Какое клевое имечко! О чем же оно мне напевает?

Э, да это ведь богиню так звали, как ее, черт бы подрал, прямо и памяти нету, ну, в этой самой, в Греции. Ну, уж, если такая красотища в голову втемяшится, то всякой памяти враз лишишься! Да и зачем мне память, спрашивается, если сейчас мне воочию видятся две наши фигурки, и такие голенькие, на песочке танцующие и посреди толпы всеядного народа.

При этом одной рукой я держу ее ручку, а другая моя рука опять обхаживает ее божественную заднюю часть кожаной плеточкой, ладошкой, поварешкой, да чем угодно, а ее головка так соблазнительно откинута назад к ее животрепещещему задику, ну, а чувствительные губки чуть раскрылись, и в такой благодарной улыбке, что всю мою душу сразу же переворачивает наизнанку!

Так еще немножечко, и с ума сойду, или уже схожу, вот как я, однако переусердствовал! И вот уже, как ошпаренный, срываюсь с места, будто током меня ударило, или мешком из-за угла, и бегу изо всей мочи к ней, словно бегун какой, но только жаждущий завоевать не кубок мира, а ее единственное сердце.

– Мнемозинка, – смущенно шепчу я, весь, обмирая от нахлынувших на меня чувств, – Мнемозинка, можно с вами типа познакомиться?

А глаза мои так стыдливо опущены, да на ее стройные загорелые ножки, а пальчики мои так нервозничают, так и хватаются за пышнейший, как сама перинка, ее задик, да и на морде такой предательский пот выступает, ну, а рот вообще похож на пасть задыхающегося бульдога, не хватает только слюны, капающей по подбородку! Эх, какая она красивая, красивая-шаловливая, и какая у нее миленькая попка, так и хочется чем-нибудь пройтись по ней, привести в порядок, в порядок высший – наслажденья!

Да уж, а Мнемозинка смеется так чудно, причем, смеется, как в плен сдается! А уж улыбается как-будто ангелочек, и берет мои ручки в свои, а у меня опять ассоциация, как провокация, вот она, воспитательница детского сада, умеющая брать на себя ответственность за ребенка, то есть за меня, и успокаивать меня своим пленительным телом, его офигенной красотой.

И на самом-то деле, ее драгоценнейшее прикосновение так и убаюкивает меня, а ее зеленущие-зовущие, как у мечтательной кошечки, глазки, так и завалакивают, ну точно заливают волшебным светом, а я подпрыгиваю на месте, как кузнечик, подрыгиваю от исступления, как бубенчик, вздрагиваю от безумия, как птенчик, подскакиваю от любви, ее благоверный ответчик.

А она, Мнемозинка, как-будто всю жизнь держала меня в своих руках, и так заразительно смеется, как ребенок, и такой эффект производится, и аффект получается, что я даже и не заметил, как у меня глаза увлажнились! Вот оно, счастье, дарованное чудом, проданное даром!

– Он, что, больной, – спросила Мнемозинку девочка.

– Замолчи, Рита, – отмахнулась от нее, словно от мухи, Мнемозинка, – а как вас зовут? – и так нежно глядит на меня, и так хорошо, будто иголочками массажными меня всего покалывает!

– Меня?! Герман, вроде, – с испугу чуть слышно шепчу я, а сам ручищей соленый поток со лба вытираю, и о край порток незаметно растираю, и весь уже как-будто таю.

Мнемозинка тут же рассмеялась, а я-то улыбаюсь, словно облегчаюсь, вот уж радость мне на дармовщинку привалила. Счастье, и какое внеземное, так в него весь и втиснулся, вздохнул, да перданул тихонечко, а маленькая Ритка даже немного приревновала меня к своей няньке, но, разглядев на моей шее толстую цепь с крестиком из платины, усеянную всю бриллиантиками, уже заметно смягчилась. Смягчилась, как облегчилась!

– А меня зовут Мнемозина, пойдемте купаться, – и Мнемозинка с улыбочкой схватила меня за ручку, открыто любуясь моими мышцами, рельефно выделяющимися на всем теле, ведь не зря же я в качалку ходил и на белковой диете сидел! Ну, тут, то да се, и кинулись мы с нею в моречко, чтоб не было горечка!

– Значит, Мнемозинка, – шепнул я, а уж доволен собою, просто слов нет!

– А я, как же я, – жалобно скулила на берегу Ритка, вот ведь маленькая дрянь, привыкшая к постоянному вниманию, но мы ее и не слушали даже, мы с Мнемозинкой моей так срастно, ну, просто упоительно долго плыли вместе, рядышком, связанные как колечки, иногда прикасаясь друг к другу, к самым интимным местам, да с таким заливистым смехом, благо, что и морская водичка скрывала нашу безумную игру.

– Э, да ты хулиган, как я погляжу! – засмеялась Мнемозинка, как ребенок-котенок.

– Не просто хулиган, а хулиганище! – шепнул я Мнемозинке, и так долго надрывался от смеха, и от стыда, что покраснел весь как рак вареный. Вареный-пресоленый и перченный!

– Эй, да что вы там делаете?! – кричала с берега Ритка.

– Ах, ничего, совсем ничего-о, – замахал я руками, да так радостно, что даже не заметил, как Мнемозинка вдруг запустила свою ручку с неожиданной горячностью в мои плавки. Почему-то на этот раз я очень здорово смутился, и еле вырвавшись от нее, немного отплыл, но она меня догнала и снова ухватилась за интим.

– Нет, вы видели что-нибудь подобное?! – надрывалась от возмущения Ритка.

Надо же такому случиться, эта дуреха со злости взяла, да и зашла в море, да так далеко, что сразу же поранила ноги об кораллы, корралы как фаллы, но с острыми ногтями, и везде-то они торчат, а там где кто наступит, слышен только мат!

– Ой, мать их …! – заорала Ритка, выбегая из моря с окровавленными ножками.

Мы с Мнемозинкой тут же выскочили на берег.

Потом она с Риткой няньчилась, то в пляжное креслице усадит ее, то платочек к ранкам приложит, а минуту спустя, убежала в домик за аптечкой, ну, а я наедине с Риткой остался. Тут Ритка, слегка постанывая, едва прихрамывая, да с такою странною ехидною улыбочкой поглядела на меня.

– А вы, Герман, женщин любите?! – спрашивает меня эта нахальная малолеточка.

– Это, смотря, каких, – бормочу я, а сам у себя на мудях полотенце верчу.

– А вот, моя Мнемозинка просто ужас, как любит мужчин, – хихикнула дрянная глупая девчонка.

– Да глупости все это, – сплюнул я, и растер свой плевок сандалией по песку, – ну, а ты-то, дуреха, что, ревнуешь ее ко мне?!

– А вот и ни капельки не ревную, – простодушно так улыбается Ритка, а я с интересом гляжу в ее хитрющие глазенки, будто думаю, как бы ее раскусить.

Вроде бы и рожа правдивая, да кто их знает, этих забалованных куколок, баловниц судьбы, это у меня была семейка небогатая, да, если по правде сказать, так и вовсе никудышная! И ох! И ах! Вся на нулях!

– Ну, так и что, ты хочешь мне сказать про свою драгоценную нянюшку, – зеваю я с наигранным равнодушием, а сам дрожу как осиновый лист.

– Мнемозинка моя очень часто мужиков меняет, – шепчет мне на ушко Ритка, а сама-то без зазрения совести вся так и раскраснелась, ну, точно помидорчик на грядке, – ей просто интересно открывать в вас, мужиках, что-то новенькое! А потом ей очень нравятся свежие интимные впечатления!

– И что же ты мне хочешь сказать?! Что все эти мужики побывали в ее постели?! —занервничал я, даже ногти по детской привычке пообкусывал на пальцах.

– Все, как миленькие! Все! – злорадно прошипела Ритка.

Вот ведь змея подколотная! Враз соврет и даже глазом не моргнет!

– Да, ты, соплячка, не иначе как водишь меня за нос?! – я уже так рассердился, что почти и не заметил, как ухватил ее правой ручкою за ее левое ухо.

– Да, я вам правду говорю! Ой-больно! Да, отпустите! – всхлипнула Ритка, замахнувшись на меня своими крошечными кулачками.

А тут еще эти туристики в трусишках своих повылуплялись на меня, ну, словно из орбит глазами повылазили.

– Ну, ладно уж, дурья башка! – и провел ладошкой по головке Ритки, с черными, как сажа, волосками, – и кто же у нее побывал в последний раз?

– Капитан дальнего плавания с необыкновенно ярко-рыжими усами, не просто полного, а черезвычайно полного телосложения, поляк по кличке «Пан Постельский», – быстро скороговорочкой прошептала Ритка, – бедная Мнемозинка чуть не задохнулась под ним. Кажется, она захотела закричать, позвать кого-нибудь на помощь, но он закрыл ей рот таким ужасным поцелуем!

– Ты все это через замочную скважину, что ли разглядывала, шпионка?! – и глянул я на Ритку, ну, как к земле пригвоздил гадину.

– Через нее и подглядывала, в охотку, – еще больше краснея, призналась Ритка.

– А какой тебе толк-то мне все это выбалтывать?!

– Просто вижу я, что вы солидный мужик, а я очень люблю солидных мужиков! Особенно, таких молодых и накаченных, как вы, спортивных и независимых, – улыбнулась Ритка. Ну, надо же, какая лицемерная дрянь!

– Ты, что, хочешь роман завести со мной, а? – опешил я.

– А почему бы и нет?! – и так призывно облизнулась, точно целоваться уже со мной собирается!

– Да, уж, блин, дела! – обескуражено вздыхаю я, а сам вижу, бежит к нам со всех ног Мнемозинка, да так серьезно чемоданом с красным крестиком размахивает, будто Ритке или мне головомойку устроить собирается!

– Ну, вот, я и прибежала, – улыбнулась Мнемозинка, и сразу же с любопытством заглянула в наши красные с Риткой морды.

– Вы о чем-то тут шептались?! – спросила, чуть нахмурясь, Мнемозина.

– Да нисколечко, если только о тебе, – усмехнулась дрянная девчонка, кладя свои израненные ножки на соседнее пляжное креслице.

– Ей-богу, здесь что-то не так, – прищурилась на меня Мнемозинка, заботливо так обмазывая зеленкой ножки зловредной Ритки, и тут же обматывая их бинтом.

– А с чего это вдруг ты стала такой подозрительной, – засмеялась Ритка.

Вот курва малолетняя, как притворяться может!

– Пожалуй, я уже того, пошлепаю, – вздохнул я, и, встав, побрел на набережную к своему коттеджу.

– Стойте, да куда вы? – догнала меня Мнемозинка.

– Очень хочу нажраться, – по-честному признался я.

– А можно я с вами?! – жалобно улыбнулась Мнемозинка.

– Валяйте, – махнул я рукой, кисло улыбаясь яркому солнцу.

– И почему вы такой серьезный?! – спросила Мнемозинка.

– Просто, подумываю о Вечном, – моя улыбочка была явно какой-то беззащитной, как у ребенка, потому что мне так и хотелось разрыдаться от жалости-то к самому себе, и чтобы Мнемозинка меня еще пожалела, ну, а я бы утешился, а потом свалил бы все в одну кучу и скрыл бы на конец свое разочарование в ее блядовитой красоте.

– Вы, что же, философ?! – улыбнулась мне Мнемозинка.

– Скорее, ипохондрик, – вздохнул я, пытаясь в действительности показаться ей гнусным меланхоликом.

– Ну, это же лечится, – обнадеживающе улыбнулась Мнемозинка, пожимая мою ручку.

– Интересненько, это, каким же таким способом? – поинтересовался я.

– Это лечится Любовью, – Мнемозинка шутя, повернулась ко мне бочком, да потом как щелкнет меня по носу, что я от этого щелчка сразу так густо покраснел, ну, точно мне кто-то всю рожу кипятком из ведра облил.

– Мнемозинка, ты куда?! – захныкала, чуть прихрамывая, ковыляющая позади нас Ритка.

– Я же отдала тебе ключики от номера, что тебе от меня еще нужно? – Мнемозинка сразу перестала улыбаться, вот оказывается, как ей избалованное дитя надоело!

– Ничего, – Ритка опустила голову и похромала дальше к набережной.

– Кажется, вы уж очень суровы для няни, – усмехнулся я.

– Если бы вы тоже несколько лет провели рядом с этим чудовищем, вы бы еще не так обращались с ней, – хитро улыбнулась Мнемозинка, и тут как придвинется ко мне со своими раскрытыми губищами, у меня в башке так сразу все и помутилось, а сам так и отскочил от нее, как ужаленный, даже отбежал на несколько шагов.

– Что это с вами? Вам, что, не здоровится?! – удивилась она.

– Да, нет, со мной-то ничего, со мною все почти в порядке, – вздохнул я, – только бы с вами, Мнемозинка, я желал иметь исключительно чистые и духовные отношения! И уж никакой-такой грязной любви, и уж тем более секса!

– Ну, что ж, пойдем, чистюля, – странно засмеявшись, шепнула Мнемозинка, снова поглаживая мою руку, – между прочим, здесь неподалеку есть очень приличный ресторанчик! Там даже бывает наша русская водка!


Из дневника невинного садиста – Германа Сепова: Безумие и Секс

Мнемозинка безумна от любви ко мне. Само выражение ее лифчика, тьфу-ты, личика, уже говорит о том, что она сошла с ума. Впрочем, как я догадываюсь, она давно сошла с ума, еще с того дня, когда достигла своей половой зрелости.

Цветочек раскрылся, издавая безумные ароматы, призывающие к себе таких же безумных насекомых, но я – не насекомое, мне достаточно находиться вблизи цветка, чтобы насладиться его ароматом.

Правда, иногда Мнемозинка издает слишком острый ароматик, щекочущий все мое нутро, но я это воспринимаю, не иначе, как форму ее неадекватного восприятия противоположного пола, то есть меня. Мнемозинка безумно сексуальна, но, я знаю, что секс основан на том, что люди не осознают тех ощущений, о которых думают.

Человек в сексе приговаривает сам себя к смертному наказанию, а безнравственный человек сам стремится к сексу как к Смерти. Прерывистость сексуальных движений очень ярко обозначает его безумное уродливое начало.