии, начавшееся с романтического увлечения, очень скоро наполнилось отчаянным желанием интимной близости и, в конце концов, переросло в тайную роковую страсть, захватившую все его существо. Он не верил сам себе, пытался бороться с этим непривычным для него чувством, временами злился на себя, ненавидел и себя, и ее, но ничего не мог с собой сделать. Он не мог вынести даже мысли о том, что она проводит время с другими мужчинами, которые имеют на нее больше прав, чем он. В конце концов с годами он понял, что Валерия должна стать только его женщиной и всегда быть с ним, потому что он сам, несмотря на все попытки освободиться от мучительного чувства, принадлежал ей безраздельно. Связи с другими женщинами не успокаивали и не отвлекали его, а только усиливали страсть к Валерии… Теперь, когда прошло несколько лет после того, как они расстались, когда все так удачно, казалось бы, сложилось в его жизни, он снова испытывал невыносимые страдания, думая о ней, и не мог отделаться от мысли, что он потерял ее в силу каких-то неведомых ему обстоятельств. Почему она так бесследно исчезла, почему не ответила ни на одно из его писем? Ему не хотелось верить, что она могла просто забыть его…

Юрген Грасс, измученный навязчивыми воспоминаниями, разрываемый сомнениями и противоречиями, умудренный жизненным опытом, только внешне походил теперь на красивого беззаботного юношу, впервые попавшего в Россию много лет назад… Именно тогда, удаляясь по автобану от родного Бремена, он задумал создать свой главный фильм-исповедь, в котором должны отразиться его искания и размышления, его личная драма, нанесшая ему глубокую, непроходящую с годами душевную рану. В этом фильме его герой, человек неоднозначный, скрывающий под маской благополучия иссушающую его роковую страсть, будет вести диалог с самим собой, пытаясь докопаться до истины… В его возбужденном воображении уже выстраивались эпизоды будущего фильма, возникали лица актеров, которых он пригласит на главные роли…

Юрген решил по возвращении в Гамбург немедленно приняться за сценарий.

Задумчивый и усталый, проезжая в потоке машин мимо чистеньких, утопающих в зелени ферм с уютными домиками и благодушными приветливыми хозяйками, Юрген выстраивал мысленно первый эпизод своего будущего фильма, но все, что приходило на ум, не удовлетворяло его. Было только общее ощущение, состояние, настроение. Сначала чистая лирика, потом немного юмора, эротика, секс и сложная многоплановая психология, которая в конце концов займет в фильме центральное место… Психология мужчины, который был безумно влюблен, но судьба развела его с любимой. Почему развела — надо придумать, но не потому, что она его разлюбила. Возможно, вмешательство каких-то злых сил, даже мистика… Проходят годы, он добивается успеха и в делах, и у женщин, но это не приносит ему удовлетворения… Воспоминания о той, давней любви пронизывают всю его жизнь, создают как бы вторую реальность, которая все больше затягивает его и уводит от действительности… В конце концов через много лет они, конечно, встретятся снова, но что из этого получится, надо подумать. Встреча должна быть фатальной и в то же время осложненной обстоятельствами… Они видят друг друга в окна проезжающих навстречу поездов… Или он видит ее на экране, а она — его, и они не могут найти друг друга и встречаются еще через какое-то время… Он начинает сходить с ума, потому что их отношения остались неразрешенными, невыясненными, это мучает его с каждым годом все сильнее… Главное теперь — понять, каким должен быть финал…

Вернувшись в Гамбург, в привычную обстановку, Юрген вдохновенно принялся за работу, но вскоре его творческий пыл стал угасать, поглощенный монотонной обыденностью жизни. Ему необходимо было оживить фантазию, испытать новый эмоциональный подъем, и он решил, что пришло время снова поехать в Россию…


Валерия, с головой погрузившись в работу, которой ей так не хватало в последнее время, в странные отношения с Красовским, почти перестала замечать, что происходит в доме. Она удивлялась теперь, как ей удалось прожить пять с лишним лет в состоянии почти искусственного затишья и забвения, в отрыве от внешнего мира, с притупленными ощущениями и страстями. В этот период она почти не задумывалась о том, что будет дальше, как повернется ее жизнь потом и повернется ли вообще. Она почти перестала что-либо чувствовать, медленно плыла по течению не узкой и не широкой, а какой-то средней реки, не вглядывалась в берега, не погружалась в глубину. Потом, много лет спустя, она с удивлением оглядывалась на этот период своей жизни, считая его далеко не самым ярким и выразительным, а как бы вообще случайным. Правда, невозможно было считать случайностью собственную дочь, которая требовала все большего внимания к себе, создавала массу проблем и одновременно все больше отдалялась от матери. К сожалению, Лера заметила это слишком поздно…

Максим злился, ворчал, что ходит голодный, что дочь полностью заброшена. Он обижался, что Лера совершенно перестала интересоваться его делами, зевает, слушая его драматические истории об изнасилованиях, убийствах и грабежах. Лера старалась сглаживать острые углы, как могла, но спокойное течение реки вдруг сменилось бурной стремниной, и Лера отчетливо ощущала, что ее сносит все ближе к клокочущему водовороту.

Однажды, сильно задержавшись на студии, она вбежала в детский сад… Воспитательница посмотрела на нее как-то странно и сказала, что Сонечку давно взяла бабушка.

Галина Семеновна, мать Максима, всегда вела себя довольно определенно в отношении Леры. Регулярно, два раза в году, невестка получала от нее подарки — к дню рождения и к Новому году. Этим их родственные отношения ограничивались. Софочка, напротив, была задарена бабушкой с ног до головы. Поначалу Лера не придавала этому большого значения и только говорила:

— Галина Семеновна, не надо так баловать ребенка!

На это свекровь отвечала:

— Я ее вовсе не балую, я балую себя, и ты не можешь запретить мне это!

Сонечка, казалось, вовсе не поддается искушению. Она с каким-то недетским безразличием принимала дары и тут же бежала к матери, которую ревниво обожала.

— Смотри, мамочка, это бабушка принесла. Куда это убрать?

— Зачем убирать? Поиграй, а то бабушка обидится, — шептала ей Лера.

— Ну вот еще! Я хочу играть с ведмедиком, которого мне мамочка подарила!

Лера обнимала свою неподкупную дочь и говорила тихо: