– Ну… если мне самому понравится та или иная вещь, то она произведет впечатление и на других. И благодаря моему энтузиазму такая вещь быстро найдет покупателя.

– О, перестаньте… – Эстелла сделала несколько глотков горьковато-сладкого кофе. – Продайте тогда что-нибудь мне. Посмотрим, действительно ли вы обладаете заявленными способностями. Попробуйте продать мне… ну, хотя бы мой тюрбан.

Ричард сдвинул брови и после непродолжительной паузы сказал:

– Вы уж извините, но ваш тюрбан мне совсем не нравится. Думаю, у меня не получится его продать.

Эстелла поискала глазами место, куда бы можно было со стуком поставить свою чашку. Такового под рукой не оказалось, поэтому ей пришлось осушить чашку до дна и со звоном поместить ее обратно на блюдце. Проклятый янки!.. И ведь он даже ничуть не смутился!

– Зачем вы носите такие… вещи? – спросил «проклятый янки». В паузу между двумя последними словами можно было бы вставить слово «ужасные». Оно не было произнесено, но явно подразумевалось.

– Потому что могу, – заявила графиня. – Я могу вести себя вызывающе и столь же вызывающе одеваться. А все окружающие должны это принимать по причине моего положения в обществе, возраста… и немалого состояния.

– Печально это слышать, – тихо отозвался мистер Резерфорд.

– Значит, я все-таки нагнала на вас страху? – Эстелла нисколько не сомневалась в том, что в конечном итоге он дрогнет.

– Нет, не нагнали. – Ричард закинул ногу на ногу. – Просто складывается впечатление, что вам самой не нравится то, что вы делаете. То, как себя проявляете, как одеваетесь… Именно это и нагоняет печаль.

Несколько секунд Эстелла была сосредоточена на том, чтобы сделать глубокий вдох. Казалось, воздух загустел настолько, что его трудно было втянуть в легкие без дополнительного усилия.

– Те прядки, что выглядывают из-под вашего тюрбана, имеют прекрасный цвет, – все так же спокойно продолжал Ричард. – Цвет, который называют золотисто-каштановым. Моя покойная жена считала, что у нее тоже золотисто-каштановые волосы, хотя в действительности они были рыжими, как у Джилса. – При упоминании о жене его губы тронула улыбка, выражавшая светлую грусть.

А вот Эстелла никогда не горевала по мужу. И вообще, жалела только себя. Конечно, покойный граф сделал ее богатой, однако он был грубым и бестактным развратником, который относился к юной жене как к игрушке и забавлялся ею, когда хотел и как хотел. Наверное, именно поэтому ее сердце довольно быстро очерствело… Или даже покрылось панцирем. Но ей почему-то очень нравилось, что Ричард хранил добрые воспоминания о своей второй половине.

– Так вам не нравились волосы вашей жены? – поинтересовалась Эстелла. Она старалась казаться равнодушной, ибо обнаженные чувства порою непригляднее обнаженного тела.

– Нет, почему же, нравились! Ведь они являлись… ее частью! – Удивление Ричарда было подобно легкой кратковременной ряби на спокойной водной поверхности. – Вероятно, они не нравились ей самой, раз уж она приписывала им другой цвет. А вам ваши волосы тоже не нравятся? Из-за этого вы постоянно прячете их под тюрбанами?

– Нет, тюрбаны я ношу потому, что слишком тщеславна для того, чтобы носить кружевные чепцы. Вы говорите, что у меня золотисто-каштановые волосы? Но они же почти седые… Я уже старая, Ричард.

– А вы ощущаете себя старой?

– Какая разница? Я являюсь старой.

Она уже давно стала двоюродной бабкой, и через каких-то два года ей стукнет шестьдесят. Пятьдесят восемь лет… Просто невероятно, что в таком возрасте она еще и разъезжает по северу Англии, а сейчас вот сидит напротив довольно-таки привлекательного мужчины, задающего ей слишком много вопросов. Но странно… Хотя эти вопросы ей не очень-то нравились, она почему-то на них отвечала.

– И все-таки, миледи, какой вы себя ощущаете?

Ричард смотрел на нее так, как никто не смотрел уже многие десятилетия. И его карие глаза словно притягивали ее… Несмотря на только что выпитый кофе, у графини пересохло в горле, и она с усилием пробормотала:

– Я ощущаю себя… по-разному.

Он улыбнулся и проговорил:

– Знаете, мне нравится разнообразие.

Эстелла улыбнулась в ответ, но ее улыбка была слишком робкой и неуверенной – казалось, ей пришлось пробиваться сквозь какой-то панцирь, прежде чем она достигла губ графини.

Скинув ногу с ноги, Ричард хлопнул ладонями по коленям и проговорил:

– Знаете, поскольку у нас масса свободного времени… Как насчет того, чтобы сыграть в карты или шахматы? Ставку можете определить сами.

Сердце Эстеллы билось несколько быстрее, чем обычно. И ей стало немного жарко.

– Что ж, давайте сыграем в карты.

– Итак, вы выбрали карты… Тогда подождите минутку, я их сейчас принесу.

Как только за Ричардом закрылась дверь, Эстелла сняла свой аквамариновый тюрбан и с удовольствием поскребла коротко остриженную голову. После чего водрузила головной убор обратно. Как бы там ни было, ей этот тюрбан нравился. А Ричарду нравилась она сама. Или же то, что она бывает разной и ощущает себя по-разному. А может… Впрочем, какая разница?

Тюрбан был не таким уж тяжелым, всего лишь несколько унций ткани и фальшивых бриллиантов. Тем не менее эта вещь казалась весьма весомой.


Уже после обеда Джилс, не удержавшись, принес несчастный кабачок в общий зал.

– Вот наше рождественское украшение. Он, по крайней мере, зеленый.

Одрина и Китти засмеялись, тогда как лица леди Ирвинг и миссис Бут одновременно вытянулись, а рты приоткрылись.

Сегодня хозяйка приготовила довольно простые, но очень вкусные блюда, и все обитатели постоялого двора – от графини до мальчишки с конюшни – с аппетитом ели картошку с мясом, запивая угощение элем или глинтвейном, который, как подозревал Джилс, леди Ирвинг «облагородила» добавлением более крепкого спиртного.

После основных блюд на столах появились орехи и сухофрукты, а также тарталетки – небольшие пирожки с яблочной начинкой и хрустящей корочкой, припорошенной сахарной пудрой.

– А завтра, – пообещала миссис Бут, – мы все полакомимся йоркширским рождественским пирогом.

– Если он так же вкусен, как эти яблочные пирожки, то мне не терпится его попробовать, – проговорил Ричард Резерфорд.

– Он тоже очень вкусный, но совсем по-другому, – пояснила миссис Бут. – Господи, я же совсем забыла, что вы не из наших краев. Хотя как это можно забыть? Ведь у вас такое необычное произношение…

– Должно быть, причина – наши личные качества, – заявил Джилс. – Окружающие настолько очарованы нашим энтузиазмом, что забывают про все остальное. – Кто-то пнул его под столом по ноге, и он едва не выругался.

– Йоркширский рождественский пирог, – принялся объяснять мистер Бут, с горделивым видом взявшись за подтяжки, – содержит в себе пять видов птицы, вложенных одна в другую, и все они под хрустящей корочкой, вкуснее которой и представить невозможно. Ах да, еще там внутри кролик, ведь так же, дорогая? – Его жена кивнула, и он добавил: – Миссис Бут приготовила его еще два дня назад, чтобы он мог хорошенько вызреть в кладовке.

– Хорошенько вызреть? – с некоторым удивлением переспросил отец Джилса. – С удовольствием попробую. Представить только – пять разновидностей птицы!

Миссис Бут засмеялась и спросила:

– Кто хочет каштанов?

Этим вопросом хозяйка как бы давала понять, что прислуга может быть свободна. Служанка леди Ирвинг тотчас исчезла, но Жанет, местная работница, принялась убирать со стола.

– Джори поможет, – сказала Одрина, и графский слуга сразу же приступил к делу.

Джилс тоже хотел помочь, но миссис Бут поручила молодому американцу поджаривать эти самые каштаны. Тому, разумеется, пришлось подчиниться и держать над огнем широкую сковороду с длинной деревянной рукояткой, время от времени ее потряхивая.

И пока он вот так стоял у огня, у него вдруг екнуло сердце при виде Одрины – смеющейся и широко распахнувшей глаза цвета… Черт, он даже не знал, с чем их сравнить. Цвета весенней листвы или чего-то подобного, столь же зеленого и наполненного жизнью. В данный момент он, конечно, не мог заглянуть ей в глаза, но их цвет был ему известен.

Все случившееся между ними, безусловно, являлось… приключением, хотя это слово ему и не нравилось. После того, что она пережила, после взаимных подтруниваний, а также объятий, поцелуев и совместного любования звездами они, в сущности, стали друзьями. Даже больше, чем друзьями. И вообще, теперь вся их компания была словно скована одной цепью, и им, конечно же, следовало держаться вместе.

Осознание этого радовало и скрашивало печаль при мысли о том, что им все-таки придется расстаться. И произойдет это очень скоро. Ведь всему рано или поздно приходит конец. Они покинут постоялый двор, покинут Йорк, а что касается лично его, то он покинет и Англию.

Время было более безжалостным и коварным, чем Ллуэлин с его угрозами. Или же лорд Аллингем… И если при пересечении Атлантики и потом, при поездке на север Англии, время тянулось, то теперь дни и часы пролетали слишком уж быстро. Каждый вечер, ложась на коротковатую для него кровать, Джилс не мог не подумать о черных волосах и голосе, обращавшем самые обычные фразы в чудесные стихи. И он не понимал, как находил в себе силы больше не целовать Одрину.

Джилс в очередной раз встряхнул сковороду, и один из каштанов звучно треснул. Сколько он уже так стоял, думая об этой девушке? Наверное, довольно долго, поскольку каштаны в общем-то прожарилась. И теперь их сладковатый запах приятно щекотал ноздри.

– Кто хочет каштанов? – повторил Джилс призыв миссис Бут. И тотчас подошел к столу.

Освободив одну из чаш от грецких орехов, Китти сказала:

– Высыпайте их сюда.

Джилс вывалил содержимое сковороды в предложенную емкость. Китти сразу же взяла один из каштанов и, дуя на него, принялась очищать от оболочки. После чего протянула Джилсу со словами:

– Самый первый тому, кто жарил.

Джилс с улыбкой надкусил каштан. Запах был гораздо лучше, чем вкус. Но даже если бы вкус оказался еще хуже, эти каштаны все равно стоило бы жарить ради их чудесного аромата.

Китти тем временем вручила ему еще один плод, и он перебросил его в сторону Одрины. Та, вскинув руку, поймала каштан и с некоторым удивлением посмотрела сначала на него, затем – на молодого американца.

– Спасибо, – пробормотала она.

– Ловко вы его поймали, принцесса, – сказал Джилс, и Одрина улыбнулась, как бы принимая эту похвалу, хотя еще недавно, по сути, отвергла его благодарность. Непостижимая женщина…

Она действительно очень ему нравилась, и это не могло его не беспокоить, потому что… Невольно вздохнув, Джилс сказал себе, что лучше не думать об этом.

Уже позднее, находясь в своей комнате и собираясь ложиться спать, он вдруг осознал, что во время обжарки каштанов в его руках, в его запястьях не возникло ни малейшей боли. Он так долго держал на весу тяжелую сковороду – и при этом никаких последствий!

Руки и сейчас пребывали в отличном состоянии. Джилс покрутил запястьями и пошевелил пальцами, ожидая возникновения болезненных ощущений. И они действительно пришли, но довольно-таки слабые, совсем не такие, как обычно.

Так что перед сном можно было написать письмо сестре Рейчел. Покидая Америку, он обещал писать ей каждую неделю, однако после отправки предыдущего послания прошло гораздо больше времени.

Джилс зажег лампу, взял лист бумаги, перо и на некоторое время задумался – ему хотелось сообщить очень многое, поэтому он не знал, с чего начать.

Может, написать сестре о здешних вересковых пустошах? Или о нехватке солнечного света и о луне?.. А может, о том, что в телескопе луна так близка?..

Нет, о луне, пожалуй, писать не стоило. Ведь тогда придется поведать Рейчел и об Одрине, – а что, черт возьми, он мог бы о ней рассказать? О ее страданиях и неприятной ситуации, в которой она оказалась? О том, что немного завидовал ее социальному положению, хотя и считал, что такая жизнь, как у нее, сравнима с существованием в золотой клетке? Или о том, что он не допускает возможности остаться в Англии, но в то же время не представляет, как сможет отправиться обратно в Америку, навсегда расставшись с этой девушкой?

Джилс вспомнил, как плакала Рейчел, когда они с отцом уезжали из Филадельфии. Вспомнил, как сестра и их тетушка Матильда махали руками им вслед и как на него давил груз вины за то, что он покидал своих близких, отправляясь в столь дальнее путешествие.

Пропасть, разделявшая его, Джилса Резерфорда, и леди Одрину Брэдли была не менее широка, чем Атлантический океан. Однако сейчас, когда она находилась совсем рядом, в соседней комнате, данное обстоятельство казалось не таким уж существенным.