Тереза Ромейн - Мое сокровище

Кроме того, в мечтах не могло быть пульсирующей головной боли, неизменно усиливавшейся на всех ухабах и рытвинах, а также горьковатого тошнотворного привкуса опийной настойки во рту.

С трудом сдерживая стон, Одрина приподнялась и села. Чуть приоткрыв глаза, она осмотрелась. По крыше и по стеклам барабанил дождь, внутри кареты горели лампы, а снаружи было темно. И она по-прежнему лежала на темно-зеленых бархатных подушках.

– Ты негодяй, Ллуэлин, – произнесла она, едва шевеля пересохшими губами. – Если уж берешься похищать девушку, используй собственную карету, а не мамочкину.

Ллуэлин откинулся на спинку противоположного сиденья. Его губы скривились в ухмылке.

– Это не похищение, моя дорогая Одрина, а то самое приключение, которого ты так хотела.

Одрина тяжко вздохнула. Казалось, все происходившее было кошмарным сном. Однако протянутая ей фляга содержала вполне реальную воду – вода забрызгала ее руки и платье, когда она кое-как отвинтила крышку. К счастью, эта же вода смочила ей горло, и она смогла наконец внятно проговорить:

– Ты что-то сказал о границе?.. То есть ты везешь меня в Гретна-Грин?

– Нет, в Голдстрим-Бридж. Это гораздо ближе. Ну… если, конечно, ты не согласишься обвенчаться со мной в Англии.

Одрина закупорила флягу и швырнула ее обратно Ллуэлину – она не желала, чтобы его пальцы прикасались к ее руке.

– Ни в Англии, ни где-либо еще, – заявила она.

– Дорогая, какой смысл сопротивляться? В конце концов, между нами ведь уже имела место интимная близость. То есть мы уже осуществили брачные отношения…

– Не утомляй меня этим романтическим бредом. Такие же отношения у тебя были и с другими – как до меня, так и после.

– Да, верно… – Ллуэлин нахмурил брови, черневшие в мерцающем свете лампы. – Но я предпочел бы жениться на тебе. Ведь мы неплохо позабавились, не так ли?

– Смотря какой смысл вкладывать в слово «позабавиться»… – проворчала Одрина. Если Ллуэлин имел в виду физическое удовольствие, то он-то получил его сполна, а вот она – ни разу.

Тут карету снова тряхнуло, отчего ее зубы клацнули и возобновилась болезненная пульсация в висках. Должно быть, от дождя дорогу сильно развезло.

– М-м-м… как только моя голова немного прояснится, я тут же выброшусь наружу, – пробормотала девушка.

Впрочем, угроза, конечно, пустая… Она не была даже уверена, что ощущала пальцы на руках и ногах.

– Полагаю, настойка опия по-прежнему затуманивает твое сознание. – Ллуэлин произнес это таким беспечным тоном, как будто высказывался насчет погоды.

О господи, неужели она действительно считала его привлекательным? Ну, в общем-то, да, считала… Его мрачновато-элегантный облик и склонность к риску в какой-то мере соответствовали ее представлениям об идеальном мужчине. Но она так думала несколько месяцев назад, когда была совсем еще глупой. Теперь-то она знала: он просто хотел заполучить ее приданое, чтобы расплатиться со своими долгами, в чем сам же и признался в момент откровенности. Именно поэтому она и порвала с ним, однако…

Похоже, он по-прежнему считал, что имеет право на ее деньги.

Прикрыв глаза, Одрина снова уронила голову на подушку и пробормотала:

– Да, я не привыкла употреблять настойку опия. Как тебе это удалось?

– Как удалось сделать так, чтобы ты ее приняла?.. Проще простого, моя дорогая. Небольшая взятка твоей горничной – и она опорожнила пузырек в твой вечерний чай.

– Перестань называть меня «моя дорогая». – Одрина поморщилась. – И по имени тоже не называй. Я настаиваю, чтобы мы остановились у первого же постоялого двора. – Откуда она сразу же напишет, чтобы ее горничную немедленно уволили.

– Да-да, конечно же, остановимся! Ведь тогда люди увидят, что мы с тобой вместе.

– Нет… Ты войдешь первый, а я… – Одрина вздохнула. Ее сознание по-прежнему застилал туман. Она крепко зажмурилась, – но так и не смогла представить своих дальнейших действий. Ведь у нее не было ни сопровождающей, ни денег… О боже, ей даже не во что переодеться, если только вероломная Салли не соизволила упаковать для нее какие-то вещи. И вряд ли кто-то поверит, что она, Одрина, – девушка из благородной семьи, которую увезли против ее воли.

– Не беспокойся, я о тебе позабочусь, – послышался голос Ллуэлина, прозвучавший как эхо, – словно он взывал к ней откуда-то издалека.

– Ничего от тебя не приму, – пробурчала Одрина.

Его смех, казалось, прогремел в замкнутом пространстве кареты, а затем он проговорил:

– А ты уже приняла. Ты ведь пила из моей фляги, даже не поинтересовавшись, что в ней.

Хм… а действительно, что там было?.. Вода?.. Да, вода, но с каким-то горьковатым привкусом и…

– Ты негодяй, – произнесла девушка слабым голосом, после чего снова погрузилась в наркотический сон.

Когда Одрина вновь пришла в себя и открыла глаза, над ней склонялось уже другое лицо. Лицо, имевшее четкие волевые черты – как у античной скульптуры. А еще у этого человека были коротко остриженные волосы с медным отливом, поблескивавшие в свете…

Нет, она находилась не в карете. Над ней висела довольно большая лампа… Висела на крюке, вделанном в грубо оштукатуренную стену.

– Где я? – спросила Одрина.

Голова у нее по-прежнему была тяжелой, но инстинкт самосохранения вернулся – вернулась и способность рассуждать. И было совершенно ясно: она не знала мужчину, сжимавшего сейчас ее плечи. Поэтому, ни секунды не раздумывая, она ударила его ногой.

Незнакомец выругался, причем – с акцентом.

– Вы американец?.. – спросила Одрина. О боже, куда она попала?

– Ага… Угадали… – пробурчал мужчина. Он отпустил ее, но не сразу – сначала осторожно прислонил ее спиной к стене. – Ну а вы, как я понимаю, своенравная дочь графа Аллингема, верно?

– Я?.. Да, верно. А где же…

– Тот субъект, что был с вами, в полном порядке, – сообщил незнакомец. – А находитесь вы в Йорке, на постоялом дворе «Гоут и Гонтлит».

– В Йорке?.. – пролепетала Одрина. Ее ноги совсем ослабели, и она, сползая по стене, обвела взглядом комнату, в которой находилась. Скорее это была даже не комната, а коридор с грязным затоптанным полом. А по бокам от нее находились две двери; за одной из них слышался шум дождя, а за другой – голоса людей, говоривших с североанглийским акцентом…

– Боже мой, Йорк… – пролепетала Одрина.

– Вы, должно быть, проголодались, – предположил незнакомец. – Сейчас я покажу вам, где умыться, после чего вы сможете присоединиться к нам за ужином.

– К кому это… к вам?

– Ко мне и моему отцу. – Мужчина засмеялся, но в его смехе было мало веселья. – А еще на ужине будут присутствовать ваш собственный отец, одна сварливая графиня и несчастный слуга, едва держащийся на ногах.

Ее отец находится здесь? Как же он сюда попал? Одрина в замешательстве помотала головой.

– А сами вы… кто? – спросила она.

– Меня зовут Джилс Резерфорд. – Незнакомец улыбнулся, но в его улыбке не было особой учтивости. – И имейте в виду, принцесса, теперь вашим приключениям пришел конец.

Если эта графская дочка являлась образцом юной английской леди, то здешнее высшее общество явно деградировало с тех пор, как его отец Ричард Резерфорд увез отсюда свою аристократическую невесту. Эта взбалмошная девушка, доставившая беспокойство стольким людям – графу, графине, ливрейному лакею, а также двум и без того занятым американцам, – смотрелась довольно-таки неприглядно. Впрочем, ее помятый и изможденный вид был, в общем-то, понятен, поскольку она не один день провела в дороге. Но как она держалась после того, как пришла в себя… Хм… довольно забавное зрелище. Вероятно, она еще не вполне осознала, где находилась и какие последствия мог иметь ее поступок. Похоже также, что она пьяна…

И вот он, Джилс, должен с ней возиться, пока другие будут спокойно ужинать.

Тяжко вздохнув, Джилс прислонился к стене рядом с дверью комнатушки для умывания, где эта юная леди приводила себя в порядок. Хм… вообще-то он бы сейчас с удовольствием выпил. После чего уже не обращал бы внимания на то, что не ощущал пальцев на замерзших ногах.

Карета лорда Аллингема подкатила к постоялому двору незадолго до прибытия беглецов, так что граф лично присутствовал при том, как его невменяемую дочку и ее возлюбленного выволакивали из экипажа. Затем он, Джилс, сопроводил плененного джентльмена по черной лестнице на самый верх и запер в одной из комнат. А граф распределил между работниками заведения пригоршню монет – с тем, чтобы те оставались глухи к стукам и крикам, доносившимся из того помещения.

– Этих мер пока достаточно, Резерфорд. – Граф не просто говорил, а скорее провозглашал. – Чуть позже я решу, что с ним делать дальше.

У лорда Аллингема был широкий, тонкогубый рот, а седые брови нависали над глубоко посаженными глазами. В руке он сжимал рукоятку увесистой трости, которая, вероятно, служила не столько для опоры, сколько для того, чтобы вразумлять слуг и прочих простолюдинов, не желавших ему подчиняться. Впрочем, в трости едва ли возникала нужда – граф обладал столь крупным телосложением, что вряд ли кому-то захотелось бы ему противоречить. Джилс тоже был не из мелких парней, и обычно именно он возвышался над окружающими, но сейчас ему, по правде говоря, было не очень-то комфортно стоять напротив этой аристократической «глыбы» со скрещенными на груди руками и грозным взглядом.

Но Джилс-то и сам по материнской линии был как-никак внуком маркиза… Конечно, сей факт никоим образом не влиял на его повседневную жизнь, но при общении с надменными аристократами данное обстоятельство помогало ему держаться с достоинством.

– В таком случае, сэр, если вам понадобится моя помощь… Надеюсь, вы меня об этом уведомите, – учтиво произнес Джилс, не пытаясь, однако же, сгладить свой американский акцент. – Для меня огромная честь быть вовлеченным в ваши семейные дела, – добавил он, явно давая понять, что говорит это лишь из вежливости.

Граф вскинул подбородок и заявил:

– Возможно, мои дела станут и вашими, молодой человек. Мне известно, для чего вы и ваш отец прибыли в Англию, и я могу помочь вам.

Известно?.. Ну нет, об истинной причине граф вряд ли догадывался. Все полагали, что Резерфорды посетили Англию лишь для того, чтобы повидаться с родственниками покойной леди Беатрис. Ну и еще, разумеется, ради ювелирного бизнеса; планы Резерфорда-старшего насчет открытия магазина в Лондоне были известны. А вот что касается предполагаемого источника финансирования…

– Сомневаюсь, что вы способны нам чем-то помочь, – проговорил Джилс. Никто, кроме него и отца, не мог знать об их затее. Но лишь отец верит в ее успех.

– Видите ли, я на многое способен, – сказал граф. – И я действительно смогу помочь вам, если и вы поможете мне.

– Если мы поможем вам?.. Но я уже помог. – Джилс указал на запертую дверь, в которую с обратной стороны колотил незадачливый жених. Как там его?.. Вроде бы Ллуэлин, да? – Я помог вам заточить этого беднягу, приложив определенные усилия… и скрепя сердце, должен заметить. Так что теперь, насколько понимаю, моя очередь ожидать ответной услуги.

– Все зависит от того, что будет с моей дочерью.

– Сэр, что вы имеете в виду? Повторяю, я уже помог вам вернуть дочь, лишив свободы того парня, который горел желанием на ней жениться. По вашей прихоти, сэр, я разрушил планы влюбленных, поэтому вы теперь должны помогать мне всегда и во всем.

– Какая неслыханная дерзость! – возмутился граф и плюнул на пол.

Они стояли в узком коридоре, сверля друг друга взглядами, – этакий поединок насупленных бровей, стиснутых челюстей, пронзительных взглядов и приподнятых плеч. При этом лорд Аллингем сжимал в руке весьма увесистую трость. Со стороны они, наверное, выглядели забавно, и в иной ситуации Джилс просто рассмеялся бы и, развернувшись, ушел, но сейчас… Сейчас был совсем не тот случай – ведь граф, возможно, действительно что-то знал об их делах и мог дать какую-то ориентировку…

– На какую помощь вы намекаете, ваша светлость? Что именно вам известно? – спросил Джилс, стараясь придать своему лицу почтительное выражение.

Однако граф не оценил его учтивости. Ничуть не смягчившись, он скрипнул зубами и проговорил:

– Присмотрите за моей дочерью, пока она не протрезвеет, после чего оба приходите ко мне в мою гостиную. – С этими словами, постукивая тростью, граф направился в сторону вышеупомянутого помещения (которое, между прочим, изначально являлось их с отцом гостиной, поскольку именно они заняли ее несколько часов назад, надеясь спокойно отдохнуть, а также поужинать).