Мелани Маршанд - Мой муж — Господин

Должно быть, это просто страшный сон.

Я просто не могла объяснить это по-другому. Зияющая пропасть тишины? и лишь стук моего сердца — я уверена, все в комнате могли слышать его. Взгляды. Растущее чувство паники. А все слова на бумаге передо мной выглядели, словно древняя клинопись.

Помогите! Кто-нибудь! Тут можно получить Розеттский камень[1]?

Я открыла рот, но в горле стоял ком.

Я ожидала, что в любую минуту появится моя бабушка, выглядящая как Битлджус, потом я бы оказалась в нижнем белье перед всей своей школой и опоздала бы на заключительные экзамены, а затем пропустила бы самолет, в котором решила лететь, потому что мои ноги словно застряли в патоке. И потом я бы поняла.

Это просто страшный сон. Другого объяснения не было.

Четыре пары глаз уставились на меня. Кто-то из них в нетерпении покашливал, ерзая в кресле. Другие казались более сочувствующими.

— Простите, — сказала она ласково. — Но нам действительно нужно продолжать.

Я открыла и закрыла рот несколько раз.

— Пожалуйста, — более строго произнес прочищавший горло, — вы использовали все отведенное вам время. Спасибо, приходите в другой раз.

Когда я не сдвинулась с места, он встал, делая тяжелый вздох и закатывая глаза. Он подошел, взял меня за руку и повел к двери. Мои ноги послушно волочились, но остальная часть тела отказывалась двигаться.

Я сидела на автобусной остановке и не имела ни малейшего понятия, как там оказалась.

В глубине души я испустила вздох облегчения. Это самый верный признак сна. Теперь в любую минуту я могу проснуться в своей кровати от чирикающего звука будильника, звенящего как раз вовремя, чтобы я могла успеть собраться на свое прослушивание.

— Вау, ты реально провалилась там, да?

Я повернулась. Медленно.

Рядом на скамье сидела девушка — я узнала ее. Она была в комнате ожидания. Ее вызвали следом за мной.

О-оу. Для сна в этом было слишком много смысла.

Ее взгляд был сочувствующим, не издевающимся.

— Они не всегда такие строгие, как кажутся. Я слышала, как они говорили о тебе, когда входила внутрь. Не волнуйся. Станет лучше — она наградила меня улыбкой. — Это твой первый раз?

Я машинально кивнула.

— Ох, тогда даже не парься. Будут и другие прослушивания, — она пренебрежительно махнула рукой.

— Нет, не будут, — услышала я собственный голос. — Я уверена, что это конец моей карьеры.

Она засмеялась.

— Знаешь, как часто случается такое дерьмо? Они даже не вспомнят о тебе, не говоря уже о том, чтобы делать из этого событие и рассказывать об этом их друзьям из секретного голливудского общества, внося тебя в черный список.

— Нет, — сказала я, прискорбно качая головой. — Не в этом дело. Дело во мне. Это было моей мечтой все эти годы, я защищала ее перед всеми, кто говорил, что это глупо. Я планировала, изучала, и все зря. Потому что я не могу этим заниматься. Я думала, что пары школьных ролей и нескольких побед в дискуссионном клубе будет достаточно, чтобы подготовить меня к подобному.

Обычно, я была куда более осмотрительна. Намного осмотрительней. Но я не смогла остановить поток страха и сожаления; кроме того, я все еще цеплялась за эту надежду.

Это был страшный сон.

— Все проходят через это, — сказала девчонка, похлопывая меня по руке. — Верь мне.

— Но не каждого ведь парализует на первом прослушивании, — подметила я. — Хорошо, допустим, ты можешь назвать несколько имен великих актеров, кого парализовало, но не в этом суть. Что насчет тех, кто провалился, как и я, и стал никем? Начнем с того, что удача никогда не была на моей стороне. Это последняя горсть земли на мою могилу.

— Эй, подруга, — произнесла она, встав и выставив руку, останавливая приближающийся автобус. — Все, что я могу сказать — если ты идешь туда, ожидая провала, то ты провалишься в ста процентах случаев.

— Спасибо, — мучительно выкрикнула я ей в след.

Я получала советы получше даже от своей чашки «Чипотл»[2].

Вся комичность ситуации стала гаснуть, оставляя меня более тревожной и менее сбитой с толку. Это был не сон. Это была самая реальная реальность за всю мою жизнь.

Слушайте, я не была глупа. Когда я приехала в Нью-Йорк, желая стать актрисой, я знала, что это несбыточная мечта, которую разделяют очень многие, но мало кто добивается. Я знала, что эта работа сложнее, чем ее представляют. Я знала, что придется оббивать пороги, тратя на это каждый день, ежедневно ходить на прослушивания и сниматься в рекламе, пока я не пробью себе имя в мировом производстве. И может быть, всего лишь может быть, если бы мне посчастливилось, то я стала бы одной из «Эй, это же та телка из рекламы Свиффер[3]!»

Эта такая же работа, как и все другие. Начав работать кухаркой, ты не можешь надеяться, что в первый же рабочий день тебя найдет генеральный директор МакДоналдс и отправит руководить компанией. Так я относилась к этому. Я собиралась тяжело работать и копить деньги на протяжении долгого времени. У меня была вера в мои способности.

А также у меня была мечта.

Часть меня — часть, которая не желала принимать ничего, что не было идеальным на сто процентов из ста — имела маленькую искорку надежды, что я буду особенной. Что какой-нибудь кастинг-директор окажется позади меня в очереди в банк, и он увидит меня, кричащую на кассира (не то чтобы я когда-либо кричала на кассиров, но тс-с-с — это ведь моя фантазия), и ему просто понравится моя страсть. Потом я бы снялась в немой роли в «Обители зла» и в чем-то еще, и режиссер был бы ослеплен мною, а остальное уже стало бы историей…

Конечно, я не говорила об этой мечте. Потому что знала, что это до обидного смешно. По-детски. На этой мечте карьеру не построишь.

Я и не построила. Но часть меня все еще хотела этого. Часть меня чувствовала, если моя мечта не исполнится — это будет фиаско.

Но ни одна часть меня не была готова к тому, что произошло в реальности.

Боязнь сцены. У меня никогда не было боязни сцены. Ни разу в своей жизни я не смотрела на людей перед собой с карточками, надписями или заметками на руке, или просто с репликами в голове, и не замирала вот так. Даже самым убежденным скептикам в моей жизни всегда приходилось признавать, что я хороша в выступлениях, в публичных речах, в чем угодно.

Они сомневались в старательности, в количестве работы — они сомневались в моем понимании всех не приукрашенных реальностей этой работы. Они обязаны были сомневаться.

Но они не сомневались во мне.

До этого времени я тоже не сомневалась.

Идя по улице, обгоняемая пешеходами, которые постоянно куда-то спешили, я чувствовала себя потерянной как никогда. Мой телефон вибрировал в кармане, а я не осмелилась ответить. Особенно, когда проверила экран и увидела, что звонила моя мама.

Я не смогла бы говорить с ней, не разрыдавшись. А последнее, что ей нужно, — волноваться обо мне.

Я отправила звонок на голосовую почту, потом написала коротенькое сообщение, сказав, что была очень занята и не могла ответить.

Ответ пришел несколько минут спустя.

Это моя девочка! Следующая остановка — Оскар! Целую-обнимаю.

У меня свело живот.

Моя мама думала, что я не замечала волнения в ее глазах, когда говорила о своих амбициях. Она не была сильна в критике или полезных советах, но она всегда была до смешного восторженна. Иногда, это было именно то, чего мне не хватало.

Но сейчас… Сейчас мне хотелось просто упиться своим горем.

Я накопила достаточно денег, чтобы продержаться какое-то время. Но понятие «какое-то время» слишком размыто. Я знала, что должна буду найти какую-нибудь другую работу, когда приеду сюда, но эта ноющая, неправдоподобная надежда в уголке моего мозга убедила меня отложить поиски работы на пару дней. В конце концов, не хотела бы я оказаться обязанной раскладывать продукты, лишь для того, чтобы оставить их как попало в тот момент, когда Роберт Родригез[4] почти собьет меня тележкой и станет очарован пламенем в моих глазах.

Я бы посмеялась над собой, если бы это не было так чертовски грустно.

Я оказалась в продуктовом магазине. Там было много народу, низкие потолки, шум дороги, отражающийся эхом от винных полок. Я не привыкла к такому. Да, несмотря на то, что я выросла не совсем в глуши, городская жизнь для меня была относительно чужой. Я забыла, как мало всюду пространства и как дорого все стоит.

Но в пригородах не откроют твой талант.

Наполненная отвращением к самой себе, я проталкивалась к морозильным камерам. «Бен и Джерри»[5] был в продаже — они словно знали, что я приду.

Когда я потянулась к дверце, видя лишь мороженое «Карамель Сутра», мое плечо столкнулось с чем-то. Большим. Твердым. Теплым.

Черт, это был человек.

Я обернулась, чтобы увидеть его, и, конечно же, меня разделяли дюймы с парнем, сошедшим с обложки GQ[6]. Прекрасно.

Что же, могло быть и хуже — возможно, это была моя личная судьбоносная встреча в стиле Норы Эфрон[7].

— В чем дело? — возмутился он.

Хорошо, может и не она.

— Извините, — ответила я голосом полным сожаления. — Я Вас не заметила.

— Оу, ты меня не заметила? — он огрызнулся. Его неистовые глаза пожирали меня, словно я ударила его бабушку или что-то вроде того. — Может, тебе стоит установить зеркала?

Он провел рукой по своим коротко стриженым каштановым волосам, вслепую взял контейнер с полки и исчез в следующем проходе.

Ладно.

Естественно, я слышала избитые анекдоты о грубости жителей Нью-Йорка, но это переходило все границы. Я врезалась в него достаточно сильно, и, возможно, должна была быть более аккуратной, но это как минимум на пятьдесят процентов и его вина. Кроме того, через что бы он сейчас ни проходил, это не могло сравниться с моими надеждами, мечтами и стремлениями к карьере, которые умирали медленной и мучительной смертью.

Наверное.

Наконец, я взяла свою «Карамель» и направилась к выходу, на кассы. Выбрав наугад очередь, я встала за женщиной с полной корзиной продуктов и принялась сканировать заголовки таблоидов.

Кто эти люди? Что за «Настоящие Домохозяйки из Буэна Виста»[8]?

— Простите, мэм?

Я подняла взгляд и увидела кассиршу, машущую мне с другой линии.

— Я могу обслужить вас тут, — произнесла она, включая аппарат. Я не особо спешила, но посчитала, что было бы грубо отказать.

Когда я приблизилась к ней, что-то оттолкнуло меня. Что-то большое, теплое и твердое.

Да не может быть!

— Простите, — сказал он громко голосом, подразумевающим, что это было скорее предупреждение, чем просьба. — Я ждал десять минут вон в той очереди, а теперь там сломался аппарат. Это смешно. Вы должны принять меня первым.

Моя челюсть отвисла. Он не мог врать более очевидно, даже если бы захотел.

— Простите, — повторила я эхом. Он не посмотрел на меня, но я решила, что это того стоит. — Это не правда. Я только что видела Вас у морозильных камер.

Он уставился на меня.

— Ну да, извините, что я нарушил протокол продуктовых магазинов, перескочив очередь. Как я могу это исправить? Только имей в виду, что каждая секунда, которую я трачу на извинение, — это время, которое я не использую для того, чтобы уйти отсюда, чтобы мы оба смогли отправиться по домам.

В этот момент, я посмотрела на то, что он держал в руках и узнала этикетку.

Карамель..

Ах. У меня уже было куда, куда больше общего с этим парнем, чем я хотела бы.

— Простите, — повторила я, протискиваясь мимо него и ставя свое ведерко с мороженым перед кассиром. Я не собиралась сдаваться перед этим кретином, независимо от того, насколько эффектен был его убийственный взгляд.

Бедная кассирша была похожа на оленя в свете фар. Я сочувствовала ей, но не могла позволить этому парню выиграть. Наконец, спустя несколько мгновений нерешительности и изучения нас взглядом, словно ожидая начала мирового скандала, она пробила мое мороженое и взяла карточку. Я ощущала нетерпеливость своего оппонента, практически дышащего мне в затылок, но я выиграла.