Она потянулась к нему и, вложив в поцелуй всю душу, заставила себя подавить рыдания.

— Я люблю тебя, Корбетт. О, я люблю тебя, — шепнула она, когда он прижал ее спиной к зубчатому парапету.

Она не рассчитывала, что он услышит эти слова, но они были сказаны, и взять их назад ей было не дано. Она не могла бы сказать, услышал ли он; и, по правде говоря, не задумывалась об этом, потому что голова ее уже начала кружиться от его поцелуев.

Лиллиана потеряла всякую связь с местом и временем, Корбетт все глубже и глубже втягивал ее в водоворот исступления, порожденный тоской и желанием. Она так хотела его, что не могла сдержать невольную дрожь.

Корбетт втиснул свое колено между ее бедрами, и от этого вызывающе-хозяйского движения Лиллиану кинуло в жар. Одной рукой он ласкал ее грудь, а другой — поддерживал ее, склонившись над ней между массивными зубцами. Лиллиана обвила руками его шею, пытаясь удержать его голову и не дать ему оторваться от ее губ.

Она могла уступить ему здесь, сейчас, в ночной тьме, у холодных каменных стен Оррик-Касла. Она становилась все более и более податливой, она начала, как распутная девка, прижиматься к нему… и вдруг она почувствовала, что он отстраняется от нее.

Она изо всей силы вцепилась в него, она должна была его удержать! Он не прерывал поцелуя, и его язык творил с ее языком некий бурный чувственный танец… но он отдалялся, и она не могла заставить его остаться.

Вид у Лиллианы был самый плачевный. Юбка задралась, обнажив ноги, платье на одном плече разорвалось, а волосы в диком беспорядке развевались на ветру. Она стояла, отклонившись назад, в том самом промежутке между зубцами, где он сидел до ее прихода, и ей было понятно, что она выглядит совершеннейшей потаскухой. Но если он хочет от нее именно этого…

Корбетт тяжело дышал. Отступив на шаг, он медленно обвел ее настороженным изучающим взглядом, от которого кровь бросилась ей в лицо, и тут же Лиллиана почувствовала знобящий холод. Она с усилием выпрямилась, расправила юбку и попыталась натянуть на себя плащ. Но она не смела поднять глаза на Корбетта, опасаясь прочесть в его взгляде свой приговор.

Когда он наконец заговорил, голос его был неузнаваем, будто слова давались ему с трудом.

— Это не то, чего я хочу, — сказал он, и Лиллиане показалось, что чья-то холодная рука сжала ее сердце; потом он потер шрам у себя на лбу. — Ты просто идешь мне навстречу, Лилли, а этого недостаточно. Я хочу, чтобы ты показала мне свою страсть.

Встретив ее растерянный, непонимающий взгляд, Корбетт прерывисто вздохнул и отвел глаза в сторону.

— Я должен быть грубым и сказать тебе точными словами, чего именно я от тебя хочу?

И тут ее осенило. Все ее существо напряглось, когда она поняла: он хотел, чтобы она стала нападающей стороной, чтобы она побуждала его к любовным ласкам. Это было такое счастливое озарение, что она, не удержавшись, рассмеялась:

— О, Корбетт, да ведь именно это я и пыталась сделать в ту последнюю ночь в Лондоне, но ты…

— Не говори мне про Лондон, — отрезал он. — Ни слова не говори про Лондон. Просто делай так, как я прошу.

Лиллиане пришлось прикусить губу, чтобы снова не разразиться слезами. Да, он хотел ее так же пламенно, как она — его. Но в то же время…

Она откинула локон со лба и попыталась собраться с духом. Но в то же время он как будто твердо вознамерился не подпускать ее к себе.

Она направилась к выходу. Корбетт открыл для нее дверь, пропустил Лиллиану вперед и последовал за ней. Когда они спускались по крутым каменным ступеням, он не отставал от нее ни на шаг, и здесь, на промерзшей лестнице, она ощущала не только исходящее от мужа телесное тепло, но и леденящий холод чувств, разделяющий их.

Когда они достигли дверей господской опочивальни, — Лиллиана повернулась к нему:

— У меня есть одно условие, на котором я буду настаивать, — со всей возможной храбростью начала она.

— Нет.

Это слово, произнесенное совсем тихо, громом отдалось в пустой каменной башне. Лиллиана была бы рада зажать руками уши, лишь бы не слышать этого упрямого, злого ответа. Но она сделала другое. Не задумываясь, ни на что не рассчитывая, она подняла руки и притянула к себе его голову, чтобы он принял ее поцелуй. Это был рискованный шаг, и у нее не было возможности предугадать его последствия. Но, может быть, именно поэтому ее порыв заставил Корбетта сменить гнев на милость. Она хотела только попросить его оставить свое негодование за порогом, когда они войдут к себе в спальню, чтобы между ними не стали стеной темные чувства, измучившие их обоих. Но когда их губы слились в поцелуе, который был одновременно и пылким и нежным, Лиллиане показалось, что он уже принял условие, которое не позволил ей высказать.

Когда он прижал ее к двери, дверь подалась внутрь, и Лиллиана начала падать, но он подхватил ее на руки. Ей показалось, что она возносится в небеса — она знала, какой рай ее ожидает.

Но Лиллиана не хотела поддаваться блаженному оцепенению. Сегодня ночью этой прекрасной летаргии не было места. Когда Корбетт поставил ее на ноги, она уперлась ладонью ему в грудь, чтобы удержать его на расстоянии.

— Подожди, — выдохнула она, хотя едва ли ожидание было тем, чего она хотела. — Ты должен позволить мне сделать так… как ты сказал.

Корбетт не улыбался, но глаза его помутились от желания, и дышал он с трудом.

— Тогда вперед, — и он жестом указал на кровать.

Лиллиана откинула назад волосы и взглянула на своего могучего супруга. Он был высок ростом и силен, и, несмотря на шрамы, которыми он был отмечен, не существовало для нее на земле мужчины прекраснее и желаннее его. Она легко провела рукой по его груди, ощущая каждый мускул и каждый удар сердца. Это было ровное сердцебиение, сильное и надежное, как он сам. Если бы только он мог понять, что и она тоже сильна и надежна.

Но она отбросила эту горькую мысль и шагнула к Корбетту. Дрожь ее рук была почти незаметна, когда она отколола пряжку его короткого плаща. Она умышленно стояла как можно ближе к нему и не могла видеть его лицо, но она точно угадывала, какие чувства вызывают в нем ее действия. Спутанные волосы тяжелым облаком окружали ее лицо и плечи. Она знала, как любил он ее волосы, и, наклонившись еще ближе к нему, она почувствовала, как заскользили его пальцы по длинным каштановым прядям.

Однако не успел он собрать их в руке, как она ухватилась за расшитый золотом край его синей атласной туники и потянула вверх. Он послушно поднял руки, и она вспомнила их первую встречу.

Тогда все происходило в этой самой комнате, и тогда ей тоже пришлось раздевать его. Но вместо страха и ненависти, которые переполняли ее тогда, сейчас в ней жила только любовь.

Затем последовала его рубашка. Лиллиана небрежно отбросила ее в сторону, потому что Корбетт теперь стоял перед ней, обнаженный выше пояса, и в ней нарастало жгучее нетерпение.

— Теперь твоя очередь, — хрипло сказал он и потянулся к ней.

— Нет. — Лиллиана твердо встретила его взгляд и подняла руку, чтобы не дать ему приблизиться.

Но Корбетт перехватил ее руку и переплел ее пальцы со своими, так что их ладони оказались тесно прижатыми друг к другу. Это был жест самой нежной близости, и Лиллиана почувствовала, как затопляет ее волна любви к нему. На какое-то мгновение она замерла: все, что она сейчас могла, — это только смотреть в его глубокие серые глаза.

— Если я не могу снять с тебя одежду, пока моя еще на мне, то ты должна поторопиться, Лилли. Я всего лишь человек, а ты меня искушаешь так, что этого человеку не вынести.

Лиллиана не стала медлить, хотя щеки ее горели, когда она сняла его нарядные штаны и те нательные, что были под ними. Однако, глядя на супруга, стоящего прямо и горделиво во всем великолепии своей наготы, она не испытывала ни малейшего стыда за свое поведение.

Потом, не отрывая от Корбетта широко открытых янтарных глаз, она начала освобождаться от собственных одежд. Ей не сразу удалось справиться с тугой шнуровкой на запястьях и на боках у талии, и по лицу Корбетта можно было понять, что он испытывает адские муки. Но когда наконец она отложила в сторону тяжелое платье, Лиллиана могла быть более чем удовлетворена тем, что увидела: Корбетт был на пределе. Она не стала отводить с лица волосы, когда снимала чулки, а потом и тонкую рубашку, но не потому, что собиралась распалить Корбетта еще больше; она лишь хотела воспользоваться хотя бы такой слабой защитой от его взгляда. Но оказалось, что именно это переполнило чашу терпения Корбетта.

— Иди сюда, Лилли, — позвал он ее низким голосом, полным муки.

Она двинулась было к нему — смиренно и послушно, как надлежит жене. Но тут же остановилась: она хотела, чтобы он нашел в ней много больше, чем простое послушание.

Потребовалось все ее самообладание, чтобы отважно поднять голову и откинуть за спину волосы. И только тогда, в победоносной открытости своей наготы она наконец шагнула к нему.

Корбетт пожирал ее глазами. Она дрожала от возбуждения; теперь ему была очевидна вся мера ее влечения к нему. Она приблизилась, но он стоял неподвижно, словно околдованный, пока ее руки не обвились вокруг его шеи, а сама она всем телом прильнула к нему. Все это совсем не подобало благовоспитанной леди, но Лиллиана чутьем угадывала, что именно так она могла сказать Корбетту о своей любви.

Через мгновение он уже заключил ее в стальные объятия с таким пылом, что она едва не лишилась чувств. Она собиралась соблазнять его, пользуясь его же уроками: целовать его так же, как раньше он целовал ее; касаться его так же, как касался ее он, и проделывать все это до тех пор, пока он не начнет ее умолять, чтобы она пришла к нему. Но она недооценила ни силу своих обольстительных приготовлений, ни сокрушительную мощь его желания.

Губы Корбетта огнем жгли ее кожу. Где они приникали к ней — на веках глаз и на щеках, к уголкам рта и к мочкам ушей, — там вспыхивало пламя. Потом его легкие поцелуи легли цепочкой по ее шее — и ниже, к набухшим и напряженным бутонам сосков.

Тогда Корбетт опустился на колено, и его рука обвилась вокруг ее бедер. Он начал целовать жемчужно-белые груди — сначала одну, потом другую. Поцелуи ложились кругами, все ближе и ближе к соскам, и наконец боль от неутоленного желания заставила Лиллиану всем телом податься вперед, к нему.

Она сжала руками голову Корбетта и, как всегда, подивилась, какие мягкие у него волосы, когда так твердо все остальное. Она наклонилась, чтобы поцеловать его в макушку, а потом, собрав все свои убывающие силы, требовательно направила его голову так, чтобы у его губ не осталось выбора.

Он вдохнул в себя этот тугой розовый бутон, и последние силы покинули Лиллиану. Она не устояла бы на ногах и рухнула бы на пол, если бы он не прижимал ее к себе так крепко. Но он не давал ей упасть, и она, обмякнув в его руках, застонала от острого наслаждения и в то же время — от невыносимого бремени желания, нарастающего у нее внутри и требующего освобождения.

Но Корбетт был безжалостен. Сначала он воздал должное одной груди Лиллианы, затем другой. А потом, когда она уже была уверена, что он должен сейчас же отнести ее в постель — или она просто умрет от тоски по нему, он направил свои поцелуи еще ниже.

Лиллиана стояла, опираясь на него и обнимая его массивные плечи, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее лоно. Большими пальцами обеих рук он бережно открыл для этих необычайных поцелуев самый центр ее женственности, и она закричала в исступлении:

— Корбетт, Корбетт! Единственная любовь моя!

И тут ее потрясла неудержимая судорога освобождения. Ничего не видя перед собой, она вцепилась в Корбетта, запрокинув назад голову в этой совершенной, совершенной агонии.

Это длилось вечность. Это кончилось слишком скоро. Она только знала, что Корбетт стоит на коленях, обнимая ее с такой силой, что ей стало больно. Его склоненная голова находилась у нее под самым подбородком, а ее залитая слезами щека покоилась на его влажных черных волосах.

Она плакала и не могла остановиться, и он наконец поднял голову, чтобы взглянуть ей в лицо. Их глаза встретились, и в этот краткий миг откровения Лиллиана подумала, что никогда его взгляд не был таким светлым. Потом он высоко поднял ее на руках и положил на их супружеское ложе.

Его вторжение было стремительным и уверенным. Лиллиана обвилась вокруг него, стремясь только к одному — дать ему все, чего он захочет. Если ему нужна покорная жена, тогда она станет такой женой. Если ему нужна любовница для самых необузданных плотских утех — она станет такой любовницей. Если он хочет наследника… о, молю тебя, Господи, позволь мне стать матерью его ребенка.

Но если он хочет избавиться от нее…

Думать об этом она не смела. Вместо этого она поднялась, чтобы встретить его могучий бросок, принимая все, что он готовился отдать. Снова и снова.