Мэри Патни - Мой любимый шпион

– Не хотите спросить, правы ли преследующие меня солдаты в своем предположении, что я шпион? – пробормотал Симон.

Филипп взглянул на него поверх спины Ахилла.

– Думаю, мне лучше не знать. Тогда не придется лгать, если они вернутся.

«Умно», – мысленно отметил Симон. Какое-то время они молча продолжали путь в сгущавшихся сумерках.

– Я люблю Францию и не желаю ей зла, – вдруг снова заговорил Симон. – Франция – родина моего отца. Но я ненавижу войну и хочу, чтобы ей пришел конец.

– А я был так взволнован и горд, когда записался в армию… – тихо проговорил Филипп. – Был готов отдать жизнь за Францию и прямо-таки рвался в бой. Я был совсем мальчишкой, мне тогда едва минуло семнадцать. Семь лет прошло – достаточно много, чтобы слишком хорошо узнать, что такое война. – Пройдя молча с десяток шагов, он снова заговорил: – А теперь я хочу жить ради Мари и моей семьи. Настоящей семьи – Кордье, а не отца, которого я боготворил, хотя тот едва помнил о моем существовании.

Радуясь, что у Филиппа открылись глаза на Жана-Луи, Симон осторожно заметил:

– Да, он мог бы получше позаботиться о вас, хотя решение принял мудрое, когда отдал на воспитание Кордье. И в конечном итоге он ведь оставил вам все, что имел.

– Да, оставил, но… он ведь был аристократом, – бесстрастно напомнил Филипп. – А супруги Кордье подарили мне то, чего не купишь за деньги. Не могу дождаться, когда привезу к ним Мари. Они полюбят ее, а она – их.

– А как же иначе? – отозвался Симон. Его напряженные мышцы начали понемногу расслабляться, но от этого казалось, что идти пешком стало еще тяжелее.

Они помолчали еще несколько минут, затем опять заговорил Филипп:

– За последние несколько недель я понял, что отдам жизнь за Францию, если понадобится, но не стану жертвовать собой ради императора.

– Он великий… и страшный человек, – пробормотал Симон. – Кое-что он предпринял на благо Франции, но, по всей видимости, попросту не может жить без войны. И даже если ему каким-то чудом удастся одержать победу над Веллингтоном и прусскими войсками, то в конечном итоге он не сможет разгромить всех своих противников. Попытки же добиться окончательной победы приведут к смерти множества людей, не более того. Погибнет слишком много наших братьев французов.

Филипп вздохнул.

– Хочу, чтобы все это закончилось. И надеюсь, что сведения, которые вы везете, помогут приблизить конец войны.

– Вот и я надеюсь! – с жаром подхватил Симон. – Значит, поэтому вы и согласились помочь мне?

– Не совсем. – Филипп рассмеялся. – Просто родня есть родня, вот и все.

«Дом Кордье

Я бесконечно признателен Филиппу за то, что он помог мне улизнуть от преследователей, и еще больше признателен за то, что он привел меня в дом к родителям своей матери, супругам Кордье. Вокруг меня захлопотали, накормили, устроили мне горячую ванну, потом уложили в постель – прискорбно пустую без тебя. Я проспал несколько часов подряд, потому и пропустил наши полуночные минуты, mon ange, но у меня есть свеча, так что я заканчиваю записи, думая о тебе. Подробнее расскажу обо всем, когда вернусь домой.

Представляю себе наши поцелуи и многое, многое другое.

Симон».

Конь Филиппа был неплох, хотя и уступал Ахиллу. Подкрепившись обильным угощением и ночным отдыхом, Симон продолжал путь на север, молясь, чтобы успеть доставить донесение вовремя. Как говорил Веллингтон, если армия двинется не в ту сторону, поменять потом направление будет трудно, а последствия могли бы оказаться катастрофическими.

Несколько дней Симон провел во Франции – вел наблюдения за передвижениями войск, изучал места их сосредоточения, а также собирал все прочие сведения, которые помогли бы разгадать план наступления Наполеона. Теперь он точно знал, с какой стороны ждать вторжения, но его знания оказались бы бесполезными, если бы он не передал их Веллингтону своевременно, а время уже истекало.

Пересечь границу оказалось нелегко, потому что французы сделали все, что могли, только бы прервать людской поток, а вместе с ним – и возможные сведения об их передвижениях. К счастью, Симон умел избегать встреч с дорожными постами, дозорами и заставами, умел и прорываться сквозь линии обороны противника.

У самого Монса, города к западу от Шарлеруа, он наткнулся на бивак англо-голландского кавалерийского отряда. Вознося к Небесам благодарность, он поскакал прямиком к кавалеристам и остановил первого же офицера, которого увидел, – капитана.

– Я полковник Дюваль, один из офицеров разведки Веллингтона. Будьте добры проводить меня к вашему командиру.

Капитан явно не поверил ему.

– Что-то не похожи вы на полковника. Генерал Дернберг не тратит время на разговоры неизвестно с кем.

– Меня он выслушает. – Голос Симона стал резким и властным. – Ведите меня к нему сейчас же!

Все еще сомневающийся, но оробевший капитан повел Симона через лагерь к самой большой палатке. Перебросившись несколькими словами с охранником у входа, капитан, на лице которого застыло выражение «сами напросились», жестом предложил Симону войти.

Симон шагнул в палатку и увидел генерала Дернберга во всем блеске и великолепии кавалерийского мундира. Генерал восседал за походным столом в обществе нескольких младших офицеров. Симон, хотя и был не в форме, щелкнул каблуками, отдавая честь.

– Сэр, я полковник Дюваль из разведки Веллингтона. У меня важные донесения, которые должны быть немедленно доставлены в его штаб в Брюсселе.

Дернберг нахмурился.

– А где ваш мундир?

– Согласно особому распоряжению герцога Веллингтона, меня направили на сбор сведений в гражданской одежде, так что я рисковал быть расстрелянным без суда и следствия, если бы меня схватили французы, – с невозмутимым видом ответил Симон. – К счастью, я уцелел. – Он протянул генералу пакет с донесениями. – Отправьте это Веллингтону немедленно. Он ждет этих вестей.

– Прежде я должен оценить их. – Дернберг протянул руку за пакетом.

Симону сразу не понравился этот человек, но от него сейчас зависело очень многое, если не все, поэтому он вынужден был подчиниться.

Вскрыв пакет, Дернберг пробежал глазами рапорт Симона и проворчал:

– Наполеон намерен наступать через Шарлеруа? Чушь! По всем признакам он двинется через Монс, и мои люди готовы встретить его.

– Император прилагал все старания, чтобы сбить нас с толку, и преуспел в этом. Но у меня последние сведения, которые совершенно необходимо доставить Веллингтону без промедления.

– Лично я не стану ради этого отвлекать его от дел, – пробурчал Дернберг. – А теперь убирайтесь с глаз моих долой, кем бы вы ни были!

Руки Симона зачесались от желания прикончить этого глупца, но убивать генерала на глазах у вооруженных офицеров явно не стоило. Стиснув зубы, Симон резко развернулся и покинул палатку, оставив пакет у генерала.

Вскочив на своего усталого коня, он задумался. Сейчас следовало найти где-нибудь свежего коня, чтобы как можно быстрее добраться до Брюсселя.

Был уже поздний вечер, когда Симон наконец подъехал к штабу Веллингтона. И в этот момент он готов был поклясться, что больше никогда в жизни не то что не сядет на лошадь – не станет даже глядеть на нее. К счастью, здесь его сразу узнали и впустили.

Герцог совещался с несколькими адъютантами, но едва Симон вошел к нему в кабинет, сразу же вскочил на ноги.

– Узнали что-нибудь?

– Узнал, – кивнул Симон. – Французская армия двинется маршем через Шарлеруа, а не через Монс. – И он вкратце рассказал о своих наблюдениях, на основании которых пришел именно к такому выводу.

Веллингтон вполголоса выругался и, пристально взглянув на Симона, махнул рукой в сторону стула.

– Сядьте, Дюваль, пока не упали.

Симон с радостью подчинился, а герцог тем временем принялся отдавать приказы адъютантам – следовало немедленно повернуть войска к югу, в сторону Катр-Бра, название которого означало «перекресток». Этот самый перекресток являлся местом пересечения дорог Брюссель – Шарлеруа и Нивель – Намюр; причем все четыре дороги были мощеными, что обеспечивало быстрое продвижение.

После того как адъютанты умчались выполнять приказы герцога, тот обратился к Симону:

– Мне предстоит еще появиться на балу у герцогини Ричмондской, чтобы рассеять опасения и слухи. Но вы отправляйтесь домой и отдохните, полковник. В скором времени вы можете снова мне понадобиться.

Симон тяжело поднялся.

– Если вы зовете меня полковником, означает ли это, что меня снова призвали в армию?

– Да. А пока ступайте домой.

Исполнить этот приказ Симон был давно готов. Итак, домой, к Сюзанне!

Проснувшись этим утром, Сюзанна сразу же увидела Лео, спавшего на подушке прямо возле ее лица. Была уже середина июня, но где же пропадает Симон? Хорошо еще, что с ней Лео, хоть это и не одно и то же.

За завтраком Сюзанна мысленно перебирала дела, намеченные на этот день. Дел было не много, так слуги прекрасно справлялись с хозяйством и без ее надзора. Дом же казался ей надежным пристанищем.

День был так хорош, что Сюзанна решила пройтись по парку, а потом заглянуть к Мадлен – выяснить, не знала ли она или какая-нибудь из ее подруг опытную повитуху. Она уже надела шляпку, собираясь выйти из дома, как вдруг в дверь постучали. Сюзанна тотчас распахнула ее и в растерянности заморгала, глядя на рослого и неряшливо одетого мужчину, стоявшего на крыльце.

– Мадам Дюваль? – нерешительно спросил он. – Сюзанна?

Этот низкий голос показался ей знакомым. Присмотревшись, Сюзанна в изумлении воскликнула:

– Брат Иуда! – Она отступила от двери. – Прошу вас, входите! Простите, что не сразу узнала вас.

Он вошел, виновато улыбаясь.

– Это потому, что я больше не брат Иуда. И, в сущности, никогда не был им. Так что я теперь вновь Лукас Мандевилл.

Он снял шляпу, и она увидела, что его макушка больше не блестела – тонзура заросла темными волосами.

– Как же мне вас называть? Месье Мандевилл? Лорд Фокстон? – Сюзанна робко улыбнулась. – Может, Фокси?

Гость весело рассмеялся.

– Можно просто Лукас. А Симон дома?

– Симон… уехал на несколько недель, – пробормотала Сюзанна. – Но наверняка он будет в восторге, узнав, что вы здесь. Вы ведь останетесь? Ну пожалуйста! Дождетесь его?

«Если Симон вообще вернется…» Отгонять эту ужасную мысль ей становилось все труднее.

– Я был бы не прочь остаться здесь – по крайней мере, ненадолго. Найдется ли поблизости конюшня для Та-Магдалины?

– Конечно, найдется. – Сюзанна засмеялась, выглянула в окно и увидела, что белый мул терпеливо ждал, привязанный к чугунной ограде перед домом. – За домом есть конюшня, и Морис наверняка там. Он охотно позаботится о Той-Магдалине. А я приготовлю вам комнату и попрошу подать чаю с сандвичами.

– Было бы неплохо.

Лукас улыбнулся, да так мягко и кротко, что Сюзанна невольно задумалась: «А может, он все же остался монахом в душе?» Но Лукас, возможно, и сам этого не знал.

Она распорядилась, чтобы гостю приготовили комнату и принесли в гостиную чай и сандвичи. Вскоре вернувшись, Лукас с жадностью накинулся на угощение.

Когда он опустошил обе тарелки с сандвичами, Сюзанна в очередной раз подлила ему чаю и, улыбнувшись, проговорила:

– Может, это бесцеремонность с моей стороны – задавать вам вопросы, ведь мы едва знакомы, но… Симон часто рассказывает о вас и считает вас братом, а это значит, что вы – мой деверь.

Лукас улыбнулся.

– Вам так хочется о чем-то меня расспросить? Не стесняйтесь, сделайте одолжение.

– Вы говорите, что уже больше не брат Иуда, но ведь вы пробыли им столько лет… Неужели это встреча с Симоном побудила вас снова стать Лукасом Мандевиллом?

Гость тут же кивнул.

– Именно так. Снова увидеться с Симоном… Это было потрясающе, замечательно. И благодаря ему я вспомнил все, что было хорошего в моей жизни, а потом вдруг понял: если бы я по-настоящему чувствовал призвание к религиозной жизни, то давно бы уже дал обет. А я просто жаждал уединения и хотел помогать служить людям, не более того. Но все это не исключается и в мирской жизни, не так ли?

– Вы обратились в католичество?

Лукас снова улыбнулся.

– Я считаю себя сочувствующим – разделяющим эти взгляды. Отчасти религиозный человек, странствующий верхом на муле. – Он отправил в рот крохотный кекс и съел его с явным удовольствием. – Ваши слова о том, как опасно увязнуть, подействовали на меня. Я понял, что все-таки увяз и пробыл в этом состоянии слишком долго. Поскольку я добровольно обрек себя на изгнание из жизни, для которой был рожден, – только я сам могу вызволить себя из этого изгнания.

– А еще я понял, как соскучился по двоюродным бабушке и деду. Если не считать Симона, они мои ближайшие родственники. Как эгоистично было с моей стороны думать не о них, а только о себе!