Какой-то скрип заставил девушку оглянуться. В кромешной тьме не был виден конец коридора. То здесь, то там проступали мрачные тени. Она судорожно сглотнула и ускорила шаг, чтобы поравняться с дворецким.

– Вы слышали скрип?

– Нет, мисс.

– А я слышала.

– В Стиллморе скрипы и стоны – дело обычное, вы к ним скоро привыкнете.

Привыкнет? Она посмотрела на дворецкого, не в силах избавиться от чувства, будто что-то происходит у нее за спиной. Снова раздался скрип. Она опять взглянула на дворецкого. Странно, он даже не шелохнулся и бровью не повел. Келси сделала вид, что тоже ничего не слышала, хотя по телу поползли мурашки. Она пошла рядом с дворецким. Так близко, что рукой задевала его рукав. Он оставался невозмутим.

– Я слышала, пятый герцог обезглавил свою жену и ее любовника прямо в постели? – прошептала она, то и дело с опаской оглядываясь.

– Это было сто лет назад, мисс, я ничего такого не знаю.

– Да? А как насчет второго герцога? Говорят, некоторые из его гостей не вернулись из этого замка, здесь и погибли.

– Мне кажется, мисс, вы наслушались деревенских сплетен.

– Не думайте, что я в это поверила, – сказала Келси возмущенным тоном. – Но рассказывают столько историй о привидениях в Стиллморе! Интересно, хотя бы одна из них основана на реальных фактах? – Она ощутила неловкость и решила никогда больше не слушать рассказов Гриффина о привидениях. Скорее всего скрип ей просто почудился.

Наконец они остановились у какой-то двери, дворецкий открыл ее и с порога доложил:

– Мисс Уолларил, ваша светлость!

Келси вытерла вспотевшие ладони о край передника, стараясь взять себя в руки, и шагнула в комнату.

Дверь за ней громко захлопнулась.

Она вздрогнула, подумав, что дворецкий не хлопал дверью, просто огромное пространство и тишина настолько усилили звук.

Она огляделась в просторной, длинной комнате. Лучи света проникали сквозь маленькие окошки под потолком. Клубы пыли кружились между толстыми дубовыми балками наверху. За долгие годы дым сделал балки черными, и они выглядели так же мрачно, как весь замок. Окна пропускали очень мало света для такой большой комнаты, но его хватало, чтобы разглядеть ряды книг вдоль стен. Библиотека Южного Шилдса была раза в четыре меньше. В этой комнате спокойно поместилось бы полдеревни.

– Не стойте там, мисс Уолларил, присядьте. – Этот низкий голос ударил по нервам.

Она посмотрела в глубину комнаты. Хотя была середина июня, в камине горел огонь, языки пламени мерцали в очаге, таком большом, что в нем можно было бы зажарить целого кабана. Этой комнате тоже не хватало тепла и уюта. Руки Келси покрылись мурашками, она поежилась и тут увидела стулья перед очагом. На одном из них кто-то сидел, но лицо сидящего скрывала тень, освещены были только его изящные руки, державшие книгу. Казалось, он занимал все пространство, и комната сразу показалась маленькой.

– Можете подойти ближе, – сказал человек со скучающей вежливостью в голосе. – Я вас не укушу.

– А у меня есть причины думать иначе.

– Если вы меня боитесь, зачем было приходить?

– Я вас не боюсь. Но отец согласился на ваше предложение, не посоветовавшись со мной. – Голос ее дрогнул.

Не дождавшись ответа, она направилась к стулу напротив, но тут услышала его голос:

– Вы можете сесть на стул позади меня.

Она посмотрела на стул с жесткой спинкой, стоявший углом к его стулу, будто его специально так поставили. Келси почувствовала себя нашкодившим ребенком, которого в наказание ставят в угол. Она села, сложила руки на груди и состроила рожицу. Шуршание бумаги прозвучало, как удар грома, нарушив тишину в комнате. Ее взгляд упал на длинные ухоженные пальцы, перевернувшие страницу. Она заерзала на стуле. Он продолжал читать, словно ее здесь не было. Напрасно она сюда пришла. Трех тысяч фунтов мало за такое унижение. Она поднялась, чтобы уйти.

– Сядьте, мисс Уолларил. Она вся сжалась.

– Думаете, я буду сидеть тут весь день, ожидая, пока вы соблаговолите поговорить со мной? У меня полно других дел, ваша светлость.

– Сядьте! – произнес он тоном, не терпящим возражений.

Она пристально посмотрела на его большие сильные руки, все еще державшие книгу, понимая, что он мог бы легко с ней справиться. Она села, не переставая смотреть на него, готовая снова вскочить. Он не шевельнулся.

– Поскольку вы пробудете здесь некоторое время, советую вам попридержать язык, мисс Уолларил.

– Сожалею, что, говоря прямо, обидела вас, – сказала она с плохо скрываемой злостью. – Надеюсь, наши встречи будут нечастыми и короткими.

– Думаю, так будет лучше для нас обоих. – Его длинные пальцы застыли на краю страницы.

– Согласна, так что давайте сразу поговорим начистоту. Если бы не деньги, которые вы предлагаете, меня бы здесь не было. Полагаю, вы это поняли. Есть еще кое-что, что вы должны знать. Фрески не так легко восстановить. Если повреждения серьезные, не исключено, что придется стереть старое изображение и на его месте рисовать новое. Если старое изображение окажется мне не по духу, я не стану переделывать и вам придется искать другого художника. Я не могу изобразить того, чего не могу себе представить или чего не принимает мое сердце.

– То есть вы полагаете, что прежние изображения своим убожеством или безнравственностью могут внушить вам отвращение.

Она вскинула брови, услышав нотки насмешливого удивления в его голосе.

– Люди окружают себя предметами искусства, которые отражают их сущность. Не думаю, что вы меня удивите.

– Кажется, вы и в самом деле очень плохого обо мне мнения.

– А как может быть иначе? Ваше поведение в прошлом и оскорбление, которое вы нанесли моему отцу, вынудив его прислать меня сюда, достаточно красноречиво характеризуют вас. Предлагая ему такую сумму, вы прекрасно знали, что он не сможет отказаться.

Он промолчал. Атмосфера накалилась до предела.

– Кстати, откуда вы узнали, что я рисую? – решила она сменить тему.

Он подумал мгновение, затем сказал:

– Было очевидно, что ваш отец, мягко говоря, не очень надежен. Я знаю, что вы ему помогаете, делаете за него большую часть работы и еще ведете хозяйство. Знаю также, что вы живете на очень скромные средства. И хотя он считает себя великим французским художником, на самом деле во Франции он никогда не был широко известен. Он переехал в Англию после Ватерлоо, потому что потерял тех нескольких клиентов, что у него были, и ему не на что было жить. К несчастью, здешней аристократии его услуги тоже не пригодились, и его единственные клиенты – это нувориши, нажившие свои состояния на удачной торговле. Я также знаю, что ваш отец получает ежемесячное содержание от дальнего родственника из Франции, однако тратит деньги не по делу.

Как он узнал о деньгах от дяди Беллами? Остальное общеизвестно – все, кроме того, что она рисует за отца, но об этом он мог догадаться.

– Вы знаете обо мне слишком много, – сказала она с раздражением в голосе.

– У меня к вам определенный интерес.

– Странно! Или вас замучила совесть? Ведь вы превратили моего отца в посмешище для всей деревни, а также повинны в смерти Клариссы. – Келси замолчала, ожидая ответа.

Он снова ничего не сказал.

Его молчание было хуже пощечины. И она с горечью проговорила:

– Уверяю вас, смерть Клариссы явилась для меня тяжелой утратой. Она не была любящей мачехой, но мой отец любил эту женщину. Скандальные обстоятельства ее смерти довели его до отчаяния, и в этом виноваты вы. Я никогда вас не прощу. Так что, пожалуйста, оставьте ваш интерес ко мне. Мне не нужна ваша жалость, если вы способны на такое нежное чувство.

Она смахнула слезы.

Он не отвечал, явно пытаясь усмирить свой гнев. Она взглянула на него. Он не шевельнулся, его руки и ноги казались настолько неподвижными, как будто были сделаны из мрамора. Другой на ее месте скорее всего не Заметил бы почти невидимое глазу напряжение и подрагивание пальцев, державших страницу. Но она заметила. И поняла, какого самоконтроля требует это внешнее спокойствие. Он словно был изваян из камня, с куском льда вместо души.

– Если, увидев фрески, вы решите, что сможете работать с ними, я оставлю все вопросы на ваше усмотрение. Пока вы здесь, вы должны следовать некоторым правилам. Я люблю покой и не хочу, чтобы его нарушали. Для вас приготовлена комната рядом с бальной залой. Там вы будете есть и спать. Нет никакой необходимости покидать эту часть дома. Вы должны оставаться здесь. Если захотите прогуляться в саду, пожалуйста – с восьми до десяти утра. Вы не можете принимать здесь посетителей, только отправлять письма, столько, сколько захотите. Вы можете пользоваться библиотекой с двенадцати до двух дня. Музыкальной комнатой, если играете на фортепьяно, – с трех до четырех пополудни. Вам понятны правила?

– Вполне. – Она поднялась. – Я должна есть в своей комнате, сад с восьми до десяти, библиотека с двенадцати до двух. Музыкальная комната – с трех до четырех. Бродить по замку запрещено. Дышать – тоже.

Она сказала это специально, чтобы разозлить его, но, когда услышала заразительный громкий смех, невольно улыбнулась. Затем она сделала серьезное лицо и посмотрела на его длинные, изящные пальцы. Она удивилась, когда вдруг почувствовала желание написать их.

– Есть еще какие-нибудь правила, которым я должна следовать?

– Да. Я, возможно, приду посмотреть на вашу работу. Но в это время вы должны будете выйти. – Тон его снова стал ледяным. – Уоткинс заранее предупредит вас о моем приходе.

Грусть и одиночество, скрывавшиеся за деспотичностью, вызвали в душе Келси сострадание. Улыбка исчезла с ее лица, и она мягко спросила:

– Скажите, вы установили все эти правила, чтобы защитить мою чувственность или ваше тщеславие?

– Я не стану отвечать на этот вопрос. Пока вы находитесь под моей крышей, вы будете следовать моим правилам, и хватит задавать вопросы. Понятно?

– Вполне. – Келси решила не произносить больше ни слова, но не удержалась: – Еще я хочу вам сказать, что если вы установили все эти правила, чтобы я не пугалась, то напрасно. Отец хотел быть уверенным, что я хорошо освоила все виды живописи. Я видела такие вещи, по сравнению с которыми ад Данте показался бы раем. Любая впечатлительная девушка не выдержала бы и грохнулась в обморок. Поверьте, я ни разу в жизни не падала в обморок, даже когда отец, решив, что я должна познакомиться с анатомией человека, заставил меня поехать в Лондон и присутствовать при вскрытии. – Келси нахмурилась и продолжила: – Меня вырвало прямо ему на рубашку, но я не упала в обморок. Всем известно, что вас изуродовали тогда же, когда убили Клариссу. Уверена, это и есть причина всех этих правил, но вам не нужно скрывать от меня свою внешность. Это никак не изменит моего мнения о вас и не вызовет воплей ужаса.

Он захлопнул книгу и вытянул ноги. Она подумала, что сейчас он встанет и повернется к ней, но он сказал:

– Вы ошибаетесь. Уоткинс проводит вас до вашей комнаты.

Келси хмуро взглянула на спинку стула, повернулась и пошла к двери. Рассердила она его или он просто смеялся над ней, но в его голосе появился какой-то намек на чувство. Хорошо это или плохо, она пока не знала, но, может быть, теперь сумеет нормально с ним разговаривать, когда они встретятся. Может быть.

Когда Келси вышла за дверь, Уоткинс уже ждал ее. Он выглядел взволнованным, как будто подслушивал под дверью.

– Идемте, я провожу вас до вашей комнаты, мисс. – Он повернулся и пошел какой-то слишком напряженной походкой. – Полагаю, вы осведомлены о правилах?

– У вас прекрасный слух, и вы слышали, что мне о них рассказали.

Что-то изменилось в голосе Уоткинса, и он промолвил:

– Ну, раз мы так откровенно разговариваем, мисс…

– Надеюсь, вы будете называть меня просто Келси.

– Хорошо, мисс Келси. – Он с трудом произнес ее имя и затем продолжил: – Позвольте сказать вам, что я не слышал смеха его милости уже многие годы. Благодарю вас за это.

– Не благодарите меня, я пыталась разозлить его, как вы, наверное, знаете. А также знаете, что я ненавижу его за боль, которую он причинил моему отцу.

– Прощение лучше, чем наказание: первое – признак доброты, второе – жестокости.

– Невероятно! Моя мама всегда говорила мне то же самое и еще другие пословицы. Эпиктет и Соломон были со мной все мое детство, пока я не решила, что с меня хватит, и, – она улыбнулась, – моя мама застала меня, когда я закапывала в землю свою Библию и книгу с цитатами Эпиктета.

– И что она сделала? – с удивлением спросил дворецкий.

– Да ничего. А папа, узнав о моем поступке, зааплодировал. Это тогда вызвало много споров в нашей семье. Понимаете, у отца и матери всегда были разногласия по поводу моего воспитания. Ему не нравились ее пуританские взгляды, а она не могла принять его богемных идей. И твердо стояла на своем. После случая с закапыванием книг она стала цитировать мне «Эссе о морали» папы римского и псалмы.