С моим суженым – я тогда была уверена, что суженый, – спала другая, из сострадания. Меня – жалея! Заботилась, спасала от фрустрации. Чтобы я не разочаровалась в жизни, чтобы праздник всегда со мной. Я ведь, как и Виолетта, была уверена – грязь меня минует!

Вредно так думать, нужно дрожать и бояться, постоянно оглядываться по сторонам от страха, что счастье кто-то выхватит прямо из рук, как сверток, – выхватит, скроется в темном лесу, и зигзагами, зигзагами, наутек. Прижимая к груди мое счастье, мое драгоценное, перепеленутое, как ребеночек-первенец, заботливо и неумело. Украсть легко, драгоценное мое изуродовать еще легче, всего-то старые одежки вышвырнуть, завернуть кое-как смрадным тряпьем чужое, не свое – и в результате выбросить за ненадобностью где-то на пустыре, на заброшенном гнидном пустыре: не доставайся же ты никому. Так все и было. Точно так.

Сияние, не защищенное ничем, кроме счастья, разлучнице глаза слепило, когда она смотрела на меня.

Предательство застает врасплох, оно всегда внезапно. Тем и страшно, а иначе – что за беда? За битого – двух небитых дают. Две небитые, напичканные литературными шедеврами дурочки превратились в битых в одно мгновение. Зачем? Таков сценарий дружбы? Единственно возможный, если идти по жизни без маски и доспехов?

Маски, доспехи… Рита одно поняла, по-бабьи, по-простому, без метафор и аллюзий с коннотациями: это же до какой степени нужно ожесточиться, чтобы полтора года врать! Целых полтора года Танечка с Юрочкой у нее под носом встречались, а она пребывала в полном неведении. Значит, и не было у Риты никакой любви? Вот что самое страшное. Она как Белоснежка – королева эльфов. Нету ее, Белоснежки, и нету эльфов, у сказки есть автор. Все придуманное. Ненастоящая жизнь.

«Я так боялась тебя потерять!» Круто. Рита условие поставила простое, выбирай, подруга: или Юрочка женится на тебе – или исчезни из Звездограда, жизни я тебе не дам. Мужчин много, когда-нибудь ты это поймешь. А вот меня, прежней, с сиянием, никогда у тебя не будет. И не надо. Зависть раньше тебя родилась. Ты еще и не заверещала первый раз, а она тебя в утробе матери водами заливала.

Танечка слушала молча, глядела распахнуто, героиня картин в духе соцреализма, вдруг увиделось так.

Не женился. Танечка исчезла. Замуж вышла за нескладного и несладкого, но верного Костю, который так и не понял, почему выбрали именно его, и уехала с ним. А выбрали его, потому что он распределение после института в хороший город получил, но другой. И жениться на Танечке давно мечтал. Устроила Рита подружкино счастье, винить себя не в чем.

Самое смешное – Рита с Танечкой потом лет пять время от времени встречались, ездили друг к другу в гости, редко, но ездили. То ли Рите нравилось раны бередить, то ли урок закрепляла, чтоб не забывался. И каждый раз саднило: как могла подруга разлюбезная полтора года каждый день (глаза в глаза) своими серыми и честными, чуть навыкате, широко распахнутыми смотреть, и каждый день врать? Это трудно, наверное, невмоготу. Отчего же не призналась? Отчего не рассказала начистоту? Рита бы простила, мужчин много, а дружба единственный раз выпадает. И если предали – не веришь никому, остерегаешься до конца жизни. Так и вышло. Подруг с тех пор у Риты не было.


«Две моих любимых женщины пришли ко мне», – сказал он однажды, увидев их вместе, обе по привычке делили друг с другом переживания, теперь уже по поводу измены, ни одна не могла ни успокоиться, ни признать себя виноватой. Рита в конце концов пришла к выводу, что виноватых в истории нет. Был краткий миг счастья и правды. А потом много лжи и потоки слез. Терзания, недоверие к окружающим, самообвинения, слава богу, выжила – и психически, и физически.

Стыдно, стыдно до сих пор: Рита даже вены резала, отдельная история. Первый вечер откровений, все выяснили наконец, втроем шли по вечерней улице, они парочкой впереди, Рита чуть поотстала. Отчаяние и обида, тонкий проламывающийся лед под ногами, хоть и лето знойное, асфальт размяк – и боль, боль, боль, осознать происходящее – неадаптирована, нет механизма, мозг оказался к перегрузкам не готов, плавится.

«Этого не может быть, это не со мной, это неправда!» Подруга и друг на улице остались, войдя домой Рита за окно выглянула – сидят на скамеечке, мирно беседуют. Тишина. Ну что, ущипните меня – и я проснусь?! Ущипните меня, я не верю, что это случилось со мной; я не хочу жить дальше, я верить никому не смогу! Как жить в грязи и лжи? Не хочу! Так примерно.

Кастрюлю ведерную теплой водой наполнила, по венам на запястьях бритвой полоснула – но поперек, а надо вдоль, как узнала позже, и неглубоко, наверное, полоснула, испугалась. Вот что помню – к смерти готова, а перерезать ту, толстую жилу испугалась, по привычке боишься что-то отрезать неправильно. Парадокс, руки уже разметила навсегда, а жилу режешь, и страшно.


Минут сорок Рита сидела, вода постепенно становилась бурой. Потом Танечка в дверь вошла, у нее ключи были, и неудивительно, Рита сама ей когда-то ключи дала, приходи в любое время, мой дом – твой дом!

Только сейчас Рита подумала, что могла и вместе с Юрочкой приходить, и прямо здесь… здесь ведь еще эротичней, оргастичней, здесь круче, так?

Удивительно, что войти решила час спустя. Они ведь там, под окном на скамеечке сидели. Говорили о чем-то, никак не интересуясь, что же с Ритой делается. Рите жестокость удивительна, и, пожалуй, с тех пор на вопрос «Что такое жестокость?» она про себя отвечает, беззвучно: сидеть вдвоем на скамеечке.

Она все-таки пришла, почему?

Ах да, наверное, Юрочка ушел, он капризный, а ночью домой идти страшно, заночевать где-то пора. Танечка любит комфорт, чтобы ухаживали за нею. Рита ухаживала. Неловко, конечно, получилось – входит ночевать с комфортом, а Рита – руки в десятилитровой кастрюле – нелепой смерти ждет, кровища хлещет, а смерть нейдет.

Танечка в крик, «скорую помощь» вызвала, приехали молодцы, и странно, Рита с облегчением вспомнила, что днем она голову мыла, волосы уложила старательно, а значит, красивая, с хирургами можно и пошутить. Те только головами качали укоризненно – красивая какая, а туда же. Им швы накладывать – работа будней.

Рита старалась быть спокойной, объяснила, что получила очень страшное известие, а так бы никогда. Танечка там же, в операционной, восторженно повторяет: я тебя так люблю, Рита! Спасительница, что говорить. Кожа тоненькая, шрамы красноту лет десять держали, напоминалка.

Милиционер на следующее утро пришел, составил акт. По правилам, говорит, вас в психушку нужно определить, стресс снять, на спецмедикаменты посадить. Но вы такая красивая, и в институте на отлично учитесь, характеристики положительные. Сел за круглый стол в комнате, стол клеенкой накрыт, Рите неудобно было, что клеенку не сняла, впечатление портит, дурной вкус. Поговорили. Рита понимала, что нужно излагать размеренно, произвести впечатление вменяемой молодой девушки, попавшей в сложную ситуацию, с кем не бывает.

О непереносимой боли, об «ущипните меня, это кошмарный сон, я хочу проснуться», об ужасе перед жизнью: все только начинается, а жизнь страшна, как внезапно выяснилось, – она не говорила ничего, фильтровала базар.

Риту оставили в покое, обошлось без психиатров. Клин клином вышибла, с последствиями стресса справилась самостоятельно. Без истерик. Танечке строго-настрого наказала, чтобы ехала незамедлительно, чем быстрей – тем лучше для нас обоих. Та последовала совету.


Юрочку Рита вычеркнула из числа тех, на кого реагирует зрительный нерв. Он еще что-то хотел дообъяснить, рассказать о неубитой любви к Рите, о сложностях выбора, о совместном будущем – ведь ты же знаешь, Рита, я без тебя не могу. Достало. Заткнись, Юрочка, исчезни. Я тебя не вижу, прими это и уйди с дороги. Сам. Он не верил, его очередь. Ходил за ней хвостом какое-то время, потом отстал, переключился на кого-то, а может, и нет, Рита его и правда в числе живых не числила.

Перешли ее милые друзья ломкую и тонкую грань того, что еще можно выдержать, чтоб не пульсировало рефреном: этого не может быть! Перешли, с тех пор устоялось – и так бывает, аминь.


Не смейтесь над пытающимся уйти из жизни в трудный момент. Перво-наперво они снимают непереносимый сознанием стресс. Некоторые снимают его так удачно, что отправляются в мир иной навсегда. Некоторым в последний момент помогают те, которые не оставили жертве выбора, спасибо, подружка Танечка, ты мне жизнь спасла. Но когда ты прогулялся по тому самому коридору и вернулся обратно – это уже другая жизнь. В ней нет рефлексии – простить мне моих палачей или пораскачивать психику поиском собственных ошибок, муками сомнений: «А может быть, я неправа, все наладится и станет как было?» Так что Рита получила сразу две прививки – и от измен, и от соблазна покинуть поле брани по собственному желанию. Говорят, самоубийцы-неудачники вторично не экспериментируют. Так говорят.


Длинная история, эхо на десятилетия. Отравленная пуля через душу прошла, навылет. Отверстие. Рана не зарослась, вроде не беспокоит, но и не забывается, если дотронуться – края шершавые ноют, тревожат по ночам. Ты до сих пор помнишь? Я не помню, я забыть не могу.


Хорошо, что ей тогда всего только двадцать исполнилось. Любовь, которой гордилась, весь институт завидовал: уверенная пара, неразлучны. А уж любила как! Сияла: счастлива открыто, не таясь. Уверенная в своем праве на счастье, которое никто не отнимет. Ей положено. Да почему ты так решила? А просто – мне положено. Судьба. Я особенная, у меня будет так, как должно. Сразу, а почему нет? И подруга-красавица, и полное взаимопонимание, заботы и радости пополам, тайн нет.


Как Танечка на меня смотрела! С восторгом и обожанием, от Пастернака и Ахматовой, Мандельштама и Блока переходили к собственным историям, подруга неизменно восклицала: как у тебя необыкновенно и на зависть складывается! Но и у Танечки складывалось, от поклонников отбоя нет, Рите казалось, зависть им обеим не страшна, на равных. То есть полнота счастья – есть история любви, и есть кому о ней рассказать. И непонятно, что главнее. Нам же непременно надо кому-то открыться, событие происходит для того, чтобы о нем рассказать подруге. Любое событие, большое и маленькое, для того и происходит, чтобы о нем рассказывать подруге, так?

Новые ощущения, открытия чувств, гармония телесная (Я испытала этот самый ожог смысла! – Это что? – Ты правда не в курсе? В философских обоснованиях сексуальных теорий, оргазм – это ожог смысла! ты что, не читала об этом? Что ты вообще читала? Я его испытываю трижды на дню, представляешь!), и рассказ о гармонии, ощущениях и открытиях, непонятно, что важнее. Бегом, бегом – излагать новости дня и свои по этому поводу соображения. Озарения на каждом шагу, мы поссорились, он шел через весь город рядом, ничего не говоря, я плакала, плакала навзрыд, но он и внимания не обращал. Из-за дурацкой фразы, сама виновата. Я думала, между нами все кончено, а на следующий день он под окнами дежурит. Помирились в конце концов.

Вот видишь, Юра не может без тебя жить! – А может, просто привык? – Да нет, ты всех приводишь в восхищение!

И снова подробности, и первые Ритины стихи, потом она их писать перестала, после всей этой жуткой истории. Но тогда – запросто, без проблем! Пожалуй, это и было самым светлым периодом в жизни – любить, не опасаясь, любить на всю катушку и верить, что окружающие добры и благородны. Что нет зависти и предательства, тупиков и неумения слышать друг друга, есть одна сплошная любовь. Любовь духовная и любовь телесная, а почему и нет?

Вот-вот закончим учебу, начнется работа – не каторга выматывающая, а созидательный труд, рядом Юра, нервный и талантливый, всегда рядом, и будет белокурая Танечка в близком-преблизком доступе, но как свидетель, задыхающийся от восторга из наилучших побуждений. Они оба созданы для Ритиного счастья. А она все сделает для них, если понадобится. Ведь так?


Нет, не так. Это была сказка наяву, игра, в которую ей позволили поиграть, на время, игра называется «жизнь без проблем». Похмелье тяжкое получилось, но вспомнить есть что. А главное, с первого раза поняла. Дальше сама диктовала Любовям, когда появиться, когда уйти. Жестко, да. Но и без тяжких прозрений. Тогда и решила: первый раз, он же последний, повторений она не допустит. Дальше будет нормальная жизнь, меньше сияния и веры в хеппи-энд, но и без перспективы стоять под окном хмурым мартовским утром, прильнув к стеклу, и вглядываться сквозь двойной ряд кружевного тюля, а дверь не открывают, Рита стучит и звонит, время от времени прижимает лодочкой обе ладошки к вискам, всматривается и видит его и ее, отчетливо.

Ничего себе, проведала заболевшую подругу: «Как смогу – непременно заскочу!» Не визит-сюрприз вовсе, договорено. Дверь ей так и не открыли. В голове до сих пор не укладывается. Системный глюк.

Рита повернулась уходить, а соседка через дворик идет, узнала ее, кивнула радостно: