С каждой победой, когда было выкрикнуто его имя и поднята его рука, толпа ревет, а меня в моем нелепом наряде находят его голубые глаза, его челюсть сжимается, а тело напряжено так, словно ему сложно стоять и смотреть, не дотрагиваясь до меня. Все мое тело откликается и я трепещу от того, каким взглядом он смотрит на меня. Наверняка выгляжу я ужасно, но он все еще хочет меня. Его глаза горят желанием, а в их радужке танцует обещание, что он возьмет меня... Мое сердце трепещет. Я помню его.

      Я помню его кожу, его мозоли, как они касаются меня. Его дыхание. Я вижу на экране его блестящее от пота тело, каждая часть и каждый дюйм которого идеальны, и я практически могу попробовать его на вкус, почувствовать, как оно скользит напротив моего.

      В течение всего вечера я - скопление счастья, волнения, решимости и непреодолимой потребности.

— Мел, я не хочу, чтобы он видел меня в этом платье, — говорю я ей, впервые жалея о своем выборе одежды. Я выгляжу уродливо, распутно, грязно и нелепо, и я не хотела, чтобы Реми видел сегодня меня такой.

— Ладно, давай доставим тебя домой и пусть он сам к тебе придет, — бормочет она. Мелани начинает толкать меня и вдруг я слышу голос, грохочущий из динамиков: "НОКААААУТ!!!! Да, дамы и господа!!!! Наш победитель сегодняшнего вечера, в очередной раз, Разрывнооой!!! РААААЗРЫЫЫВНОООЙ!!!!

Его имя окружает меня, когда публика начинает скандировать: "Разрывной! Разрывной!"

— Естественно, вы сделали все в точности до наоборот, несмотря на то, что я просил, — гортанный, глубокий и сексуальный голос шепчет позади меня, затем я вижу мускулистый торс прямо перед собой, и меня аккуратно поднимают потные руки.

Ремингтон обращается к Мелани вместо меня, и я слышу, как он говорит:

— Я позабочусь об этой петарде. Райли может отвезти тебя домой.

Его запах окутывает меня и я полностью обезоружена. Я хочу ударить его по груди, чтобы отпустил меня, потому что до сих пор немного зла, но мои пальцы соединяются на затылке его мощной шеи в страхе упасть, и я неподвижна в его хватке, поглощая ощущения от его объятий. Хорошо. Пугающе хорошо. Его накачанные бицепсы сжимают меня, а толстые предплечья блестят от пота, как и остальная часть его тела. Остальная часть прекрасного, разъяренного, многогранного его.

— Повеселись, Бруки, — произносит Мелани с огоньком в глазах, когда подходит, чтобы погладить меня по плечу, и шепчет мне на ухо: — Подруга, за всю свою жизнь я не видела такого огня в глазах мужчины, он собирается затрахать тебя до потери пульса...

В раздевалке Райли встречает меня восторженной улыбкой на лице:

— Хей, Бруки! Поскольку Реми так крепко держит тебя, я предполагаю, что ты Бруки! — говорит он, протягивая Ремингтону небольшую спортивную сумку.

Реми кивает и что-то шепчет ему, затем несет меня на улицу и вызывает такси и, вместо того, чтобы отвезти меня домой, резко и хрипло называет водителю название отеля в двух кварталах отсюда. Он обезвожен, поэтому расстегивает сумку, достает из нее бутылку и начинает пить, в то время как свободной рукой тащит меня к себе на колени.

Его хватка на моей талии усиливается, когда я пытаюсь сдвинуться с места, и мое сердце безумно стучит в груди, когда он бросает воду обратно в сумку. Он наклоняет голову и делает самый глубокий и длинный вдох, насыщаясь моим запахом. Желание вихрем проносится сквозь меня. Я все еще немного зла, но клитор у меня между ног пульсирует на грани боли. Он обхватывает мое лицо, поворачивает меня и прикусывает мочку уха, тяжело дыша, полностью возбужденный под моей попой, как будто он хочет меня. Как будто он отчаянно меня хочет.

— Господи, — шепчет он мне на ухо, обхватывая меня руками и трахая языком мое ухо.

Дрожь желания пробегает по моему телу, выдавливая из меня стон. Я разрываюсь между желанием ударить его и поцеловать, потому что он убивает меня. Мои трусики промокли, грудь болит, сердце болит, каждая часть моего тела болит все сильнее с каждым новым глубоким погружением его языка в мое ухо, вокруг ушной раковины, за ухом, с тем же самым отчаянием, которое я чувствую.

Когда мы подъезжаем к отелю, я варюсь в своем собственном гневе, и в то же время киплю от вожделения после того, как Ремингтон довел себя до сумасшедшего возбуждения на заднем сидении такси. Поглаживая  меня руками, облизывая и покусывая. Нюхая меня, будто он страдает от недостатка воздуха.

Он берет ключ на ресепшене, и вот мы едем в лифте, когда я говорю: "Отпусти меня", глубоким, чужим голосом.

— Скоро, — бормочет он мне в ответ, его глаза пылают жаром, когда он смотрит на меня сверху вниз.

Даже, когда эти голубые глаза впиваются в меня в этом самом несексуальном платье в мире, с ужаснейшем макияжем, с этой блядской красной помадой, чистая жажда в его взгляде будто проходит сквозь меня маленькими молниями удовольствия.

Я ощущаю себя кипящим вулканом, кровь кипит в моих жилах от непередаваемого сочетания гнева и возбуждения. Но это возбуждение, я ненавижу то, как он быстро одерживает победу надо мной, стоит его запаху только достичь моих легких. Мой язык болит во рту. Я хочу облизать его горло и захватить этот сексуальный рот своим, заставляя его показать мне, что он все еще хочет и любит меня.

Мое сердце яростно бьется о ребра,  пока он вставляет ключ-карту в слот и заносит меня в номер, направляясь в конец комнаты, где обычно располагается спальня.

Затем ставит на ноги возле кровати.

— Я не знаю, поцеловать тебя или ударить, — мой голос дрожит от переизбытка эмоций.

Вдруг меня накрывает, и я бью его кулаком по груди, толкая так, что он отступает. Затем хватаю его прекрасное лицо и обрушиваюсь на его сексуальный рот своим. Его вкус проходит сквозь меня, как выстрел экстаза, пока я рассерженно не дергаюсь, и не ударяю снова по его твердой, как стена груди.

— Твои песни заставляли меня плакать! Я скучала по твоему голосу, по твоим рукам! Я тупая беременная дурочка, тоскующая по тебе, а ты хочешь, чтобы я стала подобием маленькой хорошей женушки пятого века, ждущей тебя, пока из-за тебя намокают трусики каждой гребаной женщины. Я не буду этого делать! Я отказываюсь быть такой девушкой - ты меня слышишь?

— Да, я слышу тебя, — он наклоняется и проводит пальцами по моему затылку, затем его хриплый, полный желания голос скользит по моей коже: — Теперь иди сюда и поцелуй меня снова...

Он притягивает меня ближе и я снова ударяю его в грудь, но на этот раз слабее, издавая стон протеста.

— Ты прикасался к кому-то? — кричу, пытаясь высвободиться.

Он усиливает хватку на моем затылке и впивается  голодным взглядом в мои губы:

— Нет.

— Тогда почему ты не хотел меня видеть? Я не понимаю!

Он разочаровано моргает:

— Тебе не нужно меня понимать. Просто, черт побери, люби меня. Ты можешь это делать? Можешь? — его большой палец чувственно очерчивает мою нижнюю губу. — Ммм?

Я не могу ответить. Пока он смотрит на мой рот своим плотоядным взглядом, а я упиваюсь его потемневшей квадратной челюстью, его голубыми глазами, взъерошенными волосами, высокими скулами, темными изгибами бровей, каждым дюймом его прекрасного лица, которое находится настолько близко ко мне, что каждая частичка моего тела начинает болезненно пульсировать. Я слышу свой собственный шепот:

— Ты все еще любишь меня?

— Ты, должно быть, шутишь, — произносит он.

Из меня вырывается стон, когда его пальцы ласкают мой затылок, и это прикосновение сводит меня с ума. Он опьяняет меня своей близостью, сочетанием запаха своего пота, мыла, его самого. Каждый раз, когда он рядом, мои чувства усиливаются, и я настолько пропиталась эмоциями  за все то время, пока скучала по нему, плюс эти странные гормоны, что мой голос дрожит, когда я спрашиваю:

— Ты все еще любишь меня, как раньше?

— Да я, черт возьми, схожу по тебе с ума! — кричит он в недоумении.

Я закрываю глаза и издаю тихий стон, отчаянно цепляясь за его слова.

— Я говорил, что люблю тебя каждым лепестком каждой розы, — произносит он тихим хриплым шепотом. Затем снова проводит подушечкой большого пальца по моим губам, на этот раз грубее, с большим желанием, тогда как его бархатистый сильный голос посылает волну жара по моему телу:

— В институте одна из моих врачей получила розу. Она сказала мне, что та была от ее мужа, потому что он любил ее и был в отъезде. Разве это не то, что посылают кому-то, когда ты не с ними и чертовски любишь их? Брук, я никогда не делал этого раньше, но это чертовски больно, смотреть на тебя через гребаный экран. Больно переписываться. Это больнее любого гребаного удара.

Он растопыривает пальцы на моем затылке, как если бы ему было необходимо касаться моего тела настолько много, насколько это вообще возможно, его глаза горят яростным огнем, и это только заставляет мое сердце биться сильнее.

— Ты слушала песни? Они все были для тебя, Брук. Разве ты не знала, что я думал о тебе? Чертовски скучал по тебе? Если это не доказывает то, как сильно я тебя люблю, тогда скажи мне, как тебе это показать!

— Я хотела, чтобы ты был рад меня видеть на всех боях! Как и всегда. Ты раньше всегда хотел, чтобы я была там. Почему не в этот раз? Почему ты не приехал увидеть меня перед боем?

— Господи, я хочу, чтобы ты была там, как не хочу ничего другого! Ты думаешь, я наслаждаюсь каждой секундой этого ада? Если бы я приехал к тебе до боя, как думаешь, я бы смог потом уехать? Как ты можешь думать, что это для меня просто, Брук? Как?

Яркое разочарование в его глазах режет меня настолько глубоко, что я опускаю голову, потому что нет, я не думаю, что это для него легко.

— Ты думаешь, что ты нуждаешься во мне, маленькая петарда? — грубоватый голос полностью проходит сквозь меня, и мне приходится сжать бедра, чтобы остановить дрожь внутри. — Детка, то, как ты нуждаешься во мне, едва покроет половину той силы, с которой я нуждаюсь в тебе.

От неожиданной грусти в его голосе мой взгляд вновь обращается к нему.

— Количество моих боев сократилось наполовину. Я не могу сконцентрироваться. Я не могу спать. Я не могу включиться в игру. Там я, как робот. Я чувствую дыру прямо здесь, прямо, черт подери, здесь, — он кладет ладонь на свою грудь. — Я пытаюсь защитить свою девочку. Три врача, три, в один голос сказали, что она должна быть в постели первые три месяца, без переездов. Я не могу увидеть ее, не могу заняться с ней любовью, я пытаюсь поступить правильно, когда все мои внутренности вопят, что ОНА принадлежит МНЕ, — он жмурится и выдыхает через нос. — Каждую секунду, когда ты и я делаем вздох, ты принадлежишь мне.

— Реми, прости. Это сводит меня с ума, — я закрываю лицо ладонями и пытаюсь дышать через сжавшееся горло, когда он хватает меня за запястья и разводит мои руки в стороны, заставляя встретиться взглядом с его ярко-голубыми глазами:

— Я так сильно тебя люблю.

Он обхватывает мое лицо своими большими мозолистыми ладонями:

— Так, мать твою, сильно, Брук, что до сих пор не знаю, что делать с самим собой, — произносит он и целует меня в переносицу с медленным судорожным вздохом. — Я скучаю по всему, что касается тебя. Начиная с твоей улыбки, когда ты смотришь на меня, до того, как пахнет постель, когда ты со мной. Я люблю тебя так, как не любил ничего в своей жизни, ничего. Желание прийти за тобой и забрать обратно к себе съедает меня изнутри, как болезнь.

Я начинаю дрожать в изножье кровати - все мои эмоции, все мои бушующие гормоны, все мои клетки, все мое естество гудят от его слов. Все мое тело пульсирует от любви, похоти и агонии от разлуки с моим Реми на долгие недели. Дрожа, я протягиваю руку и веду тремя пальцами по линии его жесткой челюсти.

— Это, — говорю я, слова срываются с моих губ, — то, что я вижу в своей спальне. Это лицо. Это лицо - это все, что я вижу, все что вижу, Реми.

— Черт бы тебя побрал, снимай это дерьмо и дай мне посмотреть на мою Брук.

Он хватает мой парик и швыряет его в сторону, затем удерживает мой взгляд, и наши улыбки исчезают. Воздух между нами пульсирует и подпрыгивает, как будто наша потребность является живым дышащим существом между нами.

— Почему кому-то захотелось скрыть эти волосы?

Аккуратно он снимает сетку с моей головы, и тихий шелестящий звук - единственное, что слышно в комнате.

Медленные, деликатные опытные пальцы разбирают узел из волос, и от контакта его пальцев с моей головой по моей спине бегут мурашки.

К тому времени, как он освобождает пряди цвета красного дерева, спадающие по моим плечам, мои бедра превратились в лужицу вместе с остальной частью меня. Тонкий слой пота покрывает его шею и грудь. Его торс настолько потный и твердый, что кажется непробиваемым, как стена, словно ничего не в состоянии причинить ему боль. Мышцы его рук выпирают, когда он гладит меня по волосам, распутывая мой пучок.