Амелия Грей - Мой любимый герцог

Марлена хранила молчание и, стоя к нему спиной, старательно зашнуровывала корсет, стараясь затянуть как можно туже. Он вспомнил, как впервые вошел в этот дом. Тогда она, в точности так же отвернувшись от него, пыталась развязать ленту на шляпке.

Рат обошел ее и высвободил из рук шнурки. Марлена было воспротивилась, но он сказал:

– Я эту проклятую штуковину с тебя снял, так что вполне способен и вернуть на место. Стой спокойно.

Она послушно опустила руки, и Рат принялся зашнуровывать корсет, не переставая говорить.

– Не хочу, чтобы ты переживала из-за того, что я узнал правду о Евгении.

– Это не она, – тихо сказала Марлена.

– Я не собираюсь ей мстить, поверь, хотя наказания она, безусловно, заслуживает. Правда, она достаточно деликатна. Я видел ее писанину в ящике твоего стола, когда ты в спешке пыталась спрятать нюхательные соли, и теперь знаю, что ты, вероятнее всего, читала незаконченный труд мисс Эверард.

– Это не Евгения, – повторила Марлена.

– Сначала я ничего не понял, но потом, когда мисс Эверард упала в саду в обморок, скандальный листок оказался на траве, и я прочитал снова. Еще тогда я подумал: что-то знакомое, – но потом решил, что мисс Труф всего лишь в очередной раз перебирает старые сплетни. Были и другие мелочи.

Рат закончил шнуровать корсет, поднял с пола платье и протянул ей.

– Спасибо, но ты ошибаешься. Да, у Евгении была брошюра мисс Труф, был и скандальный листок, но они есть у многих леди, – заметила Марлена, расправляя платье. – Даже у леди Веры.

Рат застегнул панталоны, чувствуя, что теряет терпение: Марлена упорно отрицала очевидное.

– Тогда почему мисс Эверард каждый раз, когда меня видит, падает в обморок? – надевая сапог, спросил он раздраженно.

– Больше не падает, – упорно отрицала она очевидное. – Ты был у нее в доме, и все обошлось.

– В тот день обе сестры выглядели так, словно с радостью оказались бы в любом другом месте. Честно говоря, меня удивило, что они не сбежали. – Раздражение ее упрямством все росло. – Нет смысла ее защищать. Кроме того, мне известно, что ее сестра – одна из тех, кто получил письмо, вот она и мстит.

– Повторяю: Евгения здесь ни при чем.

Глаза Марлены опять наполнились слезами, и это удивило Рата.

– Тогда это Вероника Портингтон. Или они обе.

– И опять ты не прав. Это я. Мисс Гонора Труф – мой псевдоним.

Рат быстро натянул второй сапог и выпрямился. Она, конечно, всего лишь защищает подруг, что достойно всяческого уважения.

– Не пытайся взять на себя чужую вину: я не позволю.

– Я говорю правду. – Ее голос был спокойным и бесконечно усталым. – Это была с самого начала моя идея.

Рат поднял свою рубашку.

– Ты не получала письма от тайного поклонника, а миссис Портингтон получила. Ты всегда помогала сестрам, вот и пытаешься их выгородить.

– Только не в этом случае. – Марлена надела туфли, расправила плечи и высоко подняла голову. – Мне едва исполнилось семнадцать, когда я переехала к Джастине. Евгении нужна была подруга, и я ею стала. Мне не потребовалось много времени, чтобы понять: сестры несчастны в доме мистера Портингтона. О письмах от тайных поклонников юным дебютанткам, одной из которых оказалась Вероника, мне действительно рассказала Евгения. Девушки подверглись осуждению, их добродетель была поставлена под сомнение. Веронике пришлось принять предложение и выйти замуж без любви. Зато с сент-джеймсскими повесами ничего не произошло. Мне показалось, что это несправедливо.

Рат замер: ее слова начали обретать смысл.

– Ты утверждаешь, что решила начать писать скандальный листок после того, как услышала эту историю?

– Да, так и было. Не надо ничего усложнять. Я просто хотела им помочь. Мне ничего не было известно о «желтой» прессе, но я всегда обладала способностями сочинять, а кроме того, очень быстро учусь. Листок не слишком хорошо продавался, денег не хватало, я и написала о слухах, распущенных в «Уайтсе». Тогда продажи стали неуклонно расти. Я не собиралась заниматься этим так долго, но… Вот и вся правда.

Рат слушал молча. Верить ей не хотелось, но, похоже, ничего другого не оставалось: Марлену научили ничего не бояться.

Проклятье! Оказывается, мисс Труф вовсе не робкая Евгения и не ее сестра, а Марлена, смелая красивая леди, что стояла сейчас перед ним, та, что завладела его сердцем, та, чьей добротой, преданностью и умом он восхищался, та, которую полюбил, и та, что потратила три года жизни, чтобы наказать его самого и его близких друзей за грехи молодости.

Или она еще не закончила?

Рата бросило в жар, и он, инстинктивно сжимая кулаки, шагнул к ней:

– Так вот зачем ты отдала мне свою невинность: хотела наказать, заставить всю жизнь испытывать чувство вины?

– Что? Нет!

Рат отшвырнул рубашку на кровать.

– Марлена, это слишком важно, чтобы лгать! Ты знала: я поклялся никогда не прикасаться к невинным леди, – но знала и то, что я отчаянно хочу тебя. Я все время твердил «нет», но ты настояла.

– Да, потому что хотела этого.

– Правда? Что-то не верится: мне кажется, это часть твоего плана мести. Ты же не знала, что я люблю тебя, вот и решила, что это надежный способ заставить меня на тебе жениться.

– Да как ты мог такое подумать! – возмущенно воскликнула Марлена.

– У меня есть для этого все основания. Возможно, ты сама и предложила мистеру Олингуорту передать мне опекунство? Таков был твой план, Марлена?

– Да я тогда даже не знала тебя! – выкрикнула она в отчаянии.

– А мне это представляется вполне допустимым, – сказал Рат с усмешкой. – Ты только что призналась, что задумала скандальный листок, как только переехала в Лондон. Почему я должен верить, что ты не собиралась продолжать свою деятельность?

– Потому что мои чувства к тебе чисты, – устало вздохнула Марлена. – Я тебя не предавала и ни за что не написала бы о тебе ни строчки, если бы могла хотя бы предположить, что когда-нибудь встречу и полюблю.

– Дело не только во мне! Ты писала о моих друзьях, о леди Вере и леди Саре, а они были так добры к тебе…

– Я тогда понятия не имела, какие они – леди Вера и герцогиня Гриффин. Ты ведь тоже не мог предположить, какой вред причиняешь тем леди своими письмами.

От гнева и разочарования Рат едва владел собой, но теперь злился не на Марлену, а на себя самого и все, что с ним произошло после их встречи.

– Мы задумывали это как шутку, а ты намеренно, ради увеличения продаж, подвергла сестер Гриффина опасности. Возможно, леди Вере и сейчас кто-то хочет причинить вред, чтобы добраться до нас.

– Нет! – вышла из себя и Марлена. – То есть да, мне такое приходило в голову, но я считала, что никому не придет в голову причинить вред сестрам герцога. Кто может оказаться настолько безалаберным или смелым до безрассудства?

– Ты, Марлена.

Она дернулась словно от удара. Рат видел, что его слова глубоко ранили ее, но уже не мог остановиться.

– Я никогда не стремилась кого-то подвергать опасности, да и вообще не считала ее реальной. Мне было всего семнадцать, и я не предполагала, что джентльмен может причинить вред леди. Я думала, на это способны только распутники.

Рат был очень зол, но это ничуть не уменьшило его восхищения ее смелостью. Она же продолжила:

– Я никогда не оправдывала свои поступки дурными привычками и не заключала сомнительных пари.

– Да пойми ты наконец: я тоже себя не оправдываю, – но ведь Вера и Сара были такими же невинными юными леди, как те, которым мы посылали письма.

– Да, сейчас я это понимаю. – Марлена тяжело вздохнула. – И мне бесконечно жаль. Вера говорила мне, что к ней приставал лорд Генри Дагуорт.

– А ты собиралась с ним танцевать. – Рат скрипнул зубами. – Надо было нам не вмешиваться.

– Это все устроила Джастина. Хочешь – верь, хочешь – нет, но я с самой первой встречи с леди Верой постоянно испытываю чувство вины… нет, скорее после встречи с тобой. – Она судорожно вздохнула, стараясь справиться с рвавшимися наружу рыданиями. – Я рассчитывала покончить со скандальным листком после первого сезона, но обстоятельства сложились иначе. Мне очень жаль, поверь.

Рат чувствовал, что она еще не все сказала. Что еще ей было известно? О чем умолчала?

От пришедшей в голову мысли он напрягся.

– Марлена, ты знаешь, кто распустил слухи в «Уайтсе»?

Она судорожно сглотнула.

– Кто-то из твоих коллег? Из тех, что печатают этот твой листок?

– Чтобы ты мог наказать их?

– Черт возьми, да! – взорвался Рат. – Пусть ты была тогда наивной семнадцатилетней девчонкой, но в «Уайтсе» таких нет. Завсегдатаи клуба точно знают, что говорят и зачем.

Он вдруг схватил ее за плечи и встряхнул:

– Кто, Марлена?

– Я не могу сказать.

Его глаза метали молнии, лицо исказилось от гнева:

– Но почему? Ты отдалась мне сегодня, сказала, что любишь. Неужели эти слова для тебя пустой звук? После того, что было между нами, ты вполне могла понести!

– Я не настолько невинна, чтобы не понимать этого, но, что бы ни случилось, хочу, чтобы ты знал: все было по любви, и я ни о чем не жалею.

– Вот как… Если это правда и ты действительно меня любишь, то скажешь, кто распустил слухи, и мы просто обо всем забудем.

– Нет, – заявила она и высвободилась. – Если ты не готов оставить все как есть и простить того, кто распустил слух, значит, не простишь меня.

Рат опустил руки, со стыдом заметив на ее плечах красные пятна, и тихо, почти шепотом, произнес:

– Это не так: я же люблю тебя.

– Мне очень жаль, Рат. Я не знаю, откуда приходит раскаяние: от нас самих, от других или откуда-то свыше, – но одно мне известно точно: я больше никому не причиню вреда. Под именем мисс Гоноры Труф я израсходовала отпущенный мне лимит.

Марлена развернулась и быстро вышла из комнаты.

– Ты все трудишься, дорогая? С тех пор как мы вернулись домой, ты работаешь, не поднимая головы, – заметила Джастина.

Марлена и сейчас не оторвалась от своей вышивки. Когда наносила рисунок на ткань, она не осознавала, сколько в нем мельчайших деталей. Ей понадобится уйма времени, чтобы закончить работу, которая очень важна для нее, хотя она не сразу это поняла. Каждый стежок должен быть идеальным, каждый цвет – живым.

В отличие от тех, что уже нибирали бутоны в саду, эти цветы никогда не умрут и всегда будут с ней как напоминание о герцоге и о том, как много он для нее значил. И хочется верить, что настанет день, когда ее сердце перестанет болезненно сжиматься при одной только мысли о нем.

Марлена всячески старалась скрыть свою грусть от кузины. Ей вовсе не хотелось, чтобы та устроила ей допрос с пристрастием из-за плохого настроения. Надежда, что герцог простит ее, быстро угасла: она не видела его ни на одном мероприятии. Она даже спрашивала о нем леди Веру, но и та ничего не могла прояснить.

– Ты что, меня не слышишь? – вторглась в ее мысли Джастина.

Марлена подняла голову и отложила вышивку.

– Прости. Кажется, я слишком увлеклась.

Джастина загадочно улыбнулась:

– Ну и как я тебе?

– По-моему, очень красиво: шикарное платье.

– При чем здесь платье? – в негодовании воскликнула кузина. – На мне накидка, перчатки и шляпка, а значит, что?

Марлена уставилась на нее.

– Ты куда-то собралась?

– Не я, а мы, дорогая. На прогулку в парк. Сегодня прекрасная погода. Не думаю, что она продержится долго, поэтому надо ловить момент. Сейчас разгар сезона, и нас должны видеть как можно чаще. Как ты можешь привлечь внимание подходящего джентльмена, если не посещаешь места, где для этого есть возможность? В парке на тебя вполне может обратить внимание лорд Генри Дагуорт.

Марлена улыбнулась.

– Я уже говорила, что сейчас меня не интересует ни лорд Генри, ни кто-либо другой. Ты можешь сегодня отправиться на прогулку одна? Я и так много времени провожу на свежем воздухе.

– Как хочешь. Тогда я возьму Тата: он, в отличие от тебя, обожает прогулки.

– Кроме того, если уж гулять в парке, то пешком: в экипаже душно.

– Жаль: любоваться природой из окна экипажа намного лучше, да и комфортнее.

Марлена вернулась к работе, а Джастина отправилась за песиком и вскоре отбыла на прогулку. Сделав несколько стежков, Марлена поняла, что не может сосредоточиться на вышивании, и решила тоже пройтись. Надев накидку, шляпку и перчатки, она вышла в сад и с удовольствием вдохнула прохладный чистый воздух. В саду она всегда чувствовала себя лучше, чем в гостиной, и тем более в спальне, где все напоминало о том, что было с Ратом. Воспоминания оказались куда ярче, чем ей бы хотелось, и доставляли куда больше боли. Всякий раз, входя в спальню, она видела его – обнаженного, сильного, с по-мальчишески всклокоченными волосами, совершенно неотразимого.