Киран Крамер - Мой граф

Ее нервы еще никогда не были так натянуты – не от страха, как она полагала, а от нетерпеливого ожидания. Предвкушения.

Секунду спустя она вздрогнула, почувствовав его рот и язык у себя на ягодицах.

– О Боже, – ахнула она. – Это не может быть правильным.

– Может, – заверил ее Грегори. – И не только это.

– Не только?

Он подтвердил свои слова, исследуя пальцем интимные складки плоти, при этом покрывая поцелуями ее зад и бедра.

– Грегори, – дрожащим голосом прошептала Пиппа. – Это уже становится неуправляемым. Ты же обещал мне, что не случится ничего… э… непоправимого.

– Ничего и не случится, – отозвался Грегори с мягким смешком, который обдал теплом ее бедра, разгоряченные сверх всякой меры его поцелуями и прикосновениями. – Ты же любишь все неуправляемое, помнишь? Замки, не вписывающиеся в общепринятые нормы. Побег в Париж. Вересковая пустошь, каждый день разная и непредсказуемая. Признайся, Пиппа. Правила и ограничения противоречат твоей натуре, и тебе стоит немалого труда их соблюдать.

– Думаю, ты прав. – Она пришла в ужас от того, что ее дыхание становится все резче и отрывистее. – Но это так неожиданно, что я не уверена, что…

Он отыскал бугорок, от которого, казалось, исходило все испытываемое ею удовольствие, и она испустила тихий, протяжный стон. Как Грегори это делает? Что он с ней вытворяет?

Звуки, которые она издавала, были какими-то животными.

Но ей ведь нравятся животные.

Она их любит.

Поэтому она крепко зажмурилась и отдалась ощущениям, которые каким-то чудом вызывал Грегори, словно при помощи какого-то волшебного заклинания из великой, древней магической книги, которая скрыта от обычных глаз и достается, только когда кому-то требуется…

Облегчение.

Ей требовалось облегчение в наихудшем смысле. Но где его найти?

Где же?

Где?

Дыхание сделалось еще более поверхностным, еще более прерывистым.

– Отпусти себя, – прошептал он и второй рукой отыскал вход в ее тело и просунул внутрь два пальца.

О Боже! Это было уже слишком.

– Грегори…

– Отпусти себя, Пиппа.

Это был приказ, не просьба, и почему-то, даже несмотря на то что она всегда противилась приказам Грегори, этот возымел действие. Он достиг какого-то главного, основного места, и со вскриком из самых глубин своего существа Пиппа дала себе волю.

Когда волны чистейшего, ничем не замутненного наслаждения в конце концов стихли, Пиппа прислонилась лбом к двери и с шумом втянула в легкие воздух. Ноги и руки дрожали оттого, что слишком сильно прижимались к двери.

Грегори встал и легко положил руку – пахнущую Пиппой – ей на плечо.

– Кое в чем ты была права, – проговорил он возле ее уха. – Тот Грегори, которого знает мир – состоятельный и успешный светский человек, несчастлив, и, похоже, только ты это замечаешь. Но эти мгновения, когда я дарил тебе наслаждение, напомнили, что часть меня еще знает радость. И мне это понравилось. Очень понравилось. И мне хочется заниматься этим с тобой еще и еще.

Его признание разбило ей сердце и в то же время привело в трепетный восторг. Ей страстно хотелось повернуться и кинуться Грегори на шею. Но Пиппа не знала, что он на это скажет. Она не может вести себя как та девушка в саду, которая нарисовала его лицо и сердце с ним рядом. Ту девушку Грегори презирал.

Впрочем, какое это имеет значение? Она ведь уезжает.

– Мы не можем больше этим заниматься, – сказала она слабым голосом, не отрывая глаз от двери. – Я еду в Париж. – В последние двадцать четыре часа Пиппа произносила это так часто, что фраза уже становилась знакомой, как детский стишок – напевное желание, которое доставляет ей удовольствие, но в которое никто больше не верит.

– Боюсь, что нет, – сказал Грегори.

– Я знала, что ты так скажешь. Не понимаю, зачем вообще утруждаюсь разговаривать с тобой.

– Через несколько минут, – продолжал он, как будто и не слышал Пиппу, – я повезу тебя назад, к твоему дядюшке. После того как все уладится, ты приедешь в Лондон и будешь жить с моей семьей. Наверняка в городе есть свои специалисты по сахарным скульптурам. Я устрою тебе встречу с ними.

Пиппа развернулась лицом к нему. Ноги все еще дрожали, но она прислонилась к двери.

– Между всеми теми балами, которые я должна буду посещать, чтобы найти себе мужа? Мужа, который отнимет у меня все мои маленькие радости, одну за другой, как Жаба отнял у мамы? Нет, благодарю.

Пиппа проскользнула мимо него, но он пошел следом и добрался до ее штанов раньше. Бросил их ей, и она отвернулась, чтобы надеть их и заправить рубашку.

– Твои слова были очень приятны. Они даже тронули меня. Но теперь я поневоле задаюсь вопросом, не пытался ли ты таким образом заставить меня подчиниться.

– Думай что хочешь. – Он вновь возник перед ней и натянул подтяжки ей на плечи. – Но правда в том, что ты не можешь поехать в Париж. И не только потому, что будешь совершенно незащищена, гоняясь за месье Перро. Но еще и потому, что тебя ждет разочарование. В Париж надо ехать с легким сердцем, особенно в первый раз. А у тебя не будет легко на сердце, потому что будешь переживать, что ввела в заблуждение дядю Берти. Он будет волноваться. А ты слишком добра, чтобы тебя это не трогало.

Пиппа вскрикнула от отчаяния.

– Как бы я хотела, чтобы ты просто… ушел. – Она без его помощи натянула сюртук. – Пожалуйста, поезжай на свой загородный прием. Не меняй ради меня свои планы.

У дверей она отчаянно вывернула плечи, чтобы освободиться от Грегори, но он держал ее крепко и положил руку на засов.

– Это не так просто, и в глубине души ты все прекрасно понимаешь. Если потребуется, я закину тебя на плечо и отнесу в свою карету.

– Ты совершаешь ошибку, – прошептала она сквозь ком в горле.

– В эту минуту кажется именно так, – ответил Грегори. – Но тем самым я предотвращаю куда более крупную ошибку, хочешь – верь, хочешь – нет.

И он отодвинул дверной засов.

Пиппа надела очки и несколько секунд постояла, моргая. Потом с обреченным вздохом двинулась через обеденный зал постоялого двора, зная, что Грегори не отстает от нее ни на шаг. И тело, и мозг, казалось, оцепенели от усталости и удовольствия, но она ужасно злилась на Грегори и на себя, что не устояла перед соблазном, когда он рушил все ее планы, и так отчаянно хотела сбежать, что, когда дверь таверны распахнулась и в нее гурьбой ввалилось какое-то состоятельное семейство с тремя непоседливыми детьми, Пиппа подумала было прямо с места в карьер предложить им услуги няни – все, что угодно, лишь бы не возвращаться домой.

В сущности, после прошлой ночи это больше уже не дом. Она больше не сможет жить под одной крышей с Жабой.

Потом Пиппа вспомнила, что одета мужчиной.

Какой-то молодой человек, толстяк с необычайно высоким воротником и красивой тростью из вишневого дерева, просеменил вслед за семьей из пяти человек и оценивающе оглядел собравшихся в обеденном зале. Стряхивая дождевые капли со своих рыжеватых локонов, он увидел Грегори, и рот его сжался в тонкую полоску.

– Привет, Марбери, – поздоровался Грегори.

– Привет, Уэстдейл. – У вновь прибывшего был скрипучий, неприятный голос. – Не ожидал встретить тебя здесь.

У Марбери был большой лоб, глаза-бусинки, неприятный рот и исключительно тонкие, кривые ноги, которые, казалось, не в состоянии были удерживать короткое пухлое тело. «Да он же похож на игральный шар, балансирующий на двух кеглях», – подумала Пиппа. Однако в своем темно-синем сюртуке с золотыми пуговицами и белом крахмальном шейном платке Марбери явно претендовал на роль последователя Красавчика Браммела – наряд лондонских щеголей, заявляющий о богатстве и престиже.

Грегори был одет в дорожный сюртук и кожаные бриджи, больше подходящие для деревни, и при этом выглядел намного импозантнее и гораздо выигрышнее толстяка.

– Давненько не виделись, уж, верно, больше года, а?

– Я не считал, – отрезал Марбери, и Пиппа чуть не ахнула от такой неприкрытой грубости. Но Грегори, казалось, ожидал ее. – Я еду в Тарстон-Мэнор, а ты?

– В Пламтри, навестить друзей.

– О. Друзей. – Слово повисло в воздухе, как ругательство.

Пиппе этот Марбери показался довольно нелепым. Было очевидно, что если некто не соответствует каким-то его ожиданиям, то его можно не принимать в расчет. Грегори же, каким бы властным и требовательным ни был, производил впечатление человека, прекрасно сознающего, что вселенная отнюдь не вращается вокруг его потребностей и желаний.

Разумеется, все лондонское общество чересчур критично, Пиппа знала – в высшем свете это своего рода развлечение. Возможно, Марбери просто устал или проголодался. В конце концов, многие в дороге бывают ворчливы и раздражительны. Да она и сама, после того, как вынуждена была покинуть уютное и теплое местечко под боком у Грегори, и до того, как вонзила зубы в горячий мясной пирог, готова была откусить голову любому, кто приблизился бы к ней. А после той пылкой сценки несколько минут назад – во время которой Пиппа сначала воспарила в самую высь, а потом резко ухнула вниз, когда Грегори заявил, что везет ее домой, – она опять пришла в отвратительное расположение духа.

Тут в таверну вошел приятный пожилой джентльмен, который совсем не выглядел ни сварливым, ни раздраженным. У него были седые волосы, редеющие на висках, и умные глаза. Одежда его была аккуратной, но обычной, хотя дорогой покрой сюртука и тонкая и мягкая кожа сапог выдавали в нем человека со средствами.

– Принеси мистеру Доусону все, что он пожелает, – с излишней резкостью приказал Марбери трактирщику. – И между прочим, хорошо ли вы заботитесь о своих собаках? Я не одобряю тех, кто плохо обращается с животными.

Марбери метнул быстрый взгляд на мистера Доусона, который явно не обращал никакого внимания на разговор. Он оглядывал гостиничный двор, где ветки огромного дерева сильно раскачивались на ветру. Пиппа и Грегори обменялись озадаченными взглядами.

Было совершенно непонятно, с чего вдруг Марбери брякнул такое, особенно если учесть, что три пса лежали кучей, вытянув лапы к огню, и довольно посапывали.

Трактирщик, который, по-видимому, повидал на своем веку всякого, когда дело касалось человеческой натуры, вытер руки о фартук и лишь искоса взглянул на Марбери.

– Мы отлично заботимся о наших собаках. Что-нибудь еще, сэр?

– Только то, что мы спешим и не можем тут рассиживаться. – Тон Марбери был холодным и надменным.

Похоже, многие люди вот так же относятся к своим слугам, отметила Пиппа, но Грегори, когда бывает у дядюшки Берти, всегда обращается и к домашней челяди, и к слугам на конюшне исключительно вежливо.

Пиппа скрестила руки на груди и с потрясением вспомнила, что грудь не стянута и что Грегори знал это и исследовал ее там, словно какое-то неизвестное сокровище.

«Он не для тебя, – напомнила она себе. – Может, он и добр к слугам и знает, как доставить твоему телу несказанное наслаждение, но он упрямый, любит командовать и, повторяю, не для тебя».

– Мы поедим в отдельной комнате, – сказал Марбери Доусону, и его уверенный тон подразумевал одобрение этого плана. – Для кузена леди Тарстон все только самое лучшее.

– Спасибо, но я не голоден, – отозвался пожилой джентльмен. – В такую погоду я с удовольствием просто посижу у огня и выпью чаю. – Он взглянул на трактирщика. – Если вы не возражаете.

– Нисколько, сэр. – Трактирщик вернулся к своим делам.

– Я бы предпочел несколько минут побыть один, – сказал мистер Доусон, обращаясь к Марбери. – Мне надо почитать.

– Ну разумеется. – Марбери был само воплощение скучающей вежливости. – Как и мне. История рода Тарстонов. Я слышал, он весьма знатен. – Но когда мистер Доусон прошел мимо него, Марбери повернулся к Грегори и недовольно скривился.

Ну что за грубиян! Пиппа тут же пожалела мистера Доусона, который пробирался к камину, лавируя между столами и стульями, и не видел пренебрежительных гримас и ужимок своего попутчика. Она видела, что мистер Доусон – милый, приятный человек, как дядя Берти – и Грегори, когда захочет, – хотя он не заполнял собой все пространство, как в случае с этими двумя.

Дядя Берти – почтенный баронет и всегда гордился своим местом в обществе, но раз в год, с тех пор как ей исполнилось тринадцать, он брал ее с собой в поездку по всем своим театрам. Он называл это их «ежегодным приключением», и это всегда было особенное время, которое способствовало задушевным беседам, пока карета катила по дорогам, ведущим от одного города к другому. Пиппа без малейшей тени сомнения знала: дядюшка Берти хочет, чтобы она вела свободную жизнь, жизнь, которую он сам для нее готовил. Если у нее получится должным образом управлять театрами, то она всегда будет иметь доход и определенный уровень независимости, а вместе с этим – шанс осуществлять свои мечты.