– Ей бы все понравилось...

Тетушка ушла, а я, воспользовавшись ее отсутствием, тщательно оделась и накрасилась. Я продолжала чувствовать себя странно, как будто превратилась в другого человека, я была полна мрачной решительности. «Она спасла меня, – я все время думала об Инессе. – Она спасла меня от меня самой. Будь я проклята, если я не...»

Наверное, и окружающие видели меня другой, потому что швейцар у гостиницы беспрепятственно пропустил меня внутрь и даже как будто не узнал... Я прошла в бар и заняла удобную позицию. Меня пугало только одно – то, что Виргиний мог почувствовать издалека мою решительность и не появиться здесь.

Я сидела в баре часа полтора за неизменной чашкой кофе, и у меня уже возникло несколько вариантов того, как я выбиваю из Виргиния настоящий адрес Ника, как беру этого любителя толстых женщин в заложники, как пытаю его, как я еду в Америку...

В этот момент в гостиничном холле появился человек, которого я вовсе не ожидала видеть, человек, который, по моим предположениям, должен быть уже за тридевять земель отсюда, человек, который...

– Ник! – крикнула я, бармен за стойкой едва не выронил из рук стакан.

Сомнение и недовольство отразились на лице человека-призрака – он даже как будто хотел убежать, но потом решительно направился в мою сторону.

– А, Ольга! – холодным, деловым тоном произнес он. – Какими судьбами?

Он по-прежнему был невероятно красив, в джинсе от Леви Страуса, и каждое его движение поражало стремительной и изнеженной кошачьей пластикой. Немудрено, что Инесса совсем потеряла голову... «Котенок здесь! – мелькнула у меня в голове радостная мысль. – И я заставлю Ника вернуть то, что принадлежит Борису и Глебу!»

Он сел рядом со мной и тоже заказал чашку кофе. Дольше десяти минут он задерживаться здесь не собирается – поняла я.

– Виргиний сказал, что ты уже уехал.

– Виргиний почти не солгал – мыслями я уже далеко отсюда. Да, считай, я уже уехал. Что тебе? Он говорил, что появились еще какие-то родственники...

– Да, у старика Ивашова, оказывается, были здесь близкие родственники, – спокойно произнесла я. – Они даже ближе ему по крови, чем ты. Прямые наследники.

При слове «наследники» Ника передернуло.

– Надо же! – с деланым хладнокровием произнес он. – Я очень рад. Виргиний передал мой адрес в Америке, пусть они мне напишут.

– Разве ты не хочешь зайти к ним?

Он немного помолчал, крылья его точеного носа раздувались – он и злился, и трусил одновременно.

– Мне сейчас некогда, – наконец произнес он. – Завтра вечером мы уезжаем. Очень много дел. У меня билет.

– Так сдай его! – великодушно предложила я. – Разве встреча с новыми родственниками...

– Этот билет нельзя сдать.

– Как нельзя? Быть такого не может...

– А вот так нельзя, – с презрением к моей тупости заявил он. – Это билет со скидкой. С очень большой скидкой. При покупке заранее оговорено, что его нельзя сдать. Или я лечу, или... Дурак Виргиний столько на жратву ухлопал!

– А купить потом новый? Бог с ним, пусть старый пропадает, некоторые вещи важнее денег...

Он посмотрел на меня, как на идиотку.

– Нет, так транжирить я не могу.

– Ты же известный танцор, у тебя своя школа в Америке...

– Только русские могут говорить такую ерунду! – холодно произнес он.

– А ты? Ты разве не русский? – наивно спросила я.

Он промолчал, допил кофе и, словно нехотя, поинтересовался:

– Что за родственники?

– Дети Ивашова.

– Что? – крикнул он. – Что?

Чашка его опрокинулась, кофейная гуща растеклась по блюдцу.

– Можно гадать! – обрадовалась я. – Хочешь, я тебе погадаю? Я умею... – Я склонилась над блюдцем, словно бы не замечая, какое бледное у Ника лицо. – Оч-чень нехорошо... ай-ай-ай, тебя ждет казенный дом! Мне жаль об этом говорить, но вот эти перекрещивающиеся линии...

– У Николая Александровича не было детей, – тихо сказал он.

– Все так думали. И только недавно выяснилось...

– Несколько лет назад мы наводили справки – у старика не было детей. У него никого не было, я – его самый близкий родственник, я его прямой наследник...

Он едва не проговорился.

– Есть документы, – многозначительно произнесла я, имея в виду письмо Николая Александровича. – Есть свидетели. Есть признание Инессы...

– А при чем тут Инесса? – с яростью прошипел он, оглядываясь на бармена.

Теперь я видела этого человека насквозь. Это он украл. Именно украл, а не получил в дар от Инессы, которую он совсем не любил.

– Борис и Глеб – его дети.

Из него словно вышел весь воздух.

– Чушь собачья... – пробормотал он. – Ну что за чушь! Борис и Глеб не могли быть его детьми, он умер сто лет назад, глубоким стариком, и потом, Инесса по возрасту...

Он замолчал, прикидывая возраст Инессы, и, пока думал, его лицо все больше разглаживалось и светлело. Он решил, что я вру.

– Разве ты не читал своего соотечественника, известного писателя Набокова? – строго спросила я. – Его известный бестселлер, который «Лолита» называется...

– Ты сумасшедшая.

– Инессе было четырнадцать лет, когда она и Николай Александрович... Глебу сейчас шестнадцать, – терпеливо излагала я цифры. – Борису четырнадцать, он был зачат за две недели до смерти Ивашова.

– Что за чушь!

– Никакая не чушь. Ты хочешь сказать, что твой дедушка был стариком и ни к чему такому не был способен? Очень даже способен, любой старожил тебе подтвердит, что князь был чрезвычайно крепок и до последнего дня бегал босиком, даже по снегу. Я же говорю – есть документы.

Упоминание о документах опять очень не понравилось Нику.

– Человек, водки! – нервно крикнул он.

«Ага, ты задет! – радостно подумала я. – Никуда ты от меня не уйдешь, ты на крючке. Ты в чужой стране, ты всего боишься. И, что еще приятнее, у тебя даже денег нет».

– Это Инесса призналась? – все так же нервно спросил он. – Что ее дети от старика-соседа? Естественно, что еще она могла сказать, на кого свалить, маленькая шлюшка...

Мое сердце словно заледенело.

– Анализ ДНК, который бесспорно доказывает...

– Ивашов давно умер!

– Была эксгумация. – Я хладнокровно решилась на блеф. – Наша наука...

– В России нет науки!

– В России только наука и есть!

В это время подошел официант с подносом.

– Я вам не человек, – спокойно заявил он Нику. – Это только до революции...

– А кто же вы? – набросился Ник и на него, наливая из маленького графинчика водки.

– Я работник общепита, – с достоинством заявил тот и удалился к себе за стойку.

– Вот дурак... – пробормотал Ник, махом опрокидывая в себя водку. Похоже, слухи о том, что только наука и есть в России, были хорошо известны Нику. Нищета и ядерные боеголовки...

– Ладно, – вдруг хладнокровно заявил он. – Родственники и родственники. Пусть потом напишут мне.

– Ты должен отдать им то, что принадлежит им по праву.

Он чуть не поперхнулся второй стопкой.

– Чтоя им должен отдать? – осторожно спросил он, сверля меня взглядом.

– Старинный серебряный медальон и сердоликового котенка. Кстати, ты в курсе, что на медальоне некий Франсуа Боле, ваш общий предок? Во время наполеоновской кампании он остался в России, женился, его дочь вышла за одного из князей Ивашовых...

– Боже, как интересно... – пробормотал Ник. – Инесса мне ничего не говорила об этом...

– Значит, ты признаешься, что эти вещи у тебя?

– Что? Ах, да... да, она подарила их мне! – вдруг с каким-то подъемом воскликнул он. – Помнишь, я приходил, многие ваши соседи отдали все, что осталось от дедушки... и она отдала.

– Она не могла отдать. Есть свидетели, которые подтвердят, что она неоднократно заявляла вслух, что никогда не расстанется с вещами Ивашова. Потому что они принадлежат ее детям. Это память об их отце.

– Чушь! Она меня любила, она для меня на все была готова... знаешь ли ты, что такое любовь, девочка? – с вызовом спросил он.

– Это к делу не относится. Отдавай все, а то в милицию заявлю.

Он метнул на меня взгляд, полный ненависти, и опрокинул третью стопку.

– Ты закусывай... – посоветовала я. – Или на закуску денег нет? Опять все на Виргиния свалишь?

– А я заявлю, что ты сумасшедшая, – вдруг сказал он. – Все знают, что ты сумасшедшая. Что ты меня оговариваешь. Мне ваша соседка говорила...

– Какая соседка?

– Та, с большими серьгами. – Он скривил лицо, и я неожиданно увидела перед собой светлый лик незабвенный Клавдии Степановны.

– Все равно заявлю, – весело сказала я. – Пусть разбираются. Кстати, у меня в здешней милиции знакомые. Капитан Фоменко, например... Тут, в провинции, и не посмотрят, что вы американский гражданин. Это вам не Москва, здесь дикие нравы, здесь зимой по улицам медведи бегают!

– Какая ты гадкая девочка... ты умеешь портить жизнь окружающим! – Он о чем-то напряженно думал. – Хорошо! – вдруг встрепенулся он. – Ты, конечно, кое в чем права, у детей должна быть память об отце. Фамильный портрет предка и все такое...

Он вскочил со стула.

– Не вздумайте от меня убегать, – строго заявила я. – Сразу пойду к своему капитану.

– Нет-нет, пара минут...

Он убежал, а меня вдруг стало трясти от напряжения и от какой-то дикой, безумной радости. Неужели он все вернет? Я налила его водки и тоже залпом опрокинула ее. Бармен за стойкой даже не посмотрел в мою сторону.

Вскоре Ник действительно вернулся, держа в руках какой-то сверток. По моему телу волной пробежали искры, я едва не упала со стула.

– Получай, – холодно улыбаясь, произнес он. – Я добрый человек. Дети не должны быть... как это?.. не помнящими родства.

Неужели получилось?!

– С-спасибо... – не владея собой, пробормотала я, разворачивая сверток. Мелькнуло старое серебро, лицо Франсуа Боле, которого я уж не надеялась увидеть. – Спасибо!

– Я добрый человек, в Америке очень прогрессивные люди... – бубнил он.

Но где же котенок?

Я потрясла оберточной бумагой, потом спохватилась и сунула медальон себе в лифчик.

– А где котенок? – быстро спросила я.

– Котенка я тебе не отдам, – спокойно произнес он. – Надо и меру знать. У детей теперь будет память о предках. А у меня котенок. Все честно, все пополам. Я ведь тоже родственник Николая Александровича.

Он думал, что я не знаю! Так оно и вышло, что медальон не имел особой ценности, а этому грабителю наплевать на генеалогическое древо, лишь бы деньги...

– Отдавай котенка, – дрожащим голосом сказала я. – Так нечестно!

– Очень даже честно! Я тебе говорю... – терпеливо объяснял он.

– Скульптура Бенвенуто Челлини! – вдруг выпалила я. – Минимум полтора миллиона долларов!!!

Он посерел и плюхнулся обратно на стул.

– Так ты знаешь... – прошептал он ошеломленно и схватился за графин, но тот был уже пуст. – Человек, еще водки!

«Человек» за стойкой даже не пошевелился из принципа.

– Так ты знаешь...

«Спасибо тебе, голубчик Марк!» – горячо подумала я.

– Отдавай!

– Нет, – неожиданно твердо заявил Ник. – Тут уж что хочешь со мной делай, но эту вещь я тебе не отдам. Я буду бороться за нее до последнего... все средства хороши.

– Ты не сможешь пронести котенка через таможню, – сообразила я.

– Смогу. У меня есть план. Если бы у меня не было плана, разве я бы на это решился?

Он вдруг успокоился и закурил сигарету.

– Так ты специально ехал за этим в Россию? Заранее все продумал?

– Ну, все продумать нельзя... Я знал об этой скульптуре от дедушки. От дедушки Григория. Никто ему не верил, думали, что старик в маразме, а я верил, что это котенок Челлини. Мы с Виргинием некоторое время назад связывались по электронной почте с Америкой, с его отцом, и он окончательно подтвердил.

– По Интернету? – лихорадочно соображала я. – Значит, ваши переговоры как-то зафиксированы, можно доказать...

– Да ничего нельзя доказать, – зевнул он. – Мы не дураки.

– Ник...

– Что?

– Ник, ты не чувствуешь себя подлецом?

– Что такое «подлец»? – улыбнулся он. – Я американец. Я всех этих русских тонкостей не различаю...

– Ты ведь не танцор даже, правда? Ты стриптизер в ночном клубе...

– Ну и что, каждый зарабатывает свой хлеб как может. Кстати, откуда ты об этом узнала? А-а, догадываюсь, Виргиний проболтался... Он дурак.

– Той ночью ты был у нас.

– Что? – нахмурился он. – Я не понимаю, какой ночью.

– Когда Инесса погибла.

– Боже мой, Инесса погибла! – закатил он глаза. – Какое горе! Я ничего не знал. Был очень занят. Ее уже похоронили? Завтра же схожу на могилку... Впрочем, нет, никуда не пойду, слишком много дел.

– Ты веришь в бога?

– Я верю, что бог на стороне удачливых людей, – серьезно произнес он.

– Той ночью ты был у нас. У Инессы. Ты все видел... Дождь, Потапов на своем грузовике. Ты взял, что тебе нужно, и смылся. Тебе было наплевать, что она умирает там, в грязи.