Мой крик приглушен чужой ладонью.

Я прижата спиной к холодному кирпичу твердым телом передо мной, стою неподвижно, загнанная в ловушку. В переулке темно, хоть глаз выколи, и слышны лишь наши смешанные рваные вдохи, которые общаются за нас, пока мы не говорим ни слова.

Его голова опускается. Я не вижу ни силуэта, ни лица. Но чувствую, как он приближается.

Теплые губы прижимаются к моему виску. Это ощущается почти целомудренно, за исключением того, что он удерживает меня у стены, прижимаясь ко мне тазом, широким и жестким против моего бедра.

Меня пробивает дрожь.

— Тихо, — произносит низкий голос в темноте.

Кип. Облегчение наполняет меня, хотя и не должно. Я не могу ему доверять. Он говорит со мной, словно я — животное, лошадь, которую ему нужно обуздать, но именно поэтому я не встаю на дыбы. И, возможно, это — то, что я собой представляю, потому что мой инстинкт кричит мне сражаться.

Он убирает ладонь с моего рта, и я шиплю:

— Что ты делаешь?

Ненавижу свой дрожащий голос.

— Жду тебя.

Вот, чего я боялась. Но если он хочет навредить мне, ему придется постараться получше. Я заставлю его бороться за это. Игра на выживание. Я даже не знаю, что это значит. Просто знаю, что не могу ему доверять.

— Отвали от меня.

Не ожидаю, что он послушает, но он это делает. Кип отступает. Достаточно для того, чтобы свет фонаря дал оценить высоту его роста и ширину плеч. Я все еще не вижу его лица. Кип — всего лишь тень, глубокий голос, озвучивающий только один вопрос:

— Кого ты боишься?

Тебя.

— Мужчин, которые тащат меня в переулки.

— Я не собираюсь причинять тебе боль. Хочу только поговорить.

— Поэтому поцеловал меня тогда?

— Это было непреднамеренно. Ты так хорошо пахла.

— Я пахла так, как пахнут люди, протанцевав на сцене несколько часов. Чем я и занималась до этого.

Он наклоняется, вдыхая у моего виска. Вдыхая меня.

— Так чертовски хорошо.

Это не должно быть комплиментом, не тогда, когда он ведет себя как пещерный человек, но, Боже, от этого еще лучше. Более первобытно. Более реалистично.

— Хорошо, ладно, я — стриптизерша в дерьмовом районе. У девушки от этого может выработаться комплекс.

Он бросает взгляд вдоль улицы, словно никогда не видел ее раньше.

— На тебя часто нападают, не так ли?

— Не часто. Я осторожна. — Если брать в расчет то, что я вообще его не видела. Он как лев, скрывающийся в высокой траве. Только в данном случае трава — это высокие здания из стали и бетона. В момент, когда газель видит его, становится слишком поздно.

— Тогда почему ты здесь работаешь? — спрашивает он.

Я закатываю глаза.

— Давай не будем этого делать.

— Делать что? — Он выглядит таким чертовски невинным со своими широко распахнутыми глазами. Он точно знает, о чем я говорю.

— Играть в спасителя.

— Играть в спасителя, — вторит он.

— Знаешь, это когда ты спрашиваешь о моей проблеме, как будто тебе не все равно.

— Тем не менее, мне действительно не все равно. — Его губы изгибаются. — Немного.

Это заставляет меня фыркнуть.

— А затем ты предлагаешь мне помочь. Можешь дать мне сотню баксов. Или, эй, вот идейка получше: я могу начать жить с тобой, не платя за аренду. Все, что мне нужно делать, это трахать тебя каждую ночь.

— Ауч.

— А потом свалить, когда ты устанешь от меня.

Мгновение он молчит.

— Вау, а ты действительно думаешь, что я ублюдок.

Что-то в моей груди скручивается. Я могла просто позволить ему высказаться. Скорее всего, он нес бы то же самое дерьмо, что слышала каждая стриптизерша, только я не дала ему попытаться, да?

— Прости. Я не должна была…

— Нет, я имею в виду, ты права.

— Неужели? — Меня не удивляет, что я права. Меня удивляет, что он это признает.

— Я — ублюдок, — говорит он. — Настолько, чтобы взять с тебя твою долю аренды, это точно. И готовить мы будем по очереди.

Улыбка трогает мои губы.

— Слишком скоро?

— Немного. Я мог бы дать тебе двадцатку. Начнем с малого.

Я закатываю глаза.

— Ладно, возможно, я перескочила сразу к выводам.

Он замолкает, становясь серьезным.

— Нет, ты права, я несу бред. Это не совсем то, что я хочу от тебя.

— Так чего ты хочешь?

Он замолкает.

— Проводить тебя домой. Можно? Завтра.

Это — самая приятная вещь, о которой меня когда-либо спрашивали. Как держаться за руку, как поцелуй в щеку. Я одинока настолько, что это кажется невозможным, а я не верю в миражи. Может быть, какой-то части меня нравится находиться в пустыне.

— А сегодня?

— Сегодня… — Он скользит рукой вниз по моему бедру, зажимая меня между стеной и своим телом. — Сегодня мы можем сыграть в игру.

— Только не в спасителя, — шепчу я.

Кип пробегает языком по моей шее, его рука оказывается подо мной, приподнимая выше, пока мои ноги не отрываются от земли.

— Не рассчитывай, что я спасу тебя, Хани. Я только разочарую.

Но он не разочаровывает. Невысказанное обещание чувствуется в его пальцах, которые находят мою киску и потирают по ней через мои штаны для йоги — настойчиво и быстро. Мой стон оказывается в ловушке его рта, его губы припадают к моим, а язык погружается в меня глубоко и грубо.

— Тогда что это за игра? — спрашиваю я, дрожа, когда он принимается покусывать мое плечо.

— Игра заключается в том, что тот, кто кончает первым… проигрывает.

Мой смех превращается во вздох, а так как его жесткая длина направлена на мой клитор, одежда кажется тоньше воздуха. Мы раскачиваемся, обретая ритм, чувствуя его в наших сердцах и в наших телах. Из-за стены доносится бит, музыка чьего-то выхода на сцену, чье-то ругательство, и мы используем этот бит, делая своим собственным, извиваясь друг перед другом, пока нас не охватывает жар.

Затем внезапно я возвращаюсь на землю.

Я бы упала, если бы не его руки, которые возвращают мне равновесие, когда он разворачивает меня.

Теперь я стою лицом к стене, почти обнимаю ее, щекой и грудью прижавшись к кирпичу, а моя задница выставлена напоказ, когда он сдергивает вниз до колен мои штаны. Грубые руки опускаются на мои бедра, подтягивая к нему ближе, чтобы он мог лицезреть… чтобы мог проникнуть.

Слышу звук разрывания. Шелест фольги. И чувствую откровенную тяжесть в лоне.

Я трахала его пальцы и его сапог. Но это — первый раз, когда он погружается в меня своим членом. Хорошо, что я не смотрю на него. Чувствую одновременно и холод, и жар, прижимаясь к холодной зернистой поверхности, когда в меня вторгаются сзади.

Его член настолько толстый, что я хнычу.

— Почти, — бормочет он.

Но если я думала, что он сжалится, будет действовать медленно, я ошибалась. Он входит на всю длину, придвигая к себе мой таз, чтобы я приняла его до конца. Мой рот открывается с тихим вздохом. Я слишком наполнена. Слишком наполнена его членом. Слишком наполнена воспоминаниями.

Так Байрон трахал меня сзади.

Но при этом все сейчас совершенно по-другому. Абсолютно горячо. Абсолютно удивительно, когда он наполняет меня, снова и снова. Когда его рука приближается поиграть с моим клитором. Как ни в чем не бывало, словно перед нами все время в мире. Никакой спешки, даже если мы находимся на улице.

Он может трахать меня вечно, что он и делает, входя в меня, пока мое лоно не становится скользким, пока мой клитор не становится опухшим и нуждающимся под его пальцами, умоляя об освобождении.

Мой стон воплощает все, что мне нужно. А нужно мне, чтобы меня держали и трахали. Чтобы меня хотели.

— Кончи, Хани, — шепчет Кип мне на ухо. — Кончи на мой член. Я хочу почувствовать твой бурный оргазм.

И я не могу сдержать ни ответов своего тела, ни своих слез. Я содрогаюсь от кульминации, сильно сжимая стенки влагалища, чувствуя, как влажный жар стекает на его член и вниз по моим бедрам. Я проигрываю в игре, но это не чувствуется поражением, не тогда, когда удовольствие расплавляет мое тело. Затем Кип сжимает мои бедра стальной хваткой, впивается пальцами в мягкую плоть, используя мое тело в роли поршня, вколачиваясь в меня, пока сам с рычанием не достигает кульминации.


* * *

Байрон должен считаться опасным. И мой отец. И даже Иван. Они — как ветра, которые сдувают меня, толкая вперед, будто я ничего не вешу. Даже когда я упираюсь пятками, скольжу по грубой поверхности из камней и не могу обрести свой баланс. Я боюсь ветра, боюсь его силы, но я не понимала, что передо мной большая опасность. Кип — моя скала. Каждый порыв ветра подталкивает меня ближе к нему.

Когда я упаду — только вопрос времени.

Кип ждет снаружи, когда я покидаю клуб, и я вздыхаю с облегчением. Каждый раз я думаю, что спугнула его. Он больше не заходит внутрь. Даже завидую ему в этом.

— Теперь ты всегда будешь это делать? — спрашиваю я.

Из-за уличного фонаря в нескольких шагах тени кажутся только более вытянутыми. У Кипа темные и непостижимые глаза. Но ухмылка на его губах говорит все, что мне нужно знать.

— У меня есть кое-что для тебя.

— Правда? — Слова пробуждают во мне больше интереса, чем нужно. Я иду, и он непринужденно вышагивает рядом со мной. И он провожает меня домой просто так, словно мы в старшей школе. Словно мы оба — невинные подростки.

Только я не знаю, как бы это ощущалось. Во-первых, я никогда не ходила в школу. У меня были преподаватели и книги. У меня были замки на дверях. И, во-вторых, я никогда не была невинной. Я всегда знала о мире, в котором жила, и о насилии в нем.

Кип погружается рукой в задний карман, и часть меня, маленький уголок, в котором скрыт механизм «бей или беги», взбудораживается. Что, если он вытащит что-то ужасное? Не то, чтобы я знала его хорошо. Затем он протягивает руку ладонью вверх, открывая моему взору маленькую вещицу цилиндрической формы.

— Это тебе, — произносит он.

Я беру предмет, изучая его гладкий серебряный корпус. И спусковой механизм.

— Что это?

Выражение его лица становится мрачным.

— Я подумал, что, поскольку ты сталкивалась с мужчинами, которые появляются из переулков, тебе нужно что-то для защиты. Это «Тейзер», электрошокер.

«Тейзер»? Я убежала от насилия и больше его не хочу. Даже в целях собственной защиты я не уверена, что могу причинить кому-то боль. Как можно променять свою жизнь на чужую? Не то, чтобы «Тейзер» мог убить кого-то.

По крайней мере, я так думаю.

— Осторожно, — говорит он, накрывая своей рукой мою.

Может быть, он видел, как мои пальцы расслабляются, почти уронив «Тейзер». Я замираю от ощущения, которое он мне дарит, от его тепла. От мягкости. Это раздражает почти так же, как видеть его, выходящего из тени.

— Вот так, — говорит он. — Это предохранительный механизм. Сейчас он включен. Когда захочешь воспользоваться им, переверни, а затем нажми здесь. — Его пальцы манипулируют моими, пока он показывает мне, как пользоваться шокером. Гипотетически. Хорошо, что его рука обхватывает мою, потому что моя дрожит. Я могла бы случайно ударить шокером себя, что было бы на самом деле очень болезненно.

— Будет больно, — произношу я, а звучит, как вопрос. Хотя я знаю ответ.

— Эта штука может обездвижить человека, — говорит Кип, отпуская руку. — Достаточно надолго, чтобы ты убралась подальше.

Я провожу пальцем по гладкому металлическому корпусу. Он все еще теплый от его прикосновения.

— Он может навредить?

Кип слабо улыбается.

— О, это будет чертовски больно. Неважно, насколько огромен человек, он свалится. Но если ты имеешь в виду долгосрочные травмы, нет. Ты очень беспокоишься об этой гипотетической жертве. Парень причинит тебе боль, если ты не воспользуешься шокером. Почему тебя заботит, что с ним будет?

— Просто заботит.

Кип изучает меня.

— Если кто-то потревожит тебя, не задумывайся.

Я окидываю Кипа взглядом, представляя, как шокер подействует на него. Это кажется невозможным, но не важно. Всего лишь мысль о том, что он купил эту вещь для меня, заставляет меня чувствовать себя сильнее.

— Значит, я могу использовать это на тебе?

— Зависит от ситуации, — говорит он. — Я тебя беспокою?

В нем есть определенный шарм, когда он надевает облегающую темную футболку и черную кожаную куртку. На нем джинсы, черные, как шерсть пантеры. Но это маскировка, так же, как и высоченные каблуки и бюстгальтер, которые я использую на сцене. Это яркий вид сексуальности, предназначенный для отвлечения.