— Ах, но ведь я и понятия не имел, как восхитительна старшая дочь лорда Бартона, — уголок его рта чуть приподнялся в насмешливой ухмылке.

— Могу вам твердо пообещать, что брак со мной окажется для вас совсем не восхитительным, — прошипела она.

Множество глаз наблюдало за ними, и ей все время приходилось прилагать огромные усилия, чтобы лицо у нее оставалось любезным, а голос — тихим. Но… о, как хотелось бы ей поставить его на место!

— Скоро тебя заставят повиноваться, — едва слышно произнес он.

И, прежде чем она смогла помешать ему, он взял ее руку и поднес к губам. Поцелуй был мимолетный, легкий и не так чтобы уж очень неприятный. Однако, когда она попыталась освободиться, он крепче сжал плененную руку и повернул ее ладонью вверх. Следующий поцелуй не был ни мимолетным, ни легким. На этот раз горячие губы приникли к ее нежному запястью. У Лиллианы от потрясения участился пульс, но это, по-видимому, только подстрекнуло его. Теперь он прижался губами к ее ладони, Лиллиану охватила настоящая тревога. Казалось, от его прикосновения загорается ее плоть и натягивается каждая жилка. Инстинктивно она сложила пальцы в кулачок, и на этот раз ей удалось освободиться от горячего пожатия его руки.

Этот жалкий успех, однако, не успокоил ее. Казалось, что ее сопротивление придает ему еще больше дерзости. На лице у него играла непочтительная усмешка, а глаза горели огнем, который не предвещал Лиллиане ничего хорошего.

Чем дальше, тем меньше оставалось у Лиллианы уверенности, что она сумеет выставить его вон, но — более, чем когда-либо раньше, — она жаждала этого добиться. Она должна освободиться от него, освободиться любой ценой, мысленно твердила она, но не могла отыскать ни единого способа достичь своей цели, кроме одного: открыто оскорбить его. И вот, когда она уже приготовилась привести свой план в исполнение, заговорил ее отец, сияя широкой улыбкой.

— Я знал, что вы будете прекрасной парой, — сказал он с огромным удовлетворением. — Ваш союз сможет покончить со всеми распрями в этой долине раз и навсегда. А мир приведет к процветанию.

Сэр Корбетт не ответил лорду Бартону. Напротив, упоминание о вражде между Орриком и Колчестером, по-видимому, было ему тягостно: скулы у него напряглись, а глаза сузились. Он потер шрам, рассекавший его бровь, и Лиллиана подумала, что это движение давно стало для него привычным.

Она была уже готова обвинить его перед своим отцом, но вся ее решимость вмиг улетучилась. Никакие слова, подходящие к случаю, не шли на ум. Кроме того, размышляла она, нельзя же вступать в пререкания с отцом в присутствии такого множества гостей. Как ни раздражала ее эта помеха, она понимала, что должна приберечь свои обвинения до того момента, когда их можно будет высказать без посторонних. А уж тогда она без колебаний выложит отцу все — и насчет отвратительных повадок этого нечестивца и насчет его грубого обращения с ней у него в комнате. И тут, словно прочитав ее мысли, сэр Корбетт откинулся на спинку кресла и с самым благонравным видом обратился к будущему тестю:

— По-моему, я еще не имел случая должным образом поблагодарить вас за великолепную комнату, которую вы мне предоставили, лорд Бартон. Я нашел ее в высшей степени удобной. И купание в ванне удивительным образом помогло мне восстановить силы.

— За это можете поблагодарить Лиллиану. Она знает, как вести хозяйство в этом замке. Здесь нет ни одного слуги, который не кидался бы выполнять ее распоряжения по первому слову. — Старый рыцарь знаком приказал слуге наполнить кубки Корбетту и ему самому. — Она настоящее сокровище, моя Лилли.

Глаза Корбетта слегка скользнули по Лиллиане, и ей стало неуютно от этого беглого взгляда. Как же ему не стыдно, молча кипятилась она. Но лорд Бартон не мог видеть раздражающий блеск в глазах Корбетта, и продолжал:

— Да уж, когда Оррик-Каслом правит она, все здесь идет гладко под ее твердой рукой.

Корбетт задержал взгляд на этих самых руках и, к великой досаде Лиллианы, это случилось именно тогда, когда она потирала то место на запястье, которого касались его губы. Потом он медленно перевел взгляд на ее лицо.

— Вы совершенно правы. Молодая девушка, которую она мне прислала, была исключительно приветлива и расторопна. Она так хорошо прислуживала мне, что я почувствовал себя совершенно как дома. Если бы я знал ее имя, я бы непременно назвал его вам. Но, увы, едва она закончила свою работу, ее тут же и след простыл. — Он снова улыбнулся Лиллиане с убийственным обаянием.

— Прекрасно, прекрасно, — благодушно пробормотал лорд Бартон и поудобнее устроился на своем кресле. — А теперь, Лиллиана, пора приступить к трапезе.

От хитроумных замечаний Корбетта Лиллиана пришла в такое негодование, что не смогла даже ответить отцу. Все, на что у нее хватило сил, — это подать сигнал дворецкому, после чего в зале показалась длинная процессия слуг с разнообразными яствами на подносах. Они раскладывали аппетитные кушанья по тарелкам многочисленных гостей, и Лиллиана в каменном молчании наблюдала за результаты своего умелого управления. Однако мысли ее были заняты отнюдь не обильным ужином и не гостями, которые принялись жадно поглощать поданную им еду. Мыслями Лиллианы целиком завладел сидящий рядом мужчина.

Ее мучило ощущение его близости. У нее было такое чувство, как будто ее обволакивает тепло, исходящее от его тела. Она невольно посмотрела в его сторону и обомлела от его откровенного взгляда.

— Не смотрите на меня так, — тихо потребовала она.

— А как я смотрю на вас? — спросил он, наклонившись к ней.

— Вы сами знаете как! Как будто… как будто… — Лиллиана растерялась и почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо.

— Как будто… что? Как будто я с трудом могу поверить в свою счастливую звезду, обнаружив, что старая дева — моя нареченная оказалась той самой красавицей, которая сегодня мне прислуживала? Как будто я испытал огромное облегчение оттого, что моя невеста так хороша собой? — Он протянул руку, чтобы коснуться ее щеки, но она отпрянула, чтобы избежать этого.

Лиллиана послала ему уничтожающий взгляд.

— А если бы вы… — слова давались ей с трудом. — Если бы вы не обнаружили, что я так хороша собой, как скоро вы начали бы бегать за служанками?

— Уже ревнуете? — он насмешливо поднял рассеченную бровь. — Если вы имеете в виду нашу недавнюю встречу, то я не понимаю, о чем вам беспокоиться. В конце концов, ведь это вы меня одурачили.

— Я вас одурачила! — прошипела она. — Ну, а все же, если бы вы…

— Если бы я не вошел тогда к себе в комнату, вы бы успели получше покопаться в моих вещах.

— Это… это… это не ваша комната! — возмутилась она.

— Нет, моя, — возразил он. — И, хотя я действительно получил удовольствие от ванны, я до сих пор не могу понять, для чего вы решили притвориться кем-то другим. Что вы рассчитывали этим выиграть?

— Я и не думала… — она резко смолкла при виде приближающегося слуги с подносом.

С медленно закипающим гневом она наблюдала, как спокойно выбирал сэр Корбетт для них обоих куски жареного каплуна, копченого угря и запеченной свинины, — по обычаю им полагалось есть из одной тарелки. С подноса другого слуги он взял соленую рыбу, изюм и несколько кусков сыра разных сортов. Затем он налил в свой кубок изрядное количество вина и предложил Лиллиане.

Но Лиллиане вовсе не хотелось принимать от него никаких знаков этой насмешливой галантности. Не хотела она и оказать ему честь, согласившись есть с ним из одной тарелки. Она с надеждой ждала от него какой-нибудь вспышки; если бы правда вышла наружу, Лиллиана была бы только рада: уж очень подавлял ее тот фарс, который они разыгрывали перед всеми. Однако недовольство ее поведением выразил не сэр Корбетт, а отец.

— Ешь, дочка. Ешь и не позорь отца и жениха, выставляя напоказ свой упрямый нрав! Неужели ты хочешь, чтобы сплетники судачили и разносили повсюду басни о твоей строптивости?

Туллия и Сэнтон, сидевшие по другую сторону от отца, смотрели на нее во все глаза, позабыв о еде. Зато на лице Оделии было написано столь явное удовлетворение, что именно оно в конечном счете побудило Лиллиану уступить. Она не знала, почему Оделия считает необходимым так подчеркнуто выражать свое презрение к ней, но и Оделия и Олдис явно наслаждались, видя, как ненавистен Лиллиане предстоящий брак с Корбеттом.

Соблюдая всяческую осторожность, лишь бы ее пальцы не коснулись пальцев сэра Корбетта, Лиллиана взяла кусок каплуна. Но никакого удовольствия от еды она не получала и даже не в состоянии была достойно оценить плоды усилий поваров. Всеподавляющее присутствие человека, сидевшего рядом, отбивало у нее аппетит. В ней бурлили злые чувства. Что бы он ни делал — брал ли кусок мяса из полной тарелки, отзывался ли с похвалой о превосходном блюде, — ее ярость только нарастала. Она с трудом проглатывала кусочки каплуна и изо всей силы удерживала на лице приличествующее случаю выражение.

Во время трапезы Корбетт не заговаривал с ней, предпочитая, видимо, беседовать с ее отцом. Они говорили об угодьях и крестьянах, о предстоящей охоте в близлежащих лесах и об особенностях обороны замка. Между этими двумя мужчинами сохранялась еще некоторая натянутость — беспокойное чувство, порожденное годами вражды и недоверия. Но, несмотря на это, беседа текла плавно, и скованность первых минут понемногу рассеивалась.

По мере того, как под благотворным воздействием обильной пищи и доброго вина ослабевало напряжение между двумя рыцарями — старым и молодым, — возвращалось и радостное оживление общества.

Но настроение у Лиллианы ничуть не улучшилось. Разве могла она разделять общее веселье, когда рушилась вся ее жизнь? И, в довершение ко всему, как бы для того чтобы оскорбить ее еще сильнее, этот мужлан вообще перестал замечать ее присутствие за столом, словно ему и дела нет ни до нее самой, ни до ее чувств. Было яснее ясного, что двое мужчин достигли согласия, совершенно не принимая в расчет ее мнение.

Сэр Корбетт наконец снова обратил на нее внимание только после того, как появились подносы со свежими фруктами и печеньем. Она в раздражении крутила в пальцах пустой кубок, когда он внезапно положил свою большую руку поверх ее руки. Лиллиана отпрянула и попыталась высвободиться, но его хватка только стала еще сильнее.

В равной мере встревоженная как ощущением жара, исходящего от его руки, так и скрытым смыслом его действий Лиллиана одарила его пылающим взглядом.

— Отпустите меня сейчас же, вы, наглец! — потребовала она. — Вы много себе позволяете, когда…

— Предполагается, что я очарован вами. — Он послал ей озорную улыбку и в дьявольской гримасе поднял обезображенную бровь. — Рискну сказать, что ваш отец будет просто в восторге, видя, как меня околдовала его «Лилли».

— Не называйте меня так!

— Это же ваше имя, правда? Готов признать, что «Лиллиана» лучше звучит для наследницы Оррика. А «Лилли» больше подходит для нежной и простой девушки, которая может оказаться служанкой благородного лорда. — Его глаза задорно светились. — Я предпочитаю Лилли…

Лиллиана была оскорблена сверх всякой меры.

— Тогда, может быть, вы поищете себе жену среди наших многочисленных служанок, если именно таков ваш вкус? Это уж наверняка не разбило бы мое сердце!

— Ах, но ведь случилось так, что я уже присмотрел тут одну милую девушку. Вы, вероятно, знаете ее? — Прежде, чем она опомнилась, он разжал ее пальцы, вцепившиеся в ножку кубка, и искусно переплел их со своими. — У нее прелестное лицо, а очертания тела — мягкие и радующие глаз. Правда, у нее дерзкие манеры и бойкий язычок. — Бессильная ярость Лиллианы забавляла его. — Она не сказала мне, как ее зовут, и все-таки я почему-то уверен, что рано или поздно найду ее.

— Не найдете, если она сумеет держаться от вас подальше, — процедила Лиллиана, не оставляя попыток отнять у него свою руку.

Сэр Корбетт ответил не сразу. Когда же он заговорил; у него в голосе звучала предостерегающая нотка.

— Обе — служанка и высокородная госпожа, так же как и весь Оррик, — станут моими. Не сомневайтесь. — Он разжал руку. — Хотите вы того или нет — для меня не имеет значения. Вы будете исполнять свой долг как дочь и жена, а я буду исполнять свой — как муж.

Это было произнесено с такой непререкаемой убеждённостью что сердце Лиллианы преисполнилось страхом. В этот момент он был ее врагом, врагом и больше никем. И он заявил о своей победе, когда сражение еще даже не началось.

Лиллиана была не в силах отвечать. Хуже того, она чувствовала, как щиплет у нее в глазах от глупых подступивших слез. Зная лишь одно — что надо бежать прочь от него, она внезапно встала из-за стола, в спешке едва не опрокинув свое кресло. Она не задержалась даже затем, чтобы принести свои извинения. Она в самом деле опасалась, что стоит ей заговорить — и постыдные слезы хлынут у нее из глаз.

Когда она покидала залу, все стихли, как и при ее появлении. Она понимала, что такой неожиданный уход станет предметом сплетен и кривотолков, что об этом будут судачить и строить догадки. Но она не могла здесь оставаться. Не могла!