Я все еще дышала.

Во мне все еще была жизнь, которая зависела от меня.

Я отказывалась верить, что именно так все закончится. Дождь между тем полил еще сильнее.

Я медленно перекатилась на бок и встала на четвереньки. Меня мгновенно пронзила ослепляющая боль, от которой перехватило дыхание. Не обращая внимания на звук капающей на пол крови, я поползла к ключам.

Прежде чем выползти на улицу, я оглянулась через плечо, чтобы в последний раз посмотреть на свою старую жизнь.

Уэс уже стоял, тупо глядя на размазанную по полу кровь.

Я приказала себе дышать. Я не должна думать о нем. Я подняла руку и слабо повернула дверную ручку. Дверь приоткрылась, и я выскользнула на заднее крыльцо. На то, чтобы спуститься по ступенькам, у меня ушло несколько минут. Дождь хлестал по моей коже, смывая с моих рук кровь. Ветки с треском ломались под моими ладонями, царапали мне кожу. Но я почти не замечала боли. Я продолжала ползти. Я считала свои шаги.

Двенадцать, тринадцать, четырнадцать… Волосы черным занавесом падали мне на лицо. Я убеждала себя, что если буду двигаться дальше, то впереди меня ждет хорошая жизнь. Да-да, такая хорошая. Я сказала себе, что теплая субстанция, из-за которой верх моей пижамы прилипает к моей коже, – это просто дождь.

На мне не было крови.

Не было боли.

Ничего.

Я была в полном порядке.

Я стала напевать громче.

Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать…

Двигаться становилось все труднее и труднее. Земля была все ближе и ближе. Кончики моих волос волочились по траве. Я начала напевать громче и вскоре уже пела во весь голос.

Восемнадцать, девятнадцать, двадцать…

Вскоре в поле зрения возникла моя машина. Я нажала на кнопку разблокировки, но, видимо, мне не хватило сил, чтобы она сработала.

Двадцать один, двадцать два, двадцать три… Мне нужно во что бы то ни стало двигаться, но у меня уже кружилась голова.

На счет двадцать четыре мои колени подкосились, и я тяжело рухнула на землю. Моя одежда пропиталась водой, сырость пробирала меня до костей. Казалось, будто мое тело из последних сил борется, пытаясь остаться в живых. Но что-то внутри меня капитулировало. И оно умирало.

Под моей щекой была лишь чернота и прохладная влажная земля. Я закрыла глаза и, прижав руку к животу, стала тихо напевать красивый гимн.

Мои глаза начали закрываться. Я сделала последний вдох, и мир вокруг меня потемнел.

41

Май 2015 года

Где-то вдалеке плакал ребенок.

Моя голова безвольно склонилась набок. Глаза постепенно приоткрылись узкими щелочками. Зрение было нечетким, его как будто застилала белая пелена. Я открыла веки шире, и картинка прояснилась. Плач тоже утих.

Бип, бип, бип…

К моему телу тянулись провода. Вокруг руки плотно обернута манжета тонометра. Но я не могла найти источник звука.

Затем надо мной склонилась женщина в больничной пижаме. Я вздрогнула, и ее холодная ладонь легла на мою руку.

– Вы проснулись, – прошептала она. Ее губы растянулись в широкой улыбке. – Вы очень долго спали.

Я украдкой оглядела комнату. В ноздри ударил запах дезинфектанта. Запах больницы. Стараясь сохранять спокойствие, я продолжила разглядывать комнату. Жалюзи были открыты, впуская внутрь яркий солнечный свет. На подоконнике были цветы и воздушные шары со словами «Выздоравливай скорее». Или «Молюсь за тебя». Или «Думаю о тебе».

Я сглотнула. Это было нехорошо. Еще как нехорошо. Я взглянула на медсестру, и в глазах у меня был один только страх.

– Что случилось? Почему я здесь? – Я попробовала сесть, но мгновенно ощутила резкую боль. Меня как будто пырнули в живот. Я шумно втянула в себя воздух и схватилась за перила рядом со мной. Медсестра вернула меня в лежачее положение.

– Лежите. – Ее голос прозвучал тихо и ласково. – Вам некуда спешить. Отдыхайте и поправляйтесь.

Ее голос успокоил меня, но ее слова вселили в меня тревогу.

– Что случилось? – прошептала я. Ее рука замерла на моей руке, а мягкая улыбка потускнела.

– Я сейчас приведу вашего врача.

– Подождите…

Она направилась к двери, но, прежде чем выйти, улыбнулась. Увы, ее улыбка показалась мне натужной.

– Ваша мама здесь. Она будет рада узнать, что вы проснулись.

Бип-бип-бип…

Я заозиралась по сторонам в поисках источника звука.

– Что это такое?

– Это кардиомонитор, дорогая. – Я тупо посмотрела на нее. – Я пойду приведу вашу мать, – сказала она в последний раз и ушла.

Дверь за ней закрылась. В палате было тихо, за исключением непрерывного писка медицинского аппарата и моего прерывистого дыхания.

Сделав большие глаза, я повернулась и уставилась на кардиомонитор. Звук сделался громче. Я зажмурилась, но перед глазами у меня все было малиново-красным. Я слышала крики. Я кожей ощущала злость Уэса, такую сильную, что та могла задушить меня. Я чувствовала страх и боль.

И это все.

– Дорогая!

Я приоткрыла глаза и увидела, что ко мне спешит мать. По ее щекам текли слезы. Под глазами темные круги. Никакой помады. Волосы зачесаны назад. Я впервые в жизни видела ее такой. Она выглядела совершенно другим человеком, но взгляд ее глаз, полный заботы и силы… это была моя мать, которую я знала и любила. Как хорошо, что в этом мире хоть что-то не изменилось. При этой мысли я крепко сжала ее руку.

– Я так переживала за тебя.

– Мама, – прохрипела я. – Ты должна сказать мне, что случилось…

– Тсс… – Она убрала мои волосы за ухо. – Поговорим позже.

– Но я не…

Как вдруг за моей дверью раздался шум. Услышав мужской голос, я оторвала голову от подушки. Я точно слышала его раньше. Вот только где? Этого я не помнила.

Дверь открылась, и в дверном проеме мелькнула загорелая рука и темные волосы, но потом мужчину оттащили.

– Сэр, вам туда нельзя!

– Дайте мне ее увидеть! – прорычал он, но дверь уже захлопнулась перед ним.

Моя мать встала и поспешила к двери. Но приоткрыла ее лишь на дюйм.

– Вы не имеете права не впускать меня! – кипятился мужчина.

Я хотела встать и в очередной раз попыталась это сделать. Да-да, я пыталась. Но я не могла даже пошевелиться. Боль была слишком сильной. Она пронзила мое тело до самого живота, и у меня вновь перехватило дыхание. Моя мать поспешила захлопнуть дверь, но я все равно услышала, как она сказала:

– Уходите немедленно. Оставьте ее в покое.

– Кто это был? – спросила я.

Мать остановилась и пристально посмотрела на меня. Она переводила взгляд с меня на дверь и обратно, и ее рот то открывался, то закрывался.

– Кто это был? – повторила я.

Она помахала рукой, как будто отгоняла муху.

– Никто. Никто. Там абсолютно никого не было.

– Мама…

– Дорогая. Клянусь. Никого не было.

Как и детский плач, голос начал стихать. Я слышала лишь приглушенное шарканье подошв и приглушенный гул голосов. Кто знает, вдруг этот голос звучал лишь в моей голове?

И я ей поверила; ведь мой разум был пуст. В нем не было ничего, а здесь она предлагала мне утешение. И я с жадностью набросилась на него, как голодный ребенок.

Моя рука скользнула по больничным простыням и крепко сжала ее руку. Я знала одно: это была боль. Я чувствовала ее глубоко в груди.

Мать убрала мне волосы со лба, как она это делала, когда я была маленькой.

– С тобой хотел поговорить доктор.

– О чем?

Она заколебалась.

– О твоем состоянии.

– Мама… – Я глубоко вздохнула. – Что произошло?

Она сделала большие глаза. Ее рот открылся, и на миг я подумала, что она собирается сказать мне правду, затем кто-то громко постучал в дверь. Она отстранилась и посмотрела на дверь, как наседка, готовая защищать свой выводок.

В комнату вошел старик в белом халате, и ее плечи опустились.

Он посмотрел на меня, и лицо его прояснилось. Это был пожилой лысеющий мужчина с брюшком и румяными щеками. Он напомнил мне Деда Мороза. Для врача он выглядел слишком счастливым, слишком дружелюбным.

– Что ж, похоже, моя пациентка, наконец, проснулась, – сказал он, подходя ко мне ближе, и протянул руку. – Доктор Уэнделл.

Я ответила на его рукопожатие.

– Привет, – тихо сказала я.

Еще раз улыбнувшись, он открыл медицинскую карту и сел на стул рядом со мной. Моя мать села с противоположной стороны, крепко держа меня за руку, как будто это был спасательный круг.

– А теперь я хотел бы поговорить с вами о том, что произошло… – Его губы продолжали двигаться. Моя мать испуганно посмотрела на меня. Но я не слышала ни слова.

Мысленно я видела лишь пятна красной крови. Ее было так много! Куда ни посмотри, все вокруг меня было в крови.

Мои руки и тело были пропитаны ею. А еще мне было больно. В моем животе поселилась жгучая боль, от которой я задыхалась.

Не обращая внимания на врача, я спустила одеяло до бедер, потянула вверх больничную рубашку и увидела на животе уродливый шрам.

И тогда я поняла правду.

Мой ребенок. Самая лучшая вещь в моей жизни исчезла.

Мой ребенок.

Мой ребенок.

Мой ребенок.

Моего ребенка не было.

– Поверьте, мне тоже жаль… – Доктор дружески похлопал меня по руке. Я онемела. – Я говорю это совершенно искренне.

Мать вытерла мне слезы.

Я покачала головой. Писк зазвучал быстрее. Врач взглянул на аппарат.

Я все ждала, когда один из них скажет, что это просто дурацкая шутка. Ждала, что в палату войдет медсестра с тугим свертком в руках.

Но этого не произошло.

Врач встал. Писк усилился.

– Виктория, – тихо сказал он, – прошу вас, успокойтесь.

Успокоиться? Это как? И как он мог ожидать от меня, что я успокоюсь? Мой ребенок мертв.

Все пропало.

Врач заговорил с моей матерью. Но, опять же, вполголоса.

Он вызвал медсестру. Та прибежала, и через пару минут доктор ввел мне в капельницу очередную дозу лекарства.

– Нет, – простонала я. Мои губы задрожали. – Мой ребенок…

Я недоговорила и вновь погрузилась в темноту.

Дайте мне моего ребенка, дайте мне моего ребенка, дайте мне моего ребенка…

Через три дня меня выписали из больницы. Меня заставили пройтись по палате – врач хотел убедиться, что мой шрам от кесарева сечения заживает нормально. Всякий раз, когда он пытался заговорить со мной о моей потере, я затыкала уши. Я отказывалась это слышать. Каждый час был для меня сущей пыткой.

В день выписки я ничего не чувствовала. У меня был разрушенный брак. Муж, который, по словам врача, умер.

Я потеряла ребенка.

Но было… было и что-то еще. Огромная часть моих воспоминаний была вырезана и украдена у меня. Впрочем, какая разница. Если они ушли, значит, я с ними не справилась. Наверняка на то имелась причина.

Готовясь к выписке, я сказала матери, что она может оставить цветы себе или же подарить их кому-нибудь. Я не могла на них смотреть. Я никого не впускала к себе, кроме матери или Рене. Мать хотела отвезти меня домой, но я сказала ей, что меня заберет Рене. Я боялась, что не вынесу жалостливых взглядов матери.

Я вышла из дверей больницы в пижаме и с разбитым сердцем. Я дышала, превозмогая боль, и пыталась убедить себя, что это не страшно. Я не решалась посмотреть на швы.

Ничего страшного.

Ничего страшного.

Ничего страшного.

Всю дорогу до дома я сидела как каменная статуя. Я смотрела на людей и дома, но ничего не видела. Все вокруг было черно-белым.

Весь мой мир лежал в руинах. Как же несправедливо, что все остальные люди такие… счастливые. Почему бы им не пострадать вместе мной? Не почувствовать эту боль? И когда все это закончится?

Ничего страшного.

Ничего страшного.

Ничего страшного.

Чем дольше я мысленно повторяла это, тем лучше мне становилось. Я закрыла глаза и представила свой беременный живот. Это была хорошая мысль, и на секунду я смогла дышать.

Рене и моя мать были согласны в одном: они не хотели, чтобы я оставалась в доме. Но я осталась. Все остальное в мире было украдено у меня, был лишь этот дом.

Рене изо всех сил пыталась переубедить меня, но я стояла на своем. Мы въехали на мою подъездную дорожку. Я открыла глаза и посмотрела на дом. Я увидела свой дом и больше ничего.

Я отперла входную дверь и вошла в прихожую. В ноздри мне тотчас ударил запах дезинфектанта. А еще там стояла мертвенная, гробовая тишина. Неестественная, какая бывает после чего-то ужасного.

В доме было пусто, но повсюду громоздились коробки. Мать сказала, что я собиралась выставить дом на продажу и переехать. Я с трудом себе это представляла. Мы с Уэсом построили этот дом, чтобы создать прекрасную семью. Зачем мне куда-то переезжать?

Рене схватила меня за локоть.

– С тобой все в порядке?