– Милая Оленька...

– Да погодите же вы все! – с досадой произнесла я. – Я же не просто так... Есть доказательства!

– Какие доказательства? – вцепился в меня Глеб.

– Письмо! – вспомнила я. – Есть его письмо... старика Ивашова! Он написал его Глебу... о Борисе он, разумеется, еще не знал... чтобы Инесса отдала письмо, когда Глеб вырастет.

Они разом замолчали, а потом загалдели все хором, и из их реплик я поняла, что они требуют это самое письмо.

– Да где же оно, черт возьми?!.

– У Инессы в комнате, в столе...

Мы все табуном помчались в комнату Инессы, Любовь Павловна одним махом выдвинула все ящики.

– Где, ну где?!

И тут меня одолела неуверенность. А что, если Инесса и в самом деле выдумала всю историю?

– В центральном ящике, где у нее все документы. Но оно не просто так лежит, оно...

– В центральном ящике?! – зарыдала Любовь Павловна. – Да я его содержимое наизусть знаю – когда доченька умерла и нужны были всякие бумаги...

– Оно приклеено, сверху! – выкрикнула я, теперь окончательно убежденная в том, что никакого письма нет. Я не винила Инессу, я еще больше любила свою дорогую подругу, но почему-то стало ужасно неловко перед ее родственниками.

Валентин Яковлевич, изогнувшись, шарил ладонью по нижней части столешницы.

– Что-то есть, – вдруг сказал он. – Вот, я чувствую...

Любовь Павловна перекрестилась и плюхнулась на стоящий рядом стул.

Валентин Яковлевич осторожно отлепил письмо от столешницы и извлек его на свет божий. Это оказался самый обыкновенный конверт, даже не очень старый, где был изображен праздничный салют и под ним надпись: «Да здравствует Первое мая!»

– Есть там что внутри?

– Есть...

В конверте лежал сложенный листок, и Валентин Яковлевич быстро пробежал его глазами, то же самое рвалась сделать и его жена.

– Это не мне... – вдруг с какой-то странной, дрожащей улыбкой произнес он. – Я не имею права... Это тебе, Глеб.

Глеб взял листок и стал его читать.

– Значит, правда, – тихо, нараспев произнесла Любовь Павловна. – Значит, правда. Вот оно когда открылось...

Про меня словно бы все забыли.

– А мне? – с неожиданной обидой произнес Борис. – Я что, не человек уже? Я что, чужой?

Глеб молча придвинул его к себе, и они долго, минут десять, обнявшись, читали этот листок.

– Вот оно как... – растерянно произнес Валентин Яковлевич. – Значит, старик Ивашов. Нет, у меня тогда были какие-то мысли...

– Сколько ему было лет? Ему же было столько лет! Я не понимаю, почему она не стала сопротивляться?

– И потом молчала!

– Она его любила, – наконец произнесла я торжественно, с глубоким внутренним волнением. – Они любили друг друга. Родство душ, разлученных во времени...

Родители Инессы как-то дико посмотрели на меня, и я поняла, что все эти лирические тонкости сейчас совсем не волнуют их.

Было неудобно спрашивать детей, о чем писал их отец, что было на этом листке из школьной тетради в линеечку, исписанном педантичным и чуть неровным почерком старика Ивашова, потом Глеб все-таки произнес вслух последнюю строчку:

– «...надеюсь, ты поймешь меня и простишь. Твой отец, Николай Александрович Ивашов». Ба, я теперь Николаевич и моя фамилия Ивашов!

– И я! – поспешно воскликнул Борис, по его смуглым щекам растекся густой румянец смущения. – Почему у нас дедушкино отчество?

– Они еще спрашивают! – всплеснула руками Любовь Павловна. – А что вам было в метрику записывать? Инесса-то не призналась... Мы уж просили ее саму отчество придумать, надеялись таким образом вычислить, но она, хитрая, сказала – как хотите, так и называйте! Вот мы в честь дедушки... Не чужой же человек!

– Я теперь князь, – с мрачным юмором произнес Глеб. – Мы теперь с Борисом... Ба, ведь Ивашов был князем?

– Был, – вздохнула его бабка. – Что нам делать, Валентин?

– Спать идти, – рассеянно произнес Валентин Яковлевич, думая о чем-то другом. – Уже четвертый час... Вон, светает!

– Оленька, ты ведь нам потом все расскажешь, да? – спросил Глеб без улыбки.

– Да...

– Тогда до завтра.

Мы стали расходиться, и только в коридоре Любовь Павловна вдруг вспомнила:

– Стойте, а Ивашов? Ну, тот, из Америки...

– Родственник?

– Но ведь он правда родственник Борису и Глебу!

– Куда же он подевался? Ведь Инесса... – И все замолчали, глядя на меня.

– Наверное, он был вынужден срочно уехать, – сказала я. – Не мог же он просто так пропасть!

– Да уж... Уехал и не знает, что Инесса...

– Да хоть бы адрес...

– Я завтра пойду в гостиницу и узнаю его адрес, – решительно вызвалась я.

– Почему ты? – поморщился Глеб. – Я могу пойти. Этот Ник наш родственник теперь... Дед, ба, мы в каком с ним родстве?

Они стали гадать, словно стесняясь, кто кому кем доводится, и я видела, что Глебу как-то неловко упоминать о Нике – лицо его кривилось невольно. Нет, он не ревновал того к покойной матери, но во всем этом была какая-то неловкость...

– Я пойду в гостиницу! – твердо повторила я. – Мне завтра как раз в ту сторону... И адрес его узнаю! Там, наверное, все записано... Ну что за церемонии... а, ладно?

Глеб кивнул и вдруг посмотрел на меня с такой признательностью, что у меня защемило сердце.

– Правда, мне не трудно!

– И столько барахла от этого Ивашова раздали, – проворчала Любовь Павловна. – Если б знать...

– Ничего такого не раздали! – воскликнула я. – Инесса мне сразу сказала, что ничего не отдаст из тех вещей, что ей Ивашов подарил, потому что они как память для детей...

– Ладно, завтра разберемся, – сказал Валентин Яковлевич.

У себя в комнате я обнаружила тетю Зину, которая спала на моей постели, не раздевшись. Наверное, ждала меня, да так и не дождалась. Я не стала тетку будить, ушла в ее комнату. Наконец этот ужасный день закончился.

«Наверное, ты не зря мне все рассказала, – подумала я, засыпая. – Во всем есть смысл, глубокий смысл! И дети узнали, кто был их отцом... А если б они так и не нашли это письмо? Прошло бы несколько лет, старый стол выбросили бы на помойку, так и не заглянув внутрь...»

* * *

С утра в доме была нервная, тоскливая атмосфера – первый день после похорон, мучительное осознание того, что Инесса никогда больше не войдет сюда. Семейство Аристовых с утра что-то тихо, но очень бурно обсуждало – я подозреваю, что все воспоминания о покойном Николае Александровиче были подняты наверх и подвергнуты самому тщательному анализу. Молодцова жарила треску на своей половине – она выглянула навстречу мне со злым, измученным лицом и спросила раздраженно:

– Что вы там вчера орали? Я, конечно, понимаю, что поминки и все такое, но до самого утра... А мне на работу!

– Будет тебе, Клавка, – из-за ее плеча выглянул небритый Аким Денисович. – Все равно ты не спала, меня пилила...

Я прошла мимо них молча.

Теперь, когда я знала весь Тишинск наизусть, город казался мне маленьким и очень простым – здесь вокзал, там центральная площадь, слева фабрика, справа парк... Теперь представлялось невозможным и смешным, что я когда-то могла заблудиться в нем!

Минут через двадцать я оказалась у гостиницы – серого блочного здания, построенного в семидесятые годы и такого скучного на вид, что жить в нем совсем не хотелось, – помнится, когда мы привели сюда Ника, мне стало даже неловко за такую неприглядность. Я огляделась вокруг – улица была пуста, только какие-то унылые подростки, лениво бренча гитарой, тащились в сторону вокзала.

На меня вдруг напала какая-то тоска. «Нет, не надо было сюда идти, следовало послать Глеба!» Но бедному мальчику еще тяжелее...

Я попыталась обойти гостиницу под броским названием «Континенталь» и обнаружила, что она занимает довольно обширную территорию. Позади нее тянулся высокий забор, за которым виднелись какие-то хозяйственные постройки. «Машина! – вдруг вспомнила я. – У них же была такая иномарка, которую ни с чем не перепутаешь!»

Я стала глядеть в щелочки забора, но роскошного белого лимузина не увидела – с той стороны росли густые кусты. В заборе я увидела маленькую дверь с надписью «Служебный вход», но войти в нее не решилась, как если бы там было обозначено, что во дворе злая собака.

Делать нечего, вздохнув, я отправилась к центральному входу. У вертящихся стеклянных дверей стоял пожилой швейцар в шерстяном костюме, с красным недовольным лицом – родной брат Клавдии Степановны Молодцовой, не иначе.

– Что это вы, девушка, ходите тут? – неодобрительно спросил он, когда я приблизилась. – Ищите чего? Нехорошо за забор заглядывать...

– Я ищу машину, – произнесла я, теряясь под его пристальным взглядом. – Вы знаете, такую нельзя не заметить, не запомнить! Белая, длинная, с откидным верхом...

– А зачем она вам?

И чего я начала с машины и почему вдруг почувствовала себя виноватой?.. Почему люди, относящиеся к обслуживающему персоналу, стараются выработать у прочих людей комплекс неполноценности?

– Нет, но...

– А чего ж вы тут разнюхиваете? – неожиданно рассердился швейцар. – Очень подозрительно! Сейчас кругом терроризм, а у нас постояльцы солидные, мы за них головой отвечаем...

– Вот-вот, мне и нужен ваш постоялец! Владелец этого лимузина...

– Не положено.

– Что?

– Справок мы не даем, – сказал швейцар как отрезал.

– Вы не даете, а вот администрация...

– А вы кто такая? Ежели бы вы были из милиции и вам по должности...

Я беспомощно огляделась. «Бар-ресторан «Амариллис» – увидела я название под вывеской гостиницы.

– А мне вот в ресторан захотелось, – упрямо сказала я. – Или в ресторан только постояльцам можно?

Швейцар осмотрел меня с головы до ног и, прищурив глаза, заявил нахально:

– Сейчас бизнес-ленч, триста рублей. У вас есть триста рублей?

– Есть, – кротко ответила я.

Неожиданно он пропустил меня, видимо, полностью насладившись властью.

Внутри серой панельной коробки оказалось неожиданно уютно – мягкие ковры, дубовая обшивка, приглушенный свет и роскошные живые цветы. Я подошла к стойке и спросила у молоденькой белокурой администраторши, сзади нее висела специальная доска с номерами и гвоздиками, на которых болтались ключи (а вдруг один из них от комнаты Ника?):

– Скажите, Николай Александрович Ивашов у себя в номере?

Она вздрогнула:

– Кто? А зачем вам?

– Я по личному вопросу...

– Мы справок не даем, – вдруг заявила и она.

– Понимаете, тут такая история, мне непременно надо его найти... – сбиваясь, я начала рассказывать историю об Инессе и Нике, но неожиданно сбивчивая туманность моего рассказа испугала девушку.

– Я ничего не понимаю! – нервно сказала она. – И вообще... справок не даем! Хотите говорить с директором?

В данный момент такого желания у меня не было, вряд ли здешний директор оказался бы благосклоннее. Вообще, все было странно – мне казалось, что нет ничего проще, чем ответить на вопрос – у себя постоялец в номере или нет, а тут такая секретность! Может быть, дело в том, что Ник из Америки, а всем террористы мерещатся на каждом углу... Но я же не похожа на террористку!

Я посмотрела на себя в большое темное зеркало, висевшее в холле, и увидела бледное создание с растрепанными длинными волосами, страдальческий рот, дрожащий подбородок... нет, я совсем не похожа на террористку, скорее я напоминаю женщину, которая ищет отца своего ребенка, укрывающегося от алиментов. Во всем происходящем было что-то закономерное, словно Ник договорился со всеми служащими гостиницы не выдавать его. Или это из-за Виргиния? Ну да, конечно, это из-за Виргиния – ведь тот наделал в городе немало шума! Уехали они или нет? Может быть, стоит обратиться к вышестоящему гостиничному начальству, попытаться в последний раз объяснить, что к чему?..

Мгновение я сомневалась, а потом отправилась в бар – он находился слева, и из него хорошо просматривался гостиничный холл.

Я заказала чашку кофе – увы, бизнес-ленч мне бы и в горло не полез, даже если б и деньги были, – и скромно села в углу. «Хорошо, что я пошла сюда, а не Глеб! Он бы непременно начал бузить от такого нахальства, и его бы задержали, никого бы и не смутило то, что у мальчика недавно умерла мать...»

Молоденький бармен за дубовой стойкой меланхолично перетирал стаканы, играла тихая музыка. Посетителей не было, а потом пришли двое небритых, в спортивных костюмах, стали обсуждать какие-то торговые палатки, оптовые цены и кассовые аппараты. Они с аппетитом поглощали бизнес-ленч, потом принялись коситься в мою сторону. Я решительно заказала еще кофе.

И вдруг увидела Виргиния.

Он появился в гостиничном холле, купил газету и своей развинченной походкой направился в мою сторону.

– Саша, мне как обычно! – крикнул он бармену хозяйским тоном и сел за соседний столик. Я смотрела на Виргиния со странным чувством – последний раз я наблюдала его в абсолютном неглиже, с перекошенным от ужаса лицом, – он убежал в ночь, спасаясь от разъяренного Минотавра. Теперь он выглядел очень пристойно, лицо у него было довольное и, я бы даже сказала, счастливое. Он не имеет права быть счастливым! Не может быть, чтобы он не знал...