— Что ты сделал с моими стражниками? — гневно спросила она.

Глаза Корбетта сузились.

— Во-первых, они больше не твои стражники. Любой человек, который не предан мне — мне, слышишь? — может попрощаться с обязанностями стражника и заняться разведением овец или пахать землю.

От такого произвола Лиллиана пришла в бешенство:

— Ты не имеешь права!

— Я имею полное право!

Его резкий ответ сразу заставил ее прикусить язык. Еще долго они смотрели друг на друга, словно вели незримый поединок. Затем Корбетт перевел дух и, видимо, успокоился.

— В Оррике многое изменится, — начал он рассудительно. — Прими это как должное, и ты увидишь, что жизнь станет много легче.

Ему не надо было говорить: «Пойди против меня, и ты проиграешь». Она уже знала, что он думает по этому поводу.

Но Лиллиане трудно было заставить себя смириться и бессильно смотреть, как в Оррике все становится вверх дном по его капризу.

В полнейшем расстройстве она попробовала встать, но он легко удержал ее.

— У нас осталось незавершенное дело, — напомнил он.

— О каком деле ты говоришь? — сердито спросила она, решив, что он приберег для своей строптивой жены еще какое-то наказание.

— Когда в последний раз мы лежали вместе, ты просила меня подождать. Сегодня я именно это и исполню — дождусь, чтобы ты была вполне удовлетворена.

Янтарные глаза Лиллианы расширились от этих ошеломляющих слов; что угодно она готова была услышать, но только не это. Как часто она терзалась, вспоминая тот невольный призыв. Она не знала, почему обнаружила тогда свои чувства, как какая-нибудь развратница. Она всей душой надеялась, что он забыл ее бесстыдный возглас. Но теперь стало совершенно ясно, что нет, не забыл. Пока она смотрела на него во все глаза, раздавленная ужасным воспоминанием, его суровое лицо смягчилось, и она уловила тень улыбки на его губах.

— Сейчас и начнем. Почему у тебя такой возмущенный вид? Ты ведь не забыла, как упоительны радости брачного ложа?

— Все, что я помню, — это как меня заставили вступить в этот брак против воли! — огрызнулась она, не желая признать правду его слов.

— Не спорю, так оно и было. — Она снова ощущала, как горячее дыхание Корбетта шевелит ее волосы. — Но зачем тебе отрицать, что сейчас ты находишь в нашем соединении такое же удовольствие, как и я?

И тотчас же в ней взметнулся жар. Гнев улетучился, вытесненный иным, неуловимо-опаляющим чувством. Словно огненные языки вспыхивали там, где он касался ее, — было ли то прикосновение пальцев под шнурками на боку рубашки, или ладони к колену, но более всего — его мужской твердыни к ее лону.

Теперь она знала, что должно произойти, и это новое знание наполняло ее странным ожиданием: словно что-то напрягалось и скручивалось у нее внутри. Но все еще оставалась в ней некая тень собственной воли, которая пыталась преодолеть такое беззаветное подчинение ему. Лиллиана инстинктивно попыталась высвободиться, но в планы Корбетта это не входило. Он лишь теснее прижал ее к себе.

— Не улетай, Лилли. И не отвергай ту радость, которую мы можем подарить друг другу.

Он заставил ее поднять голову и медленно провел пальцем по ее полной нижней губе.

— То, что было между нами раньше, — это только начало.

Горячий румянец залил ее лицо. От его слов, от чувственной ласки ее кинуло в дрожь.

Их взгляды встретились, и она увидела, как затуманились от страсти глаза Корбетта. Она поспешно отвернулась, боясь, что и ее бесстыдные желания он столь же безошибочно прочтет у нее в глазах. Ее угнетала неудержимость собственных влечений. Разве не он только что отпраздновал победу над ней? Разве не он выставил ее на посмешище, перехватив у нее всю власть в Оррике? Как же она могла испытывать к нему такое сокрушительное, испепеляющее желание?

Она все еще сидела у него на коленях, обуреваемая жаждой слияния с ним и неспособная взглянуть в лицо ни Корбетту, ни простой правде собственных чувств. Но Корбетта не сдерживали ни стыд, ни колебания.

— Дай мне знать, чего ты хочешь, — тихо сказал он ей на ухо, а потом провел губами по ее шее, и она ощутила его горячее дыхание каждой клеточкой своей кожи, которая словно по волшебству обрела способность чувствовать все стократно сильнее, чем всегда. — Дай мне знать.

Его рука скользнула по ее бедру, и она задохнулась от наслаждения. Настоящий пожар вспыхнул в ней от этого простого и легкого касания, и остатки рассудка, казалось, сгорели в этом огне.

— Дай мне знать, чего ты хочешь, — снова потребовал он голосом низким и хриплым.

— Я… я сама не знаю, — тихо выдохнула Лиллиана. — я не знаю.

Внезапно он встал, высоко подняв ее в могучих руках. Глаза у него горели.

— Зато я знаю, Лилли. Я точно знаю, чего ты хочешь.

Он понес ее к высокой кровати под пологом, и она закрыла глаза, молчаливо признавая его правоту. Он знал, конечно же, знал. Она содрогнулась.

Он сел на край кровати, все так же крепко прижимая Лиллиану к груди. Он словно укачивал ее, и она была послушна его рукам: о сопротивлении уже и речи не было. Потом он обеими руками отклонил назад ее голову и захватил ее губы горячим, красноречивым поцелуем. Его рот был твердым и подвижным, ласковым и знающим, и ему ответил огонь, вспыхнувший где-то в самых глубинах ее существа.

Она помнила эти жаркие, одурманивающие поцелуи. Слишком хорошо помнила. Они опьяняли, и лишали сил, и вызывали жгучее желание, чтобы им не было конца.

Сама не сознавая, что делает, Лиллиана обвила руками его шею. Она ощущала пальцами твердость его литого тела, она ощущала, как горяча его кожа, чуть влажная из-за выступившего пота. Она изогнулась, чтобы как можно теснее прижаться к нему, и услышала низкий стон его желания.

— Ах, женушка, как я истомился по тебе в эти долгие, долгие недели…

Это признание наполнило ее каким-то непостижимо-женским торжеством; ничего подобного она раньше не испытывала.

— Потому ты и ехал впереди всех? — шепотом спросила она.

Корбетт рассмеялся, а потом откинулся назад, чтобы лучше видеть ее.

— Ну конечно, — подтвердил он с дьявольской усмешкой, затем без предупреждения поднял ее у себя с колен и поставил на ноги перед собой.

Он пожирал взглядом ее милое раскрасневшееся лицо, и глаза у него светились нетерпением.

— Я слишком спешил вернуться к своей молодой жене. — Он помолчал, жадно всматриваясь в каждый дюйм ее мягкой женственной фигуры. Голос у него стал еще более хриплым. — Покажи мне свое радушие, Лилли.

Она хотела его. В ней зарождалась боль, и она знала, что только от него зависит исцеление. И все-таки сейчас, когда он сидел здесь, как искусно изваянная статуя, во всем великолепии своей мужественной красоты, отчаянная робость сковала Лиллиану.

В чем она могла проявить свое радушие? — растерянно думала она. Она боролась с Корбеттом и ненавидела его. По всей видимости, он не был убийцей, как она подозревала, но все равно он суровый и безжалостный человек. Королевский Кречет. Или… Королевский Ястреб? В замешательстве она покачала головой и сделала шаг назад, но Корбетт удержал ее.

— Не стыдись, Лилли, — сказал он. — Ты не можешь больше уклоняться от выполнения своего супружеского долга.

— Я… я не стыжусь. И… — она залилась румянцем и опустила глаза. — И я не пытаюсь уклониться… ни от чего.

И тогда его лицо посветлело. Он притянул ее поближе к себе, так что она теперь стояла между его коленями, и положил ей на талию свои широкие ладони.

— Передо мной тебе незачем стыдиться, моя милая женушка. — Он улыбнулся и откинул вьющуюся прядь ей за плечо. — Но если ты предпочитаешь, чтобы я помог тебе раздеться, — пусть будет по-твоему.

Мучительное чувство унижения и радостное воодушевление, от которого кружилась голова, боролись в душе Лиллианы, когда он приступил к выполнению этой задачи. Сначала было покончено со шнурками на рукавах; затем настала очередь пояса. Когда он помогал ей снять платье через голову, румянец ее стал уже совершенно пунцовым. Она быстро сняла туфли и чулки, все время чувствуя, какими горящими глазами он смотрит на ее стройные ноги. И вот она поднялась, прикрытая только тонкой виссоновой рубашкой, и взглянула на него.

Освещенный пламенем камина, Корбетт казался Лиллиане чем-то вроде темного, золотого миража — видения, вызванного к жизни ее собственными грешными мыслями. Сколько раз за время его отсутствия она закрывала глаза лишь затем, чтобы увидеть его в точности таким, как сейчас? Сколько молитв она вознесла в безумной надежде, что утихомирятся ужасные желания, одолевающие ее? В этой самой постели она проводила одинокие ночи, но в памяти он все время был с ней.

Но теперь это было не в воспоминаниях. Он был здесь, здесь были его плоть и кровь, кости и мускулы. Его кожа тоже была явью, горячая и чистая, помеченная шрамами, которые она уже могла себе представить с закрытыми глазами. И его губы — неотразимые, как раньше; губы, что умеют шептать нежные слова, и целовать ее…

Дыхание Лиллианы участилось и глаза расширились. Чувствуя, как нарастает в ней возбуждение, Корбетт притянул ее поближе.

— Теперь рубашку.

Он положил руку ей на колено и начал поднимать вверх мягкую ткань.

Когда он медленно обнажил ее ноги, сердце у нее гулко заколотилось в груди. Она качнулась к нему, ища защиты от подхватившего ее урагана чувств. Но вот его рука нашла нежную плоть ее бедра, и тогда она прильнула к нему, крепко обхватив его широкие плечи.

Она беспомощно закрыла глаза, когда его рука скользнула по бедру еще выше. Ей больше не вынести этого, думала она, чуть дыша. Ни за что не вынести.

Потом его другая горячая рука легла ей на затылок и мягким нажимом заставила Лиллиану наклонить голову. Их губы встретились, она задохнулась от безграничного наслаждения, и потребовалось совсем немного, чтобы заставить ее открыться настойчивому поцелую Корбетта. Она тонула в чистейшем восторге, погружаясь в магическую бездну, где существовали лишь двое — Корбетт и она сама. Ее тонкое одеяние исчезло. Тогда он притянул ее к себе, крепко прижал и одним неостановимым движением увлек за собой в постель.

Потом он, не размыкая объятий, перевернулся вместе с ней, так что она оказалась внизу, лишенная даже возможности пошевелиться.

— Наконец-то ты попалась, моя дикарка. Ты хорошо изображаешь Ледяную Деву, но я растоплю зимний холод твоего сердца.

Кем-кем, а уж Ледяной Девой она себя не чувствовала. Твердое тело Корбетта, всей тяжестью прижимающее ее к постели, зажигало в ее крови самый неукротимый огонь. И все-таки при его последних словах глаза Лиллианы широко открылись.

— Ты искал путь к чему угодно, но только не к моему сердцу, — прошептала она и, прежде чем он успел ответить, притянула к себе его голову и поцеловала. В этом движении слилось все — страсть, отчаяние, бесстыдная смелость… но выслушать его ответ у нее не хватило бы сил. Она с радостью вернула бы свои слова обратно, если бы могла: она знала, что открыла ему слишком многое.

Ее порыв воспламенил Корбетта еще сильнее. От губ — вниз, к шее и затылку прокладывал он дорожку горячих поцелуев, словно метил ее клеймом как свою и только свою собственность.

Лиллиана чувствовала, что без остатка растворяется в нем. Она откинула назад голову и закрыла глаза — жертва, добровольно отдающая себя во власть этой дивной муки. В безоглядном порыве она откликалась на любое прикосновение его искусных пальцев и опытных губ.

Он медленно начал скользить по ее телу вниз, от головы к ногам: теперь его целью были ее груди с сосками, затвердевшими от муки ожидания. Он зажал губами один из них… потом второй. Он уделял внимание то одному, то другому, дразня их губами, зубами и языком, пока не довел Лиллиану до головокружения и беспамятства. Она прижалась к нему животом в беззвучной мольбе, в стремлении хоть как-нибудь облегчить бремя этого нарастающего наслаждения в самой глубине ее естества. Но Корбетт не был еще согласен пойти ей навстречу. Его глаза тоже были затуманены желанием, и веки отяжелели, когда он взглянул ей в лицо.

— Скажи мне, чего ты хочешь, Лилли. — Он мучил ее легкими блуждающими поцелуями в плечо и в ямку под подбородком. — Скажи мне, — выдохнул он ей в ухо.

Лиллиана застонала от беспредельного блаженства:

— Я хочу тебя. — Она задохнулась. — О, приди же ко мне, приди…

И, тоже застонав, Корбетт наконец сдался. Они оба были в поту, когда он поднялся над ней. Тяжелый клад его мужской силы огнем прожигал ее живот, и она заметалась в упоительном предвкушении.

— Ах, моя пылкая девочка. Теперь ты поторапливаешь меня. Но нам незачем так спешить.

Он помолчал, отыскивая нежный вход в ее женские глубины. Лиллиана изогнулась дугой ему навстречу, готовясь принять исцеляющую полноту его присутствия. Но он не позволил себе ринуться в стремительный натиск.