Но особо досталось несчастному Павлу Родионовичу — она стала вдруг говорить, что его маска не удалась, что ни в жизнь не видела гусара, который бы не попал и с десяти шагов в цель и прочее. Близорукий Павлишин краснел и бледнел молча, а потом вдруг заблестели его глаза под стеклами очков, резко поднялся с места и вышел из-за стола, извинившись. Все неловко замолчали, пряча глаза, кусая губы от неловкости. Только графиня невозмутимо продолжала разрезать ветчину у себя в тарелке да Андрей холодно бросил в ее сторону через стол:

— Vous voilà content? [81] — его взгляд был таким, что только сейчас Анна поняла выражение, что встречалось ей порой в книгах: «убивающий взор». Этот взгляд был именно таким — пронзительным, полным ледяного презрения. Ей только и осталось, что вздернуть подбородок повыше да послать ответную улыбку, ту самую, которая так не нравилась ему. Он отвел тогда первым глаза, но отчего же тогда она чувствовала себя проигравшей в этом поединке?

Анна знала, что Павел Родионович не станет долго злиться на нее, недолго продержится розно. Она даже плакала после, когда вернулась в свои покои, вспоминая, как Павлишин поцеловал ее руку, помогая спуститься из саней у подъезда ее дома, как тихо прошептал слова извинения за свой непозволительный поступок, что поставил ее в неловкое положение. Ну, отчего он таков, думала она, глотая слезы, отчего терпит ее капризы и ее гадости? Гадкая она, злая. Нащупает слабину в ком-либо и будет пользовать, Анна знала это. Слабости — вот, что делает человека легкой добычей для боли. Потому она никогда не будет слабой.

Анне не хотелось никого видеть, даже несмотря на то, что болезнь отступила уже к вечеру следующего дня. Визитеры, что приезжали в дом Шепелевых проведать больную, с сожалением узнавали, что барышня не достаточно выправилась, чтобы принимать гостей. Только записки поднимались в ее комнаты и многочисленные карточки, корзины с фруктами, что доставляли от знакомых, с пожеланиями скорейшего выздоровления больной.

И даже в день премьеры «Орфея и Эвридики» не было известно будет ли присутствовать в театральной зале барышня Шепелева, а после и на ужине в честь долгожданного представления, что крепостная труппа репетировала еще с Филипова дня. В парадной гостиной, где собирались к назначенному часу приглашенные специальными билетами на действо, Анны не было. Было сказано, что она не вполне здорова, чтобы быть в обществе нынче вечером. Это явно огорчило многих — Андрей ясно видел это по лицам. Даже у бравого поручика, казалось, голос пропал от разочарования, по крайней мере, его громкого смеха более не было слышно в гостиной.

После того, как в гостиную вошел дворецкий и важно прозвонил в колокольчик, давая сигнал гостям проследовать в театральную залу и занять свои места, Андрей провел тетушку и Машу в отведенную им ложу, сел чуть позади них, спрятался от лишних взоров за бархатной занавесью. Он видел уже эту оперу пару раз, оттого не был особо внимателен к действу на площадке (хотя надо признать, пели довольно неплохо для крепостного театра!), предпочел мысленно унестись в Московскую губернию, куда ему предстояло выехать вскоре, думать о том, что должен обсудить с управителем имения.

На сцене Орфей уже умолял демонов и фурий, когда Андрей вернулся к действу из своих мыслей, стал вслушиваться в пение актеров. На виске одной из хористок вдруг бросилось в глаза темное пятнышко родимого пятна, впрочем ничуть не портившего привлекательность милого личика. Но не его видел ныне перед собой Андрей, а черную мушку в уголке губ.

— Знаешь, что означает сия мушка у рта? — обратилась к нему тогда Марья Афанасьевна, когда mademoiselle Annett увел лакей из салона, чтобы той поправили наряд. — «Prêt a baiser» [82], вот что. Интересно вот мне, с умыслом ту мушку налепили али нет? Думаю, нет — лепила девка ей мушки, куда красивее бы встали. А занятно вышло, n'est-ce-pas? [83] В наше время о том ведала каждая девица, а нынче ж и впросак попасть вся недолга!

Когда Анна вернулась в салон, Андрей с трудом заставил себя не смотреть на эту клятую мушку у уголка рта и тем паче на ее губы. Хорошо хоть, сидела она к нему спиной, пока Маша старательно выводила romance Попова [84]. Но потом его взор невольно коснулся ее тонкой шеи, направился вниз по хрупким позвонкам к краю глубокого выреза, прошелся после по шнуровке платья.

Анна переменила позу, дернула плечиками, словно от сквозняка, скользнувшего по едва прикрытой коже. Лопатки шевельнулись в вырезе платья. Лукаво подмигнуло при том движении уже истинное, еле заметное пятнышко на спине, ниже шеи, у самых позвонков под тонким газом. А потом Андрей заметил, что шелк уж чересчур плотно прилегает к ее стану, без складок или неровностей. Сорочку так аккуратно не расправить, да и швы… а это значит…

Андрей усмехнулся, вспомнив, как ударило тогда в жар от этого осознания. Словно в груди разрастался постепенно огненный шар, заполнявший целиком его. Высокий ворот мундира резко сдавил вдруг горло, захотелось расстегнуться, да позволительно ли при дамах? Анна снова повела плечами, словно нарочно, приковывая его взгляд к родинке между лопаток. И он не сумел долее выдержать, вышел вон, чтобы глотнуть морозного воздуха вместо спертого, полного ароматов духов, пудры, кожи сапог и курений.

Слишком знаком ему этот вихрь эмоций, слишком знакома та ночная бессонница, когда боишься сомкнуть веки, чтобы увидеть то, что не должен, что не желаешь видеть. Слишком знаком. Как знакомы последствия этой хвори, что терзает душу. Теперь он знал, что сердечный покой чересчур дорогая вещица, чтобы размениваться им. Даже ради той дивной прелести, что манит его ныне. И тем паче, ради того, что скрывается под этой прелестью.

На сцене появилась тем временем Эвридика, взяла слишком высокую ноту, чем нужно, и Андрей снова невольно обратился к действу. А потом чуть склонился вперед, заскользил взглядом по зрителям в импровизированном партере в десяток рядов. Тут же наткнулся на пристальный взгляд усатого гусара. Тяжелый, исподлобья. Дурно, очень дурно воспитан офицер, раз позволяет себе подобные взгляды. Верно, не из столичных пансионов выпускался. Интересно, понимает ли тот арии актеров? [85] Андрей склонил голову, поприветствовав того с легкой ироничной улыбкой. Гусар тут же отвернул голову.

Только это и может развлекать. Страсти Гжатского уезда. Он усмехнулся, вздохнул устало. Надобно бы ехать в Москву. Откладывать уже нельзя. Надобно бы… да нет желания вовсе. А потом взглядом приметил в партере и Павлишина в неизменных маленьких очках с круглыми линзами, вспомнил ужин и то, как легко слетали с женских губ слова, за которые иные мужчины расставались с жизнью. Жаль этого Павлишина, она его всенепременно сломает, сделает рабом своих капризов и настроений. Но замуж за него, конечно же, не пойдет, нет. Будет держать на расстоянии, изредка одаривая ручкой на поцелуй или ласковым взглядом. А потом разозлился на себя — снова вернулись мысли к ней. И к былому. Неизменно эти мысли шли рука об руку, ведь он не мог вспоминать… Павлишин, pauvre homme [86] Павлишин… Как ты схож ныне во многом с тем корнетом, которым когда-то был Андрей!

А потом Павел Родионович в который раз обернулся на хозяйскую ложу, блеснув в свете свечей стеклами очков, и Андрей невольно затаил дыхание, украдкой выглянул из своего укрытия за занавесью, отодвинув чуть бархат. Когда она успела прийти сюда? Ведь когда лакеи гасили большинство свеч в зале, когда на сцену вышел Орфей к гробнице Эвридики, Анны в ложе еще не было, он точно помнил это. Ныне же она сидела между отцом и теткой, Верой Александровной, прижав ладони ко рту, напряженная, замершая, отдавшись силе оперного действа. И — он готов в том поклясться, хотя и сидел чуть в отдалении, через ложу — на ее глазах блестели слезы при виде горя Орфея, потерявшего своего супругу в который раз. Такая трогательная, такая по-девичьи милая, такая мягкая… обманчиво-мягкая… Сдавило отчего-то в горле при виде того, как она сильнее прижала пальцы ко рту, блеснула на щеке бриллиантом одинокая слезинка.

Андрей заметил, как навела на него лорнет Вера Александровна, и поспешил отвернуться. Сжал пару раз пальцы в кулак, стараясь унять тот приступ злости, что вмиг вспыхнул в его груди. За последнее время он бывал так часто раздражен, что сам себя не узнавал. Того, каким привык быть, не узнавал. Plus on aime une femme, et plus on est près de la haïr [87], вспомнил Андрей, перефразируя то, что прочитал давеча во французской книге в одну из ночей без сна. Если возможно обратное, то ему определенно пора покидать этот demeure céleste [88] с его богиней.

— Что я сотворил, несчастный? — пел Орфей. — В безнадежную пропасть увлекла меня любовь моя…

Верно, подумал тут же Андрей, снова укрываясь за занавесью, любовь влечет в пропасть, откуда невозможно выбраться невредимым. Он рад приветствовать влюбленность, но любовь… Нет, решено — il est temps de revenir à Moscou [89]. Тут же после псовой охоты, что назначена на начало следующей седмицы. Он мог бы и далее продолжать эту игру, что затеяла с ним mademoiselle Шепелева, и даже, возможно, одержать победу над этой прелестницей, преподать ей урок, но слишком высоки были риски в той игре. Чересчур высоки. Pour ce genre d'affaires ne comptez pas sur moi! [90]

— Как тебе опера, mon cher? — обратилась к нему графиня, когда актеры вышли на поклоны, и публика рукоплескала тем, сопровождая апплодисменты восторженными восклицаниями. Усатый гусар даже громко свистнул, что вызвало скользнувшую по губам Андрея усмешку.

— Актеры были недурны, но вот само действо… La fortune et l'humeur gouvernent le monde. Причем, une humeur de femme [91], - улыбнулся он тетушке.

Графиня довольно рассмеялась, легко тронула его плечо, а он помимо воли бросил взгляд в хозяйскую ложу. Кланялся, принимая благодарности за игру актеров, довольный Михаил Львович, рукоплескала изящно Вера Александровна, что-то шепча прямо в ухо своей некрасиво краснеющей дочери, Петр смотрел пристально в хор фурий, прищурив глаза. Анны не было. Ускользнула так же незаметно, как пришла.

На бал, что давали в доме предводителя в канун нового 1812 года Андрей не пошел, сославшись на боль в горле и мигрень, остался в одиночестве и тишине библиотеки просматривать старые журналы.

— Ведаю я эту хворь, — сказала тогда Марья Афанасьевна, целуя его перед уходом в голову, и он едва сдержался, чтобы не взглянуть на нее удивленно, с легкой тревогой в глазах. — Это сызнова твое humeur maussade [92] навалилось, а не мигрень. Не думай о будущности, mon cher, все образуется, вот поглядишь на то. Нам так мало осталось дней, не хочу тебя видеть таким в них! Обещайся мне!

Андрей слышал о том бале после из обрывков сплетен, что передавали друг другу в церкви на службе или приезжая с визитом к его тетушке. Mademoiselle Шепелева, как всегда, была удивительно хороша, доставила удовольствие гостям своего папеньки своим пением, была усладой их глаз во время танцев. Говорили еще, что едва не вспыхнула ссора между поручиком Бруновым и представителем уездного суда, господином Ефрениным из-за неразборчивости почерка гусара, что оставил запись в карточке mademoiselle Annett.

— Вы не рассказывали мне того, ma tantine, — заметил Андрей после ухода визитеров. Графиня пожала плечами, ни на миг не отрывая взгляда от своей болонки, которую гладила.

— Ничего из ряда вон, право, — сказала она то. — Все как обычно, mon cher. Одно только — жаль этого jeune homme, господина Павлишина. Она была на редкость холодна на том балу и с ним также. Он был у нее на посылках весь вечер, подумай только. Его имя вскорости будет на языках всех злых шутников уезда.

— На самом злейшем из всех оно уже побывало, — заметил Андрей, захлопывая книгу. — Хуже уже быть для него не может. Полно о том, я не желаю говорить о господине Павлишине.

— Когда ты едешь? — подчинилась графиня его просьбе. Маша, что сидела за рукоделием у окна, тут же чуть развернула голову в их сторону.

— Через день после охоты. Не могу себе отказать в той забаве, хотя и задерживаюсь на несколько дней к тому сроку, что писал maman.

Графиня вдруг сбросила с колен болонку, потом повернулась к Маше и попросила ту выйти, чтобы без особых помех переговорить с Андреем о делах и о его положении. Когда за воспитанницей закрылась дверь, она тут же кинулась в бой:

— Я настаиваю, слышишь ли? Настаиваю, чтобы ты, mon cher, принял помощь от меня в деле с опекунским советом и векселями, что оставил твой брат. Отчего бы и не принять ее?

— Vous savez, ma tantine [93], что я желал бы сам решить эти трудности, — снова окаменели черты лица вмиг, заходили желваки.

— Знаю, от кого у тебя эта щепетильность! Это упрямство глупое! Весь в отца, Павла Петровича, упокой Господь его душу, — графиня размашисто перекрестилась, но после снова продолжила свою атаку. — Andre, отбрось все это в сторону! Сколько целковых жалованье твое? Две сотни? Три? Как будешь тысячи по закладным отдавать? Тысячи! Это не одна, не две и даже не десяток! А есть еще и векселя! И ты, я знаю, милостью своей не оставил даже Надин. Ты думал, не проведаю, куда ассигнации от заклада часов, что я подарила, пошли? О, mon petit garcon [94], ты не сможешь так долго продолжать!