…Я вырываюсь из воспоминаний, с отвращением отодвигаю лэптоп и делаю паузу. На глазах слезы — непрошенные и злые. И мысль: я действительно все это пережила несколько недель назад. Я наливаю себе воды и выпиваю ее залпом. Медленно успокаиваюсь и заставляю себя вернуться в ту ночь…


— Если попытаешься мне помешать, ты очень пожалеешь об этом, Марина, — сказал Влад, глядя мне прямо в глаза. — Как пожалела Матильда. Ты была права, она не покончила с собой…

По щекам стекали слезы. Я смотрела на Влада в упор.

— Влад…

— Отец пытался дать им денег, но эта дрянь отказалась, и тогда… это была его идея — напугать Матильду, но, видимо, нанятые им люди немного… перестарались.

Я всхлипнула. Это была уже самая настоящая истерика. Он опустил пистолет.

— Я и тебя не пожалею, если посмеешь хотя бы подумать о том, чтобы нарушить мои планы. Понимаешь? Давай-ка, кивни.

Я сделала, как он просил.

— Умница. А теперь иди в машину… нет, садись вперед.

Уже в машине я перестала сдерживаться и вовсю заревела. Несколько минут он молча на меня смотрел. Затем положил пистолет в бардачок и притянул меня к себе. Я не сопротивлялась — то ли потому, что с сумасшедшими не спорят, то ли сил не было.

— Ну-ну, — приговаривал он, и от этого было еще хуже. — Постарайся успокоиться. С такой расшатанной нервной системой и до сорока не дотянешь.

Я плакала в его руках — в руках человека, который довел меня до этого состояния.


— А что, если я не стану таким человеком, каким хочу быть? Что тогда, Влад? Ведь сколько есть историй о людях, которым исполняется тридцать-сорок, и они понимают, что жизнь повернулась к ним мягким местом, и приходят от этого в отчаяние.

— Главное, ты знаешь, чего хочешь.

— Ерунда все это. Я хочу, чтобы мои книги переводили на все языки мира, хочу написать главную книгу в своей жизни.

— Помню-помню, история Александры Мариани.

— А что, если… я даже думать боюсь, что будет. Я очень боюсь рисковать. Влад, мне нравится мой дом, моя одежда, мои вещи… но иногда мне кажется, что мне придется все это бросить, уехать в другие страны ради призрачной идеи — стать писателем. Мечты не всегда хорошо, им свойственно разбиваться.

— Марина, послушай меня внимательно. Слушаешь?

— Слушаю.

— Марина, ты получишь все, чего хочешь, я в этом уверен. Я же вижу, что тебе никто и ничто не нужно, кроме твоих историй. Главное не ждать, что наступит день, и кто-то преподнесет тебе долгожданный шанс, а уже сейчас, сегодня делать что-то, чтобы стать тем человеком, который пока чужой, но может стать тобой. Ты понимаешь?

— Ты даже не представляешь, насколько. Но в одном ты не прав — мне мои друзья тоже нужны, родители, ты… тоже.

— Ну, уж я от тебя точно никуда не денусь. Мы вместе состаримся и будем дружить семьями.

— Даешь слово, что никуда не уедешь и не бросишь меня?

— Поменьше банальности! Кто ж дает такие обещание в нашем возрасте?

— Влад, я серьезно.

— Ну, если серьезно, тогда это все меняет. Да, обещаю. Но что, если ты куда-нибудь уедешь, Марин? Сама ведь только что говорила…

— Я тебя с собой возьму.

— Ты иногда такая смешная… смешная и наивная.

— А ты иногда такой хороший.

— Иногда?

— Иногда. В остальное время ты такой кретин.

— Как же я тебя ненавижу, Влад! Зачем ты так поступаешь со всеми нами?!

Он молчал и гладил меня по голове, по волосам, целуя и крепко обнимая. Такими были наши отношения, такой была эта нездоровая любовь, поселившаяся в моем сердце на многие годы.

Влад отпустил меня и положил руки на руль.

— Помнишь холодильник с магнитами в отцовском доме, которые он изо всех стран, где побывал, привозил? — Влад усмехнулся. — Я с отцом раньше не очень ладил, а когда повзрослел, понял, что мне импонирует его способ мышления. Он начал ко мне нормально относиться лишь после двадцати, в смысле — как к равному, но история с Матильдой здорово подкосила наше взаимопонимание. Не спеши радоваться. — Он посмотрел на меня, зареванную, как будто я могла что-то возразить. — Это не потому, что я плохо поступил, а потому, что попался. Но сейчас не об этом. — Он завел машину, тронулся с места и вскоре вырулил обратно на трассу. — Мы однажды напились во время моего приезда и поговорили по душам. Помню, он указал на эти магниты на холодильнике и сказал: «Видишь, какие они разные: разные цвета, разная форма, и на первый взгляд страны разные: иудаизм, христианство, мусульманство, а суть-то одна: в каждой из этих стран есть и коррупция, и проституция, и заказные убийства, и много того, что считается нелегальным, просто где-то обойти закон легче, а где-то сложнее, где-то более порицаемым считается украсть, обмануть партнера, а где-то — сходить к проститутке. Но запомни, Влад, там, где есть люди, всё одинаковое, потому что люди одинаковы».

Влад бросил на меня взгляд, словно надеясь увидеть мою реакцию, но я не реагировала — на виске до сих пор ощущался след от дула пистолета.

— Пока я учился — много путешествовал. У меня всегда были средства, а они открывают много дверей. Однажды в университет приехал директор крупных заводов, расположенных по всей Европе, лекцию читать. А после занятий мы пригласили его в кабак. Уломали его выпить с нами, а дальше… слышала бы то, что он начал рассказывать… Все везде одинаковые, Марин, — резюмировал Влад, — и наши инстинкты: есть, спать, размножаться — руководят нами, просто умные это скрывают, а глупые кичатся своим происхождением от обезьян.

Мы въехали в Киев, проехали Троещину, мой дом, его дом и приближались к центру Киева.

— Куда мы едем? — решилась я наконец спросить, когда стало очевидно, что не ко мне и не к нему домой.

— Ты живешь в Киеве, но не знаешь этот город. — Влад аккуратно повернул налево. — Позволь тебя утешить, такие места, как то, которое я тебе покажу, есть во всех городах, где мне довелось побывать. Хочу тебе показать…

— Я не одета.

— Это хорошо, тебе не стоит там привлекать к себе внимание.

Он кому-то позвонил и заговорил на английском.

— Николас, я могу сегодня к вам попасть? Двое. Нет-нет, задний ряд нам подойдет.

У Влада был шикарный английский. У меня тоже, но когда меня однажды пригласили пройти собеседование на позицию ведущей новостей на английском, я его провалила именно потому, что мой акцент слишком заметен.

Мы свернули с центральных улиц в какие-то дворы. Заехали на парковку, чистую, большую и аккуратную. Вышли. Я застегнула пальто, чтобы не было видно, что на мне самая простая одежда — красный свитер с оленями и брюки.

Мы вошли в лифт и начали подниматься… куда-то.

— Главное, молчи, Марин. На каком бы языке ни разговаривали, не стоит упражняться ни в английском, ни в немецком, не говоря уж о наших языках.

Сбитая с толку происходящим, я лишь пробормотала:

— Влад, а тебе не кажется, что после угроз человека нужно оставить одного, чтобы он проникся важностью момента и подумал о вечном?

Он притянул меня к себе.

— Ты уже и так прониклась и успела подумать о вечном. Вижу, как вся дрожишь от страха, — и настойчиво, неприятно поцеловал меня в губы.

Лифт пиликнул, и двери распахнулись.

Нас встретил мужчина в черной накидке и маске и вручил нам две такие же маски. Они были черные, имитировали паутину и ничего не скрывали. Зачем они нужны — я не понимала.

Коридор, еще коридор — и мы оказались в большой комнате с множеством кресел у стен, установленных на достаточно далеком расстоянии друг от друга, как на шахматной доске.

Некоторые места были уже заняты. Люди были самые разные — кто в спортивном костюме, кто во фраке, кто почти голышом.

Девушка в коротком переднике, надетом на голое (голое!) тело, подошла к нам и провела к двум свободным креслам, которые сразу были подвинуты ближе друг к другу. Сдвигал массивные кресла мужчина в маске и черном плаще. Под плащом — черное белье… и больше ничего.

Я бы могла пошутить об их костюмах, но у меня было не то настроение, чтобы веселиться.

— Садись, — сказал Влад. — И чтоб в ближайшие полчаса вставать и не думала. Поняла?

— Да.

Я села, он тоже.

Вскоре все свободные места (их было около двадцати) были заняты. Я видела, что публика возбуждена и пребывает в нетерпении. Такие вещи сложно не заметить.

Свет погас, и на площадку в центре комнаты двое мужчин выволокли два кресла и… связанную девушку.

— О Боже…

— Сиди! — Влад схватил меня за руку и стиснул ее до боли.

Девушка была полностью одета, и одежда была простой, я бы даже сказала — школьной: юбка, капроновые колготы, черный гольф без рукавов и поверх — синяя кофта. Тушь на лице размазалась, во рту кляп, руки за спиной зафиксированы наручниками. Двое мужчин в черных брюках и в масках (у одного синяя, у другого белая) сняли с нее наручники и зацепили ее руки за крюк, который был спущен откуда-то сверху, и с абсолютно нейтральными лицами начали медленно снимать с нее одежду. Одежды было много, снимали ее медленно, делая продолжительные театральные паузы.

Влад наклонился ко мне.

— Запомни этот момент на всю жизнь, а потом используй в книгах, и твои тексты станут намного более правдоподобными. Посмотри на лица этих людей, внимательно посмотри. Ты ведь узнала некоторых?

Я не была уверена: маски казались полупрозрачными, но кое-что все-таки скрывали. И все же… да, некоторых я узнала. У некоторых из них я брала интервью, шутила.

— Что ты видишь, Марин? — шептал Влад мне на ухо. — Именно сейчас ты видишь, какова природа людей на самом деле… Почему, по-твоему, последние несколько лет так популярны темы насилия в сексе, БДСМ? Многим людям этого хочется, потому что такова человеческая природа — совокупляться, как дикие звери. Но раньше мы скрывали такие желание, а сейчас общество понемногу пытается к ним привыкнуть. Смотри, как внимательно все они наблюдают. Утром эти люди пойдут на работу, будут отдавать приказы, провозглашать так называемые «новые ценности»: равенство, честность, терпимость, — а сами будут вспоминать, как у них встает на сцены насилия.

— Не всем хочется такого… — Я в ужасе смотрела на разворачивавшуюся передо мной сцену, в то время как Влад спокойно наблюдал за мной.

— Не всем. Но девушка, которую сейчас раздевают, добровольно пошла на это. Хозяин клуба в этом плане строг. К ней тоже присмотрись — за деньги она позволила, чтобы с ее телом обращались подобным образом. Кто она, Марин? Беспринципная дешевка или просто пытается выжить в этом жестоком мире, в котором ей не повезло родиться в достойной семье с материальной защитой? Вполне возможно, что она выбрала не такую уж плохую тактику, и через год ты увидишь ее на обложке журнала или будешь брать у нее интервью. Потому что на коне оказываются не самые умные и даже не самые смазливые, а те, у кого есть цель — выбраться из дерьма.

Я смотрела. Либо связанная была прекрасной актрисой, либо ей претило то, что происходит. Девушка была напугана.

Она осталась полностью обнаженной, и тогда двое мужчин начали раздеваться. Связанное тело дернулось.

— Контрактницам, — я догадалась, что речь идет о девушке, — никогда не сообщают подробностей, в какой сцене они будут играть: спать с другими женщинами, с футбольной командой или животными. Но суммы приличные, так что девушки соглашаются. А те, кто здесь сидит, получают еженедельную рассылку с «меню»: расценки, какие сцены будут разыгрываться, даже присылаются фото участников… хм… спектакля. Конечно, получить доступ к такому «меню» непросто.

Голый мужчина подошел к подвешенной на крюк девушке и начал ее целовать: губы, шея, живот, ноги, между бедер. К нему присоединился второй. Тот опустился на колени, зарылся в женские ягодицы. Встал, отошел к креслу, на котором лежала смазка, выдавил немного на руку. Подошел к девушке и начал смазывать ей анальное отверстие.

— Я хочу уйти! — прошипела я.

— Не хочешь! — возразил Влад негромко, но твердо. — Когда я вел себя в постели грубо — тебе же нравилось.

— С тобой было по-другому!

— Почему? Ведь я тоже на твоих глазах кого-то насиловал.

Я посмотрела на него и встретила насмешливый взгляд. Влад был красив: прямой нос, высокие скулы, но лицо не худое — породистое. И это выражение: будто он меня препарирует, понимает и предвидит все, что случится дальше.

Я в который раз спрашивала себя, как попала в такую ситуацию и как мне из нее выбраться.

— Еще немного, — усмехнулся Влад. — Совокупление — недлительный процесс.