Еще Пиппе вспомнился тот небрежный вопрос, который он как бы невзначай задал ей под конец их пылкой утренней интерлюдии, что-то вроде того… действительно ли она хочет уйти?

Она поняла, что он предлагает.

И искушение было велико.

Но нет. Она отправилась помочь мистеру Доусону, потому что ей надо вести себя как камердинер, и она не даст переубедить себя опасному обольстителю, который, так уж случилось, является ее другом.

Может, ей и не особенно хочется изображать камердинера, но по крайней мере она не дома с мистером Триклом, тяжело отдувающимся за столом в нескольких футах от нее. И ей следует радоваться, что она не замужем за мистером Хоторном и не делит с ним постель.

О нет, ни за что на свете. Теперь, когда она знает, что там происходит…

Пиппа ощутила приятную теплую тяжесть в нижней части живота – это она, шалунья по имени Желание, неспешно и томно продвигалась все ниже и ниже, пока наконец не угнездилась между ног, отказываясь уходить, пока ей не уделят внимания… должного внимания.

Изо всех сил стараясь игнорировать этот свой совершенно неприличный порыв развернуться и еще раз навестить Грегори, Пиппа решительно свернула за угол и довольно громко постучала в дверь мистера Доусона.

– Войдите, – отозвался мистер Доусон в своей обычной дружелюбной и вежливой манере.

В душе Пиппы при звуке его голоса как цветок распустилось чувство нежной привязанности. Это, как и ее обязательство быть лучшим на свете камердинером, послужило прекрасным отвлечением. Когда она открыла дверь, Доусон, слава богу, был уже в рубашке и бриджах. Следующие полчаса она занималась тем, что брила его, причем делала это с превеликим удовольствием, при этом рассказывая о дорогих ее сердцу людях, не упоминая никаких имен, и о своей бесконечной любви к прогулкам по торфяным болотам, особенно когда ветер стонет в утеснике и низкие серые тучи закрывают небо. Потом она помогла старику облачиться в жилет и сюртук, завязала шейный платок и начистила сапоги. На все это ушло не меньше часа, но этот час пролетел незаметно.

– Вы выглядите таким щеголем, если позволено будет сказать, – заметила Пиппа.

– Но это же та самая одежда, которую я ношу всегда, – ответил мистер Доусон.

– Да, но важно, как вы ее носите. Сегодня вы позволили мне помочь вам, и, завязывая вам шейный платок и застегивая жилет, я искренне восхищался вами. По сути, будь вы лет на сорок моложе, – кокетливо начала она и вдруг вспомнила, что она мужчина, а не девушка.

Глаза Доусона расширились, и он поднял голову, словно находил ее крайне любопытной.

– Да?

– Будь вы лет на сорок моложе, – продолжила без запинки Пиппа, – то непременно были бы нарасхват у хорошеньких барышень. А так пусть вас не удивляет, если пожилые матроны заспорят, кому из них сидеть рядом с вами за обедом. – Она подмигнула ему.

Он шумно вздохнул.

– Вот уж чего мне совсем не хочется, так это выслушивать излияния какой-нибудь престарелой матроны о слугах, о соленьях и вареньях, которыми она так гордится, о шляпках, которые по мне, так все одинаковы, и о своих внуках, особенно младенцах. Лично мне кажется, что они ничем друг от друга не отличаются. Если видел одного, то считай, что видел их всех.

– Мистер Доусон.

Он хмыкнул:

– Я – старый брюзга и горжусь этим. К счастью, лорд и леди Тарстон, несмотря на это, терпят меня. Да и что им остается? Я же кузен леди Тарстон. Мне было тридцать, когда она родилась. Я жил по соседству и помню все: капризы, шалости, любовные увлечения, когда она стала постарше… Разумеется, я в ней души не чаю, но ей об этом не говорю.

– Но вы должны!

– Зачем? – Он поднял свои седые брови. – Тогда она перестанет делать мои любимые пироги с вареньем.

– Вы же только что сказали, что вас раздражает, когда пожилые матроны говорят с вами про варенье…

– А ты дерзкий малый, – сказал он.

– Еще какой. – Она улыбнулась.

– Мы с тобой в чем-то схожи. – Он послал ей хитрую улыбку. – В общем, я беру тебя с собой на завтрак. Вокруг тебя все время что-нибудь происходит, Харроу.

Она ахнула.

– Но я же не могу сидеть за столом с другими гостями.

– Увы, не можешь. Но ты можешь подождать в углу, и я принесу тебе тарелку с яйцами.

– Что ж, неплохая мысль.

– Надеюсь, Марбери тоже будет там, – присовокупил мистер Доусон, сама невинность.

– Почему? – спросила Пиппа.

– Да просто так. – Он пожал плечами, но его глаза озорно поблескивали.

Она изумленно застыла на месте:

– Ай-ай-ай, мистер Доусон, да вы надеетесь, что мы с Марбери устроим шумную перепалку!

– Не понимаю, что ты имеешь в виду, – ответствовал он, но в уголках его губ при этом пряталась лукавая усмешка.

В комнате для завтраков не было никого, за исключением одного человека – лорда Марбери. Пиппа и мистер Доусон обменялись понимающими взглядами.

– Я вас разочарую, – прошептала ему Пиппа. – Клянусь, что буду вести себя как паинька.

– Что ж, посмотрим, – тоже шепотом отозвался он.

Когда они вошли в комнату, мистер Доусон сказал: «Доброе утро, Марбери», как будто был милейшим стариком, а вовсе не смутьяном.

Разумеется, теперь-то Пиппа знала, что к чему.

– Я хотел первым пожелать вам доброго утра, – проговорил граф, – но слишком увлекся тем, что чесал ногой спину одному из псов под столом. Я уже люблю их, как родных. А теперь, когда определил их характеры, которые варьируются от скверного до покладистого, я намерен сделать кое-какие интересные поправки к своему проекту собачьего домика.

– О? – любезно отозвался мистер Доусон, окидывая взглядом большое разнообразие блюд на буфете.

– Но пожалуйста, – продолжал Марбери, – не рассказывайте леди Тарстон про мои выдающиеся идеи. Хочу, чтобы мои чертежи потрясли ее до глубины души. – Он потер подбородок. – Хотя, с другой стороны… ей могут потребоваться нюхательные соли, так что, если вы захотите заранее подготовить ее к моему гению, даю вам свое благословение.

– Вы поставили меня перед нелегким выбором, – изрек мистер Доусон и протянул чашку лакею, чтобы тот налил ему горячего чаю. – Рассказать кузине или не рассказывать?

Пиппа бочком проскользнула мимо Марбери и послушно села на стул в углу. Она сцепила руки на коленях, но потом решила, что это выглядит слишком по-женски, поэтому взялась руками за колени и старательно насупилась.

Марбери повернул свои пухлые плечи и воззрился на нее:

– А ты какого дьявола здесь делаешь?

– Он со мной, – безмятежно ответил мистер Доусон, накладывая яйца на тарелку.

Марбери сунул в рот целый кусок бекона.

– Вы, разумеется, можете делать что пожелаете, мистер Доусон, – проговорил он с набитым ртом. – Мне просто странно видеть камердинера, прохлаждающегося в той же комнате, что и господа. Но вы же знаете, как бывает. У человека вроде меня, с безграничным художественным воображением и любовью к собакам, имеются для размышлений темы поважнее, чем Харроу и его местонахождение. А вообще-то, думаю, это просто чудо, что он здесь. Какое утешение видеть его там, в углу, прямо как и этих слюнявых тварей под столом.

Мистер Доусон нахмурился, но ничего не сказал. Когда он принес Пиппе тарелку с яичницей и вилку, то подмигнул. Пиппа поблагодарила его, подмигнула в ответ и принялась за еду. Лакей, наливающий Марбери чаю, исподволь бросил на нее завистливый взгляд, и она поняла, что на кухне ей сегодня лучше не показываться.

Только лакей поставил чайник на поднос рядом со своим местом в противоположном углу, из-под обеденного стола послышалась возня, рычание, затем какой-то глухой стук – это собаки вступили в короткий спор из-за территории. С того места, где сидел лорд Марбери, донесся звон посуды, за которым последовал вой, изданный тем же джентльменом. Он отодвинул свой стул.

– Харроу? – завопил он.

Пиппа вскочила вместе с тарелкой. Боже милостивый, что стряслось? И тут она увидела перевернутую чашку, маленький молочник на ковре… и мокрые колени Марбери. Бедняга, должно быть, он делал себе чай, когда собаки толкнули его.

Лакей резво кинулся к нему.

– Позвольте, я помогу вам, сэр, – предложил он.

– Горячее и холодное вылилось на меня одновременно, – прохныкал Марбери. Он отмахнулся от слуги. – Харроу? Поди сюда. Это мои лучшие панталоны. Спаси их.

Держа в руке тарелку, Пиппа подошла.

– Почему бы вам вначале не пойти в свою комнату переодеться?

Он открыл было рот, чтобы ответить, но псина размером с небольшого теленка вылезла из-под стола и врезалась в Пиппу с тарелкой, отчего яичница слетела прямо Марбери на колени.

Его глаза полыхнули гневом.

– Нет, – прошипел он угрожающим шепотом, не глядя вниз.

Пиппа натужно сглотнула и бросила быстрый взгляд на новую неприятность у него на коленях.

– Я… я прошу прощения.

Волкодав развернулся и вознамерился проглотить неожиданное угощение, сунув свою длинную морду в щель между круглым брюшком Марбери и его ногами. Тот безуспешно отпихивал его мохнатую башку.

– Лакей! – рявкнул он. – Убери же эту чертову псину!

Лакей попытался оттащить пса, но добился лишь того, что толкнул стол и свалил на пол блюдо с колбасками. Это привело к тому, что остальные голодные звери ринулись из-под стола и жадно набросились на вкусные трофеи. Марбери, окруженный несметным количеством жесткого меха и мокрых, слюнявых языков, в панике оцепенел.

– Сделай же что-нибудь, Харроу. Помоги мне! – Он воздел руки.

Мистер Доусон как ни в чем не бывало продолжал есть кашу, с большим интересом, но с совершенно невозмутимым выражением лица наблюдая за развертывающейся сценой.

Пиппа кое-как протиснулась между двумя псинами и схватила со стола льняную салфетку. Обмакнув ее в стакан с водой, принялась вытирать колени Марбери. Ширинка промокших панталон зияла там, где пес явно отхватил пуговицу в пылу поедания яичницы, и Пиппу передернуло при мысли о том, что придется доставать остатки еды из-под ширинки.

Среди протестующих воплей Марбери и собачьего рыка и фырканья Пиппа едва расслышала громкое покашливание мистера Доусона, но, вскинув глаза, увидела, что он трясется от беззвучного смеха, губы сжаты, но глаза блестят от непролитых слез. Он быстро подмигнул ей, словно тем самым говоря: «Я же тебе говорил. Где ты – там непременно что-нибудь случается».

Но не успела она даже улыбнуться в ответ, как Марбери взвизгнул, когда одна из собак схватила мокрую от чая салфетку у него с колен и припустила к двери из столовой.

– Вернись, ты, волосатое чудовище! – завопил Марбери. Он наконец-то с горем пополам поднялся на ноги, дико размахивая руками, чтобы отогнать остальных животных.

Но воришка и не думал останавливаться. Он удирал… и уносил в зубах салфетку. Эй, да она разматывается, дошло до Пиппы.

Стоя рядом с растерянным графом, Пиппа разинула рот от изумления. Салфетка оказалась вовсе никакой не салфеткой. Это было что-то длинное, узкое и… и…

У нее глаза полезли на лоб.

У Марбери тоже.

И у мистера Доусона.

И даже у лакея.

Пес выбежал в коридор, держа в зубах кусок ткани, который волочился по полу.

Это был галстук-шарф. Еще и близко не понимая, что произошло, Пиппа ринулась вперед, ухватилась за край шейного платка и тянула до тех пор, пока собака не отпустила.

– Спасибо, – буркнула она воришке. Пиппа скатала промокшую тряпку, жутко смущенная поворотом событий. Очевидно, он был во много раз сложен и засунут…

В штаны Марбери.

Этот джентльмен в кои-то веки хранил молчание. Мистер Доусон заморгал. Пиппа поняла…

Пиппа поняла, что должна что-нибудь сказать. Она сделала глубокий вдох.

– Какой вы молодец, лорд Марбери, – твердо проговорила она, – что следите за модой и носите это… этот… э… пахток. В Европе это сейчас последний писк.

– Пахток? – переспросил мистер Доусон, высоко подняв брови.

– Да, пахток, – повторила Пиппа. – Платок… пах. Это слово было изобретено недавно одним французским модником и острословом. – Она выдавила слабую улыбку. – Э-э, только лучшие камердинеры знают о нем. У вас, должно быть, очень хороший камердинер, лорд Марбери. Выше всяких похвал.

– Так и есть, – самодовольно заявил Марбери. – И я жду не дождусь его приезда. Думаю, я тоже буду приводить его на завтрак. – Он смахнул с панталон оставшиеся частички еды. – Что ж, с вашего позволения, мистер Доусон, на сегодня с меня довольно общения с этими милыми собачками. Все это во имя достоверности, которая является решающей, если хочешь создать блестящий проект дома для собак. А сейчас я должен пойти и привести себя в порядок. Харроу? – Он протянул руку ладонью вверх за позорным – или славным? – предметом одежды.

Пиппа с огромным облегчением отдала галстук, а Марбери схватил его и прошествовал к двери, не уронив своего достоинства. По крайней мере Пиппа надеялась, что это так.