Потом Лина лежала в своем «СВ» и горько думала о том, что в этой жизни никому не смогла помочь своими стихами, никого ничему не научила изданными своим издательством книжками. И что на самом деле ничем не может помочь своей перелопаченной, медленно и болезненно бредущей в новую жизнь стране. В отличие от западного человека надрывно ощущает все это «своими проблемами». И, пробравшись на уровень, на котором не считают деньги на продукты и потребности первой необходимости, страдает, сталкиваясь с непробравшимися.

– Если перед тобой не инвалид и не старик, то давать деньги аморально, – объяснял Анатолий. – Можно накормить человека, если он голоден. И нужно обучить зарабатывать деньги, если он готов. Остальное не твоя компетенция, конечно, если у тебя нет мании величия.

Это было абсолютно верно, но Лина при каждом удобном случае ломалась на персонажах типа «тетенька, дайте попить, а то так есть хочется, что ночевать негде». Она тащила в свой бизнес неудачливых подруг, горела из-за них финансово, клялась, что «больше никогда», и тут же тащила снова.

– Каждый человек решает для себя проблему взаимоотношений с просящими. И он должен дать себе трезвый ответ: «Готов я, отнимая деньги у своей семьи, у своей свободы, финансировать чужую свободу от зарабатывания денег?» – говорил Анатолий.

И Лина соглашалась. Если б, например, она заказала иллюстрации последней книги серьезному оформителю, а не брошенной мужем подруге, то тираж был бы уже продан и Лина бы не думала, как купить новую шубу. Подруга сделала работу левой ногой за хорошие деньги и уехала за загаром и мужскими гормонами в Турцию. А Лина будет зимовать в старой шубе. А шуба для нее, между прочим, не одежда, а униформа. И по статусу она должна появляться на переговорах в произведении из целых норок хорошей фирмы, а не кускового самострога средиземноморской Европы. Лина понимала все это, но по базовой модели еще частично оставалась поэтессой, а не бизнесменкой. И точно знала про себя, что когда подруга вернется, приобретя турецкий загар в одном флаконе с венерологией или, не дай бог, беременностью… из-за этого инфантилизма совковых баб «мне неловко было сказать ему про презерватив», идущим не от скромности, а от разрушенного инстинкта самосохранения… она предложит ей оформить новую книжку.

Лина везла чемодан своих изданий и, обнародуя его русским и украинским таможенникам в ответ на вопрос: «Везете ли что-нибудь на продажу?», получала в ответ кривую усмешку. Бизнес был не простым, потому что она не издавала подливку вроде любовного романа или Марининой. Она понимала, что пространство СНГ хочет забыться, но, видя в метро человека с подобным изделием, испытывала ощущение взрослого, застукавшего ребенка за нюханьем клея. «Страна по пояс в крови, по пояс в макулатуре, с повязкой на глазах бредет к абстрактной свободе…» – записывала Лина на задних страницах еженедельника. И все реже заканчивала стихи. Потому что не было времени. И смысла.

В середине перестройки у нее вышла тоненькая книжечка стихов «Любовь как точка зрения». Она начиналась стихотворением, посвященным все тому же Володе Черновому.

Разве когда-нибудь память в сумерках дна

Смоет тот день, тот всхлип, тот объем, тот цвет?

Если точнее, нижнюю кромку дня,

Выломанную в экстренный мир как дверь.

Миг, а точнее, час, а точнее, жизнь,

Где мы нашли друг друга с помощью тел.

Если точнее, с помощью тел – шифр,

Приотворивший город смыслов и тем.

Город из пауз, вздохов, обрывков сна,

Из неоконченных фраз и бессилья дат,

Город, что друг у друга смогли отнять

Только мы сами, нынче себя предав.

Как автору, ей казалось, что и тираж мал, и на оформлении сэкономили. Но, поднявшись на первые издательские ступеньки, поняла, что человек, издавший «Любовь как точку зрения», – камикадзе. И в собственном производстве выпускать даже самую замечательную книгу никому не известной Лины Борисовой стала бы только под дулом пистолета.

Это было однозначно по новую сторону барьера, за которую теперь к Лине летели мольбы и проклятия друзей по литературному цеху. Дамы поливали змеиным ядом зависти, а господа мгновенно перевели в статус секс-бомбы и домогались всеми способами, дозволенными Уголовным кодексом.

Лина была стильной дамой возраста, в котором постсоветская баба только начинает жить: когда удалось поставить на место родителей, вырастить детей, научиться зарабатывать и разрушить брак, снижающий самооценку. В юности у нее были две проблемы: мощная сутулость, оставшаяся от оперированного сколиоза, и длинный нос.

С носом она справилась, испортив зрение и научившись у немецкой профессорши носить очки на середине переносицы. Спина давалась труднее. В ушах до сих пор стояли вопли методистов по лечебной физкультуре из детства: «Делай упражнения без халтуры! Кому ты будешь нужна горбатая?» Лина перенесла тяжелейшую операцию в переходном возрасте, после которой надо было лет пять восстанавливать психику и всю оставшуюся жизнь нельзя было поднимать больше пяти килограммов. А эта самая жизнь не спрашивала, можно ли тебе взять на руки собственного ребенка, две сумки продуктов или, вот теперь, чемодан книг. И когда кто-то из любовников спросил про траншеи швов на спине: «По тебе что, трактор ездил?», честно ответила: «Если б только один!»

Легкая промышленность изобличала сутулость милитаристскими лекалами делового костюма… И Лина ходила в коротких хламидах, разбрасывала льняную копну волос по спине, в трудных ситуациях не снимала верхней одежды, прикидывалась неиспорченной в рискованной для позвоночника сексуальной акробатике и редактировала текст не сидя, а лежа.

– Вопрос не в том, есть ли у человека проблемы, вопрос в том, научился он с ними работать или нет и вешает ли он их на окружающих, – комментировал мудрый Анатолий.

Расставшись с первым мужем, Лина решила улучшить товарный вид и пошла в клинику на предмет ликвидации появившегося живота. Пожилой толстяк в белом халате посмотрел на нее с тоской:

– Когда ко мне приходит артистка или дура, я режу. Но вам зачем? Неужели вы к своему возрасту не поняли, что мужчина идет не на контур, а на запах? И что когда он говорит про длину ног, он думает про величину груди?

– Поняла.

– Так для кого вы хотите отрезать куски своего тела? Для мужчин или для обсуждающих друг друга в бане подружек? Съездите, деточка, на эти деньги лишний раз отдохнуть, вон вы какая бледная.

Лина послушалась. С противоположным полом у нее действительно было меньше проблем, чем у подруг, вкалывающих на шейпингах. Как со всякой поэтессой, в романах с ней было интересно, она умела эмоционально тратиться. Она считала секс сверхценностью и никогда не делала его конъюнктурой, а даже самый тупой мужик никогда не перепутает, когда хотят не его, а от него.

Как-то зайдя к соседке, через несколько лет после первого развода, сама себе ужаснулась. Соседка жарила блины с маской на лице. Ее бывший муж – настоящий мужчина с выпущенным над джинсами брюхом, толстым кошельком и джипом – нехотя одолевал воскресную галочку в области ведения ребенка в зоопарк. Он поглядывал на бывшую половину, как Наполеон на почти что покоренную Москву. А та что-то обиженно щебетала. Когда дверь за ним и ребенком захлопнулась, соседка с отвращением сказала:

– А знаешь, за штуку баксов я бы с ним, может, еще и переспала бы… – Потом задумалась и добавила: – Впрочем, нет, к концу полового акта я бы оценила это в две… А ты со своим?

Лина неожиданно для самой себя ответила:

– А я со своим бывшим, только если бы одновременно угрожали ножом, пистолетом и ядом…

Соседка тряхнула плечом и призналась:

– Я два мужа тому назад и предположить не могла, что все их мерзости так глушат эрогенные зоны…

В первом браке Лина пережила главный роман в своей жизни. Какой-то стол в какой-то литературной компании. Небритый, астеничный человек с очень внимательными глазами. Она читала стихи, хохотала, пила шампанское, хамила ему. Почему-то все умоляли его спеть, он раздраженно отказывался. Пошел провожать Лину, и где-то возле Парка культуры они упали в густую траву. А что было дальше, не могла вспомнить. Конечно, ее материальное тело вовремя вернулось домой, уложило детей и машинально продолжило семейную жизнь. Но более тонкая часть Лининого существа осталась возле его нежных пальцев, внимательных глаз и хриплого голоса.

Она влюбилась, как горячечная. К вечеру следующего дня выяснилось, что это кумир рок-музыкантской среды и только такая отвлеченная дура, как Лина, не знает его в лицо. Было ясно, что ни к чему хорошему это не приведет, но не встречаться не могли, потому что оба были эмоциональными наркоманами. Потом даже казалось, что время в период их романа вело себя странным образом: собиралось в сгустки, обрывалось в ямы, писало восьмерки. Задним числом было ясно, что он уезжал на гастроли, что она растила детей, ходила на работу, общалась с мужем. Что на «вместе» обламывалось не так-то много часов, но интенсивность их проживания накрывала все светящимся плащом.

Лине была посвящена знаменитая песня:

Я хотел от тебя отделаться днем и утром,

Но ты вплывала во сне в мой мозг

Как подводная лодка…

И длинноволосые юноши слушали ее, закрыв глаза и забросив к небу мрачные лица. А девицы с фенечками в волосах и на запястьях дежурили у подъезда хрущевки, в которой жили старенькие родители кумира. И куда иногда сгружали его пьяное и усталое тело после концертов.

Лину шокировали добивающиеся фанатки; ходоки, приезжающие со всего Союза «выпить с Черновым»; обкуренные и обколотые коллеги, эстетические споры которых кончались мордобоем и визитами служб 02 и 03. Она не понимала, на что он живет. Обнаружив очередную бабу, ни разу не сумела выяснить, любовница это, бомжиха или собутыльница. Вообще не чувствовала его среды, но в совершенстве чувствовала каждую клетку его тела. Тексты Чернового резали Линино культурное ухо подростковостью; он острил в ответ шариковским «мучаете себя, как при царском режиме». Но это, в общем, было не важно, потому что вся прежняя жизнь ее была залогом…

Он называл ее «китаец Ли», она его – «товарищ Че». Неопрятные тусовочные квартиры, заваленные пустыми бутылками, пронаркоманенными телами и музыкальной аппаратурой – основные места встреч, – казались ей личным оскорблением. Черновой затаскивал Лину в отдельную комнату, целовал, как псих, дразнил «принцессой на горошине». Она оттаивала, но потом, зайдя в ванную, натыкалась на шприц с контролем, спящего на корточках человека, занимающуюся любовью парочку или надменную мышь и закатывала истерику. Черновой сводил все к шутке.

Никто из них ничего не собирался, да и не мог менять в своих привычках, потому что их вселенные подлежали абсолютному сопряжению только в момент оргазма. Как всякая русская баба, она рационализировала отношения дурацким «он без меня пропадет». Как всякий спивающийся советский дзен-буддист, он твердил «нельзя решить проблемы другого, можно только построить адекватную коммуникацию». И надо сказать, «не пропадал», а, напротив, необъяснимо легко оставался цел и невредим после регулярных драк, пьяных выпадений из окна и прочей атрибутики быта рок-музыканта.

А пропадала Лина. Она подсаживалась на него, как на наркотик. Машинально искала его силуэт и запах в толпе. Вздрагивала от каждого телефонного звонка. Делала фруктовые маски на лицо, крутила хала-хуп, результатов чего Черновой не замечал, поскольку жил на другом языке. При внезапной мысли, что они расстанутся, начинала неудержимо рыдать. А когда расстались, не проронила ни слезинки, а как бы умерла в прежнем качестве.

Уже потом, после развода с первым мужем и брака с Анатолием, Лина поняла, что в ней перегорела батарейка. И без этой батарейки она гораздо больше пригодна к жизни и карьере. И что большинство в принципе рождается без этой батарейки, меньшинство растягивает ее на всю жизнь. И только отдельные единицы становятся ее рабами. Как джинн в «Волшебной лампе Аладдина» был рабом лампы.

Анатолий жил, растягивая батарейку на всю жизнь. И Лина прилежно училась его эмоциональному ритму. Этот брак положил конец жизни, когда новый цикл стихов означает роман, не потому, что она перестала видеть других мужчин, а потому, что стало некогда и незачем. И сексуально охотящиеся за Линой писатели с прозрачной целью напечататься – от фактурных богатых мальцов (сто раз могли себя издать сами, но хочется, чтоб все как у людей) до шестидесятников, самоуверенно прилагающих изношенные первичные половые признаки к рукописям, – вызывали у нее такую брезгливую тоску, что телефон уже несколько лет стоял на автоответчике. Короче, в Одессу она ехала отдыхать совершенно растительным образом.

Когда Лина выволокла на ночной перрон увесистый чемодан на колесах, у нее закружилась голова. Густой горячий воздух душил после прохладного от кондиции купе.

– Сегодня было тридцать восемь в тени, – посочувствовал встречающий организатор. – Такого Одесса не помнит. Слава богу, ваша гостиница у моря, там прохладней.