Лиллиана смахнула две горячие слезы и подняла глаза к небу. «Боже милостивый, — молила она, и звезды расплывались у нее в глазах, затуманенных слезами. — Боже милостивый, помоги мне, прошу Тебя». Потом ее зрение понемногу прояснилось, и она бросила взгляд на зубчатый силуэт дозорной площадки. Там что-то шевельнулось. Она присмотрелась повнимательнее, пытаясь понять, что там происходит. Может быть, то была просто игра теней, или воображение над ней подшутило? Но потом она отчетливо разглядела: там был мужчина, и он что-то поднес к губам.

У Лиллианы защемило сердце. Корбетт был так близко, на расстоянии всего лишь одного лестничного пролета, у нее над головой — а она в это время изнывала от тревоги у себя в спальне! Ей пришло в голову, что, должно быть, он предпочитает одиночество ее обществу. Но она не пожелала прислушиваться к таким гнетущим мыслям.

Подъем на дозорную площадку по ступеням винтовой лестницы казался бесконечным. И все-таки, уже стоя перед дверью на железных петлях, она заколебалась. Она даже едва не поддалась искушению вернуться в безопасные пределы спальни. Но другие чувства, куда более мощные, чем страх, толкали ее вперед, и, преодолев секундное замешательство, она толкнула тяжелую дверь.

Корбетт сидел между двумя высокими остроконечными зубцами, свесив ногу со своего опасного насеста. Вторая нога, согнутая в колене, служила ему опорой для руки. В руке он держал круглый оловянный кувшин, но сейчас не пил из него. Он просто сидел безмолвно, созерцая залитую лунным светом долину за стенами замка,

В этот момент Лиллиана слишком ясно почувствовала, как несчастлив ее супруг. Может быть, он был так же несчастлив и тогда, когда впервые явился в Оррик? Она не знала ответа на этот вопрос, потому что в тот день была не способна заметить хоть что-нибудь, кроме ореола его мощи… мощи рыцаря и врага. Он был Королевским Кречетом, а она — добычей, на которую он нацелился. Что ж, теперь он заполучил ее, но, судя по всему, эта победа не принесла ему удовлетворения.

Лиллиана была готова обратиться в бегство: крах ее надежд был очевиден. Разве сможет она когда-нибудь добиться, чтобы он хоть в малой степени с ней считался? Сейчас, когда она всматривалась в его твердый, неподвижный профиль, это казалось невозможным.

Она направилась к двери. Корбетт окликнул ее, и она энергично покачала головой, желая только одного — пусть бы он вообще забыл, что она здесь была, и дал ей спокойно уйти — вместе с ее разбитым сердцем.

Но Корбетт был, как всегда, несговорчив, и его короткая команда заставила ее остановиться:

— Иди сюда.

У Лиллианы замерло сердце. Больше чем когда-либо, ей хотелось уйти, сбежать, уклониться от нового унижения. Но и вырваться из его власти было ей не под силу. Она просто прислонилась головой к иссеченной непогодами двери, словно та могла поддержать ее.

— Я сказал, иди сюда, — потребовал он более резко.

На этот раз ей почудился слабый запах вина. Она не повиновалась, а просто застыла, не двигаясь, — светлая стройная фигура на фоне темной двери. Когда стало ясно, что она ничего не ответит, Корбетт оставил свое место между зубцами, пересек маленькую площадку и подошел к жене.

Он резко развернул ее и прижал спиной к шероховатой двери.

— Зачем ты здесь? — рявкнул он. — Впрочем, это глупый вопрос, правда?

Он крепче стиснул ее руки, прежде чем выпустил их. Потом он уперся в дверь одной рукой и наклонился ближе к Лиллиане. Теперь запах вина в его дыхании сделался отчетливо различимым, и она поняла, что муж выпил много больше, чем в прошлые ночи.

— Подумать только, ты опровергаешь все мои теории о женщинах, — начал он неожиданно дружелюбным тоном.

Лиллиана заподозрила подвох. Ее сбивали с толку странные перемены в его настроении — от уныния к злости, а теперь — почти к шутливому поддразниванию.

— Тебе же хорошо известно, что от жен не ждут пылких страстей. Они только терпеливо сносят знаки привязанности мужей из чувства долга. А вот любовницы ласковы и отзывчивы. — Он провел пальцем по щеке Лиллианы, а потом начал играть с ее локонами. — Как жаль, что ты не могла стать просто моей любовницей. Насколько счастливей мы могли бы быть.

— А ты сейчас вообще несчастлив, — прошептала Лиллиана.

— Не более несчастлив, чем ты. Мы поженились по велению долга. Но любовники… любовники не повинуются долгу.

— Ты женился на мне вовсе не из чувства долга. Никто тебя не заставлял, — с упреком напомнила ему Лиллиана.

Корбетт усмехнулся:

— Разные бывают долги, Лилли…

— Ах, ну как же иначе!.. Иметь наследника… и что-нибудь такое, что можно будет потом этому наследнику оставить, — это был твой долг? — перебила его Лиллиана, пряча боль за личиной гнева. — Как жаль, что ты не выбрал кого-нибудь другого.

Лицо Корбетта оказалось совсем рядом. Его глаза были черны, как уголь, и непроницаемы, как камень. Она пыталась отвернуться, уйти из-под его испытующего взгляда, но его рука, все еще блуждавшая в ее распущенных локонах удерживала ее.

— Да, было бы куда проще… если бы я мог. Все, чего я хотел, — это заполучить добрую маленькую женушку. А заполучил… — Он замолчал и тесно прижался к ней. — А заполучил я пылкую маленькую искусительницу. Скажи, Лилли, ты согласилась бы быть для меня только любовницей?

— Ах, черная твоя душа! — вскричала Лиллиана, пытаясь высвободиться. — У тебя только одно распутство на уме!

— Как и у тебя! — Он искусно подавил ее сопротивление. — Какая причина погнала тебя искать меня, если не похоть? В чем ты можешь обвинить меня? Только в том, в чем сама виновата не меньше!

Каждое слово ранило ее в самое сердце — вдвойне мучительно, потому что было отчасти справедливым. Но признаться в этом ему она не могла. Во всяком случае теперь, когда он наконец честно сказал о своих чувствах к ней.

— Я не виновата ни в чем, кроме того, что стараюсь быть хорошей женой.

Корбетт невесело засмеялся.

— Добрая жена выполняет свои обязанности, почитает супруга как господина и спокойно подчиняется его любовным капризам. Но моя Лилли не такова. Ты держишь меня на расстоянии, пока можешь, а потом кричишь от страсти, пока мы оба не доходим до лихорадки и опустошения. Так кто же ты — жена или любовница?

Она опустила ресницы, чтобы скрыть набежавшие слезы. Что она могла ответить на такой вопрос?

— Я больше не хочу с тобой воевать, — прошептала она.

— Что ж, — тихо отозвался Корбетт. — Может быть, ты больше не хочешь со мной воевать. Но, видишь ли, многое переменилось.

— Нет, это ты переменился, — неуверенно возразила она. — Ты отдалился. Ты избегаешь меня. И каждый вечер ты наливаешься элем и вином.

Эти слова, казалось, застали его врасплох.

— На то у меня есть свои причины. — Он помолчал, а потом, скривив губы, добавил. — Эль придает силу. Вино придает смелость.

Лиллиана не могла отнестись к таким словам серьезно.

— Кого тебе бояться? — фыркнула она. — Это мы, все остальные, должны ходить на цыпочках, дрожать от страха перед твоим гневом и потакать твоим малейшим прихотям!

Серые глаза Корбетта не отрывались от ее лица бесконечно долго. Что-то серьезное тревожило его, и Лиллиана не могла догадаться, в чем же источник этой тревоги. Какой-то демон терзал его душу. Но когда она вновь подняла на него глаза — отчасти испуганная, отчасти околдованная, — она увидела, что выражение лица у него изменилось.

— Скажи мне, Лилли. Вот сейчас — ты дрожишь от страха перед моим гневом?

Лиллиана мгновенно насторожилась. Что-то изменилось. То ли в каком-то оттенке его голоса, то ли в изломе его рассеченной брови… она прочла смутное предостережение. Она ответила не сразу.

— Может быть, тебя тревожит моя малейшая прихоть? — настаивал он.

— Ты… ты не причинишь мне зла. Я знаю это, — запинаясь, призналась она.

— Ах, если бы я мог быть так же уверен в тебе… — пробормотал Корбетт, но прежде чем она смогла спросить, что означает это несправедливое замечание, он вдруг оттащил ее от двери. — Так вот, сегодня ночью у меня есть прихоть. И я хочу, чтобы ты мне угождала.

Он откинул плащ с одного ее плеча и потеребил мягкую шерсть платья. Затаив дыхание, она ждала, что за этим последует.

Наконец он заговорил тихим, почти неузнаваемым голосом.

— Покажи мне, кто ты, жена или любовница. Дай мне увидеть, кто ты для меня.

— Я… я твоя жена, Корбетт, — едва слышно проговорила она. — Почему ты вбил себе в голову такие глупые мысли?

— Нет, в самом деле. Покажи мне это, — снова потребовал он.

— Я не знаю, чего ты от меня хочешь! — закричала Лиллиана в смятении.

Он обращался с ней так грубо, словно она была какой-нибудь потаскушкой из таверны. Он делал это вполне умышленно, и это разрывало ее сердце.

— Но ты наверняка должна это знать. Твоя матушка не могла пренебречь такой важной стороной твоего обучения. Жена всегда выполняет требования мужа, иначе он имеет право ее поколотить. А вот любовница вольна покинуть своего мужчину в любой момент — всегда под рукой найдется другой мужчина. Но если она остается — она остается ради любви. — Его глаза сузились, когда он продолжал терзать ее. — Когда мы поженились, ты не любила меня. Ты любила другого. Сэра Уильяма, я полагаю, — добавил он язвительно.

— Нет, это не так…

— И хотя в то время ты была невинна, Уильям теперь хвалится передо мной, что он покорил тебя.

— Он лжет! Я не знаю, зачем…

Корбетт схватил ее за запястье и притянул к себе.

— Я тоже не знаю, зачем ему было лгать мне. Для этого надо было совсем обезуметь — ведь я легко мог убить его. Поэтому я должен верить, что его слова правдивы.

У Лиллианы брызнули слезы. Все было безнадежно, и она знала, что потеряла его. Хотя, по правде говоря, он никогда и не принадлежал ей по-настоящему. Но какое-то время она так сильно на это надеялась. Теперь надеяться было не на что.

— Моя жена. Его любовница. — Он еще крепче стиснул ее запястья, и лицо у него окаменело. — По праву мне следовало избить тебя. Я должен был так разукрасить эту нежную, мягкую плоть, чтобы ни один мужчина не мог бы впредь польститься на тебя.

— Я никогда… никогда не была его любовницей… — Лиллиана плакала уже навзрыд.

Внезапно он отпустил ее, и она отступила на шаг. В тишине, на залитой светом месяца смотровой площадке они смотрели друг другу в глаза. Она вытерла слезы и судорожно вздохнула.

— Я не знаю, чего ты хочешь от меня… не знаю, кем ты хочешь меня видеть. Если во мне загорается страсть… если я так сильно стремлюсь к тебе… то ты считаешь меня виновной. Неужели ты предпочел бы, чтобы я была холодной и равнодушной? — Она покачала головой и с упреком взглянула на него широко открытыми глазами. — Почему я не могу быть просто твоей женой? Почему ты не можешь находить радость в той страсти, которая вспыхивает между нами, и судишь обо мне так несправедливо?

Лиллиана дрожала с ног до головы. Когда он снова шагнул к ней, она с трудом выдержала его сверлящий взгляд. Он снова собрал в пучок ее волосы на затылке и потянул их назад, так чтобы ее лицо обратилось к нему.

— Тогда покажи мне, — хрипло проговорил он. — Покажи мне, что ты можешь быть и женой, и любовницей.

Когда были сказаны эти несуразные слова, Корбетт наклонил голову и захватил ее губы крепким властным поцелуем. Он держал ее мертвой хваткой; ее руки были зажаты между ними, и сначала она была слишком потрясена, чтобы как-то ответить. Но если ярость Корбетта и была подобна ужасному лесному пожару, который пожирает все на своем пути, она быстро разрослась в ад испепеляющей страсти, против которой Лиллиана оказалась беззащитной. Словно человек, неспособный сопротивляться тому, что губит его, она уступила грубому напору. Словно ничто из того, что было раньше, не имело никакого значения, она превращалась в мягкий воск для его безжалостной твердости.

Она вцепилась в шерстяную ткань его туники и притянула его к себе. Корбетт глухо застонал. Он выглядел как смертельно раненный, когда оторвался от ее губ. Потом он обеими руками сжал ее голову и заставил ее отклониться назад. Его глаза были черны как ночь, и все-таки в их глубинах Лиллиана видела мучительные сомнения, терзавшие его.

— Покажи мне, Лилли, — повторил он. — Покажи мне как женщина приходит к мужчине, которого выбрала сама. Соблазни меня. — Он снова застонал и еще раз приник к ее губам. — Заставь меня поверить этому.

Он сомневается в ней. Он всегда будет сомневаться в ней, подумала Лиллиана, и рыдание вырвалось у нее из груди. Но даже эта всепоглощающая печаль не могла погасить пламя, которое он в ней зажигал. Рассудком она понимала, что надеяться не на что. И все-таки ей хотелось верить — пусть даже она просто обманывала сама себя, — что он любит ее… что она нужна ему. Хотя бы в этот последний раз. Она знала, что его влечет к ней; это было странное, не похожее ни на что влечение, граничащее с отчаянием; не любовь, нет… но сейчас она будет считать это любовью.