— Я провел несколько летних сезонов в Париже, когда учился в последних классах школы.

— А… — Это быстро напомнило ей о его происхождении. — Ты говорил, у тебя нет братьев и сестер. А твои родители живут в Нью-Йорке?

— Нет. — Он отломил кусок французской булочки. — Матушка заезжает время от времени, пройтись по магазинам или театрам, отец также бывает здесь по делам, но Нью-Йорк не в их стиле. Они по-прежнему проводят большую часть года в Ньюпорте, где я и вырос.

— Ах да, Ньюпорт. Мы проезжали его однажды, когда я была еще ребенком. Мы всегда устраивали летом эти каникулы на колесах. — Неосознанным жестом, подарившим ему восхитительный вид ее шеи, она убрала прядь волос за ухо. — Я помню дома в Ньюпорте. Эти огромные особняки с колоннами, цветниками и специально подстриженными деревьями. Мы даже сделали несколько фотографий. Было трудно поверить, что кто-нибудь может там жить. — Она внезапно оборвала себя и взглянула в смущенное лицо Мича. — Вы жили.

— Забавно, но я проводил много времени, наблюдая летом в бинокль за туристами. Возможно, я видел и твою семью.

— Ну да, мы были единственными в маленьком трейлере с чемоданами, привязанными на крыше.

— Конечно, я вас помню. — Мич предложил ей кусок булки. — Как же я вам завидовал!

— Правда? — Эстер собиралась намазать масло на хлеб, да так и замерла с поднятым ножом. — Почему?

— Ну, потому, что вы отправлялись на каникулы в поездку на трейлере и могли есть хот-доги. Вы останавливались в мотелях, где за дверью были специальные аппараты для газировки, и играли в бинго во время переездов из одного города в другой.

—Да, — прошептала она. — Все так и было.

—И я вовсе не бедный маленький богатый мальчик, — добавил он, заметив, что что-то

мелькнуло в ее глазах. — Я просто хочу сказать, что иметь большой дом не многим лучше, чем

вагончик-трейлер.

Мич долил еще вина в ее бокал.

— Я пережил бунтарский период «деньги — ниже меня» много лет назад.

— Не знаю, сложно поверить, что эти слова говорит человек, позволивший скопиться горам пыли на столике эпохи Людовика XV.

—Это не бунтарство, это лень.

— Стыдно признаться, — добавила она, — но у меня руки так и чешутся взяться за бархатку и лимонный сок.

— Ну, если у тебя возникает желание полировать мой столик красного дерева, не надо себя ограничивать.

Эстер удивленно приподняла бровь, когда он рассмеялся.

—И чем же ты занимался в бунтарский период?

Она тронула его руку кончиками пальцев. Пожалуй, это был именно тот редкий раз, когда она касалась его без смущения. Мич перевел взгляд с ее рук на лицо.

— Ты и вправду хочешь знать?

— Да.

— Тогда давай условимся о сделке. Одна слегка сокращенная история жизни в обмен на

другую.

«Не вино делает меня безрассудной, а он сам», — осознала вдруг Эстер.

—  Хорошо. Твоя первая.

—  Ладно, наверное, следует начать с того, что мои родители хотели, чтобы я стал архитектором. Это была единственная практичная и приемлемая профессия, которую они видели для меня, учитывая мои способности к рисованию. Истории в картинках, которые я придумывал, даже не ужасали их, а скорее приводили в недоумение, поэтому они легко их игнорировали. Сразу после окончания школы я решил посвятить свою жизнь искусству.

Подали закуски. Мич с одобрением посмотрел на свое эскарго.

—  Так ты переехал в Нью-Йорк?

—  Нет, в Новый Орлеан. В то время я еще не получил возможности пользоваться своей частью фамильного состояния. Ну, а поскольку я отверг финансовую поддержку родителей, Новый Орлеан казался мне настолько близким к Парижу, насколько я вообще мог себе это позволить. Господи, я любил его. Я голодал, но я любил этот город. Эти дождливые, душные вечера, этот запах реки. Это было мое первое большое приключение. Попробуй-ка одну штучку? Они просто невероятные.

—  Нет, я…

—  Да брось ты. Будешь потом меня только благодарить. — Он поднес вилку ей ко рту.

С большой неохотой Эстер согласилась попробовать.

— О… — Теплый и экзотический аромат эскарго распространился по языку. — Совсем не то, что я ожидала.

— Так всегда случается с самым лучшим.

Она подняла бокал и подумала, как отреагирует Рэдли, когда она расскажет ему, что ела улиток.

— Так чем же ты занимался в Новом Орлеане?

— Я поставил мольберт на Джексон-сквер, рисовал портреты туристов и продавал акварели. Три года я жил в комнате, где зажаривался летом и замерзал зимой, и считал себя счастливейшим человеком в мире.

— И что же случилось?

— Женщина. Как всегда, это была женщина. Я думал, что без ума влюблен в нее, да и она в меня тоже. Она стала моей моделью, когда я переживал «период Матисса». Видела бы ты меня тогда. Волосы у меня были такой же длины, как твои сейчас, и я зачесывал их назад и связывал кожаным шнуром. У меня даже была золотая серьга в левом ухе.

— Ты носил серьгу?

— Не ухмыляйся, они, между прочим, сейчас очень модны. Я просто шел впереди своего времени. — Закуски были унесены, чтобы освободить место для зеленого салата. — Во всяком случае, мы думали, что создали свой «дом» в этой маленькой, нищей комнатушке. Однажды вечером, когда немного перебрал вина, я рассказал ей о своих родителях, о том, что они никогда не понимали мой художественный дар. Она пришла в жуткую ярость.

—  Она так разозлилась на твоих родителей?

—  Ты такая милая, — неожиданно проговорил он и поцеловал ее руку. — Нет, она разозлилась на меня. Я был богачом и не сказал ей об этом. У меня — куча денег, а я жду, чтобы она довольствовалась маленькой, грязной комнатушкой в бедном квартале, где она должна зажаривать бобы и рис на противне. Самое смешное, она действительно заботилась обо мне, пока думала, что я нищий художник. Однако когда обнаружила, что я вовсе таковым не являюсь и, более того, не собираюсь пользоваться тем, что доступно мне, а следовательно, и ей, она пришла в неописуемую ярость. У нас случилась жуткая ссора, и она выложила мне все, что на самом деле думает обо мне и моей работе.

Эстер представила его себе — молодого идеалиста, стремящегося самостоятельно проложить себе дорогу в жизни.

— Люди часто говорят в запале совсем не то, что думают на самом деле.

Он поцеловал ей руку.

— Да, очень милая. — Его рука по-прежнему накрывала ее руку, когда он продолжил: — В любом случае она меня бросила и предоставила возможность самому о себе позаботиться. Все эти три года я жил в уверенности, что я — великий художник, время которого еще придет. Истина же заключалась в том, что я не великий.

У меня есть способности, я неплохо соображал, но я никогда не был великим. Так что я покинул Новый Орлеан и переехал в Нью-Йорк, занявшись коммерческим искусством. Я работал очень быстро в своей тесной каморке, и обычно клиент оставался доволен, но я был жалок. Мой послужной список позволил мне получить место в «Юниверсал» — сперва обводчика, потом художника. А потом, — он поднял свой бокал в приветственном жесте, — появился Зак. Конец истории.

— Ты — счастливый человек. — Эстер повернула руку так, что их ладони сомкнулись. — Немного найдется людей, которые могли бы, как ты, похвастаться тем, что довольны собой, что у них нет конфликта между тем, кто они есть, и тем, чем они занимаются в жизни.

— На это у меня ушло немало времени.

— А твои родители, ты примирился с ними?

— Мы пришли к общему пониманию того факта, что никогда не поймем друг друга. Но мы — одна семья. У меня — свой пакет акций, так что они могут говорить друзьям, что весь этот бизнес с комиксами — просто мое развлечение или прихоть. В чем есть доля истины. — Мич заказал еще одну бутылку шампанского к основному блюду. — Теперь твоя очередь.

Эстер улыбнулась, наслаждаясь утонченным вкусом суфле.

—О, я не могу рассказать о чем-нибудь столь же экзотичном, как твоя артистическая мансарда в Новом Орлеане. Напротив, у меня было очень среднее детство в очень средней семье. Настольные игры в субботу вечером, жареные отбивные в воскресенье. У папы была неплохая работа, мама вела дом. Мы очень любили друг друга, но не всегда хорошо уживались. Моя сестра была очень общительной, душа компании, возглавляла группу поддержки местной футбольной команды и все такое. Я же росла скромной и стеснительной.

— Ты по-прежнему очень стеснительна, — прошептал Мич, сжимая ее пальцы.

—  Не думала, что это заметно.

—  Самым непосредственным образом. Ну, а что с отцом Рэда? — Он почувствовал, как напряглась ее рука. — Я хотел спросить тебя об этом, Эстер, но мы не будем говорить о нем, если это тебя, так расстраивает.

Она высвободила одну руку и взяла бокал. — Это случилось много лет назад. Мы встречались в старших классах школы. Рэдли очень похож на своего отца, так что ты можешь представить себе, какой он был привлекательный. Он казался также немного сумасбродным и необузданным, но я находила это притягательным. — Эстер тревожно повела плечом, но решила закончить начатое. — Я действительно была безумно стеснительной и немного скованной, а он казался мне просто восхитительным и потрясающим, особенно в сравнении с унылыми повседневными буднями. Я почувствовала, что безумно его люблю, как только он меня в первый раз заметил. Все очень просто. В любом случае мы дружили два последних школьных года и поженились спустя несколько недель после выпускного. Мне не было еще и восемнадцати, и во мне жила абсолютная уверенность в том, что брак — это цепь увлекательных приключений.

— А оказалось не так? — спросил Мич, когда она остановилась.

— Первое время именно так. Мы были совсем молодыми, и никто не придавал значения тому, что Аллан постоянно менял работу, не в силах продержаться больше недели на одном месте. Он продал сервиз, который нам на свадьбу подарили мои родители, и на эти деньги мы отправились на Ямайку. Все прошло очень страстно и романтично, и у нас тогда еще не было никакой ответственности ни перед кем, кроме себя. А потом я забеременела.

Она снова замолчала и, оглянувшись назад, вспомнила охватившие ее при этом известии чувства: восторг, предвкушение, страх.

—Я была взволнована. Аллан старался меня отвлечь и ринулся покупать детские коляски и

стульчики в кредит. Деньги быстро закончились, но мы были настроены оптимистично,

даже тогда, когда в последние месяцы беременности мне пришлось перейти на режим частичной занятости, а затем, с рождением Рэдли, и вообще бросить работу. Он был чудесным,

восхитительным, единственным. — Она слегка улыбнулась. — Понимаю, все мамы говорят так

про своих детей, но он и в самом деле был для меня самым прекрасным, самым драгоценным существом в мире. Он изменил мою жизнь. Но не изменил Аллана. Эстер гладила пальцами ножку бокала, стараясь пробудить память о событиях, о которых она уже много лет назад дала себе зарок не вспоминать.

— Я не отдавала тогда себе в этом отчета, но Аллана сильно злил навалившийся на него груз ответственности. Он негодовал, что мы не могли отправится в кино или на танцы по первому его желанию. Он по-прежнему совершенно бездумно разбрасывался деньгами, и ради Рэда я была вынуждена это компенсировать.

—Другими словами, — тихо произнес Мич, — ты выросла.

—Да.— Она удивилась, что Мич так быстро разобрался в ситуации, и подумала, что он, вероятно, сможет понять ее. — Аллан хотел, чтобы все шло по-старому, но мы уже не были детьми. Оглядываясь назад, я теперь понимаю, что он просто ревновал к Рэдли, но я же хотела, чтобы он вырос, вел себя как отец, нес ответственность. В двадцать лет он все еще продолжал оставаться тем шестнадцатилетним мальчиком, которого я знала в школе, но я уже не была той девчонкой. Я стала матерью. Мне причлось вернуться на работу, поскольку я думала, что дополнительный доход поможет облегчить возникшие в наших отношениях сложности. Однажды, забрав Рэдли от няньки, я вернулась домой и обнаружила, что Аллана нет. Он оставил записку, в которой написал, что больше не может чувствовать себя связанным.

— Ты поняла, что он ушел?

— Честно говоря, нет. По всей вероятности, Аллан сделал это под влиянием секундного настроения, в своей обычной манере. Он решил, что поступает честно, взяв лишь половину денег, но оставил мне все долги. Я была вынуждена устроиться еще на одну работу по вечерам. Я ненавидела ее. Ненавидела то, что оставляю Рэдли с нянькой и совсем не общаюсь с ним. Эти шесть месяцев стали худшими в моей жизни.

Ее глаза на мгновение потемнели, она тряхнула головой, загоняя печали в прошлое.

—Через некоторое время мне удалось наладить дела таким образом, что получилось бросить вторую работу. Примерно тогда же позвонил Аллан. Я впервые услышала его, с тех пор как он нас покинул. Он казался очень дружелюбным, будто мы были не более чем близкие знакомые. Сказал, что завербовался работать на Аляску. После того как он повесил трубку, я вызвала адвоката и очень быстро получила развод.