— Ты здесь? А я тебя потеряла.

Богдан обернулся. Ритка искупалась и вымыла голову, и теперь её шикарные волосы свисали длинными сосульками. Но это пока. Стоит им хоть немного подсохнуть, и те завьются в веселые тугие пружины. Он это точно помнил. В их единственное лето они много времени проводили на пляже…

— Он счастливый ребенок, да?

Рита чуть напряглась, но кивнула:

— Счастливый. Веселый, компанейский, умный… Да ты и сам, наверное, имел неоднократную возможность убедиться.

— Спасибо. Спасибо тебе за него.

Рита отвернулась. Все, что сейчас происходило, было очень опасно. Ей было проще, когда она его ненавидела. Это помогало держать дистанцию. Не давало шансов воскреснуть ее сумасшедшей любви. Но теперь, когда Богдан уже несколько раз извинился, когда она увидела и почувствовала его боль, как свою… Ей стало казаться, что, возможно, Связерский не так уж и плох. В конце концов, он действительно очень старается: уделяет Марку внимание, действительно уделяет, а не лишь только делает вид, слушает его трескотню, смеется над только им одним понятными шутками, терпеливо объясняет все, что Марик хочет узнать. Чего стоит только их вылазка в горы, где он столько всего показал сыну и рассказал…

Да чтоб тебя, Измайлова! Остановись!

Рита растерла ладонями бедра и неловко кивнула. Поблагодарил за сына! Эка невидаль. И толку, что с опозданием в двенадцать лет, так, выходит, Измайлова?!

— Знаешь, чему я больше всему удивился, когда мы с Марком стали общаться?

— Нет.

— Он меня не ненавидел. За это я благодарен тебе особенно, — сказал Богдан и осекся, — Что? Что не так?!

Прикрыв потрясенно открытый рот ладошкой, Рита медленно опустилась на стул.

— Твою ж мать! Твою чертову бабушку…

— Ты скажешь мне, что случилось?

Рита возбужденно вскочила. Заметалась по комнате:

— Послушай! — пробормотала она. — Это очень важно! Ты должен запомнить!

— Да говори уже!

— Не знаю, как это еще не всплыло в ваших разговорах, но… Ч-черт! Я общалась с ним от твоего имени! — выпалила на одном дыхании.

— Ч-что?

— Я общалась с ним от твоего имени! — проорала Рита. — А что мне нужно было говорить Марку?! Что его папаше нет до него дела? Я не хотела его травмировать, господи! — Рита обхватила голову. — Так… Первое! Запомни! Ты дарил ему подарки! На день рождения, Новый год… на первую игру и еще так… иногда, по мелочи.

— Ты что делала? — Богдан моргнул, как последний придурок, не в силах уложить в голове ее жертву… ее подарок. Теперь он понимал гораздо больше.

— Дарила подарки, — прошептала Рита, — иногда писала короткие письма. Якобы они приходили на мой электронный ящик.

В носу щипало. Связерский несколько раз вздохнул. Тяжесть в груди становилась неподъемной.

— Спасибо, — глотая половину букв, прохрипел он.

Рита отмахнулась.

— Просто, если он вдруг спросит, или как-то упомянет — постарайся меня не сдать. Это чудо, что мой обман до сих пор не всплыл.

— Хорошо… — кивал, как болванчик, Связерский, не замечая, как растирает горящую огнем грудь.

— Слушай, а как ты меня нашел? — вдруг опомнилась Рита и отвернулась, не в силах на него смотреть.

— Марик дал адрес.

— Он знает, что ты приехал?

— Нет. Но в курсе, что я хотел это сделать. Кстати, а где он сейчас?

— У деда на даче. У нас там большое хозяйство. Сад, огород, и даже куры… Вообще дед ботаник — любит возиться с землей.

— Выходит, вот в кого у тебя эта тяга.

— Может быть. Он мне вообще очень помог по жизни.

— А ты мне никогда о нем не рассказывала.

— Наверное, ты забыл, — пожала плечами Рита и со вздохом принялась убирать за своим двенадцатилетним сыном.

— Нет. Это вряд ли. Я о том времени помню все.

Рита оглянулась. Замерла с подушкой в руках. Она тоже многое помнила. Если не считать того, чем это все для нее обернулось, то время было самым счастливым в ее жизни. Телом пронеслась молния, жар разлился по низу живота, во рту пересохло. Стоящий напротив Богдан действовал на нее, как наркотик, и это здорово пугало.

— Зачем ты все же приехал?

— Я уже ответил на этот вопрос.

— Ладно. Ладно… ты сказал, что хотел бы узнать, что тогда случилось. Отлично. Слушай. — Дерганным движением Рита стащила с подушки грязную наволочку и отбросила ту в сторону. — Когда ты уехал, я не сразу поверила, что это конец. Еще рассчитывала на что-то, дура наивная. А мать так на меня давила с этим абортом, и твой агент давил…

— Что значит — давил?

— Как что? Предлагал деньги, чтобы я избавилась от ребенка. Ты и этого не знал, хочешь сказать?

Богдан с такой силой сжал челюсти, что казалось, еще немного, и зубы стерлись бы в порошок. Веко дергалось, а он задыхался. Отрицательно качнув головой, Связерский оттянул ворот футболки, как будто бы именно он его душил, а не происходящее.

— Да, ладно… Теперь-то что. Может быть, он решил, что лучше сразу устранить проблему, чем потом разгребать последствия.

— Я этого не хотел. Да, я сбежал, но я не хотел, чтобы ты убила ребенка.

— Ясно…

Пододеяльник трещал по швам, когда Рита вытаскивала из него одеяло. У Марика была странная особенность. Он не мог уснуть, не завернувшись с головой в тяжелый плед. Даже когда на улице была адская жара, он спал только так — укрывшись. А совсем маленьким — он засыпал на ней. Рита думала, что это было как-то связано с гибелью его близнеца. Марик привык, что он не один. Что с ним всегда кто-то рядом… В горле зародился истерический всхлип. Она выждала несколько секунд, чтобы не дать ему вырваться наружу, и, жадно вздохнув, продолжила:

— Как бы то ни было, у меня начался токсикоз. Очень тяжелый. Я уже говорила, что провела в больнице практически всю беременность?

Богдан кивнул. Оперся задницей о край стола и растер широкой ладонью затылок. Огромный бицепс напрягся, от чего проходящая через всю его руку татуировка будто бы ожила.

— Ну, вот, а где-то на тридцать пятой неделе стало понятно, что один плод замер. В таких случаях обычно вызывают искусственные роды. Это давало шансы на жизнь второму малышу. Я была измучена и истощена. И была очень напугана. Мне хотелось, — Рита сдернула простыню с дивана и запрокинула голову к потолку, — мне хотелось… чтобы меня кто-то обнял и сказал, что все будет хорошо, но… — она облизала губы и покачала головой из стороны в сторону.

Богдан не выдержал. Ругая себя последними словами, в два шага преодолел разделяющее их расстояние. Обхватил ладонью голову поверх уже чуть подсохших волос и прижал Риту к груди. Прямо туда, где его сердце отчаянными рваными ударами разгоняло по телу боль. Прижался губами к макушке:

— Прости меня…

— Да, что уже… — всхлипнула Марго, и ее плечи дрогнули. Обычно женские слезы не вызывали в Связерском ничего, кроме легкой досады. Он не верил им. Слишком свежи были воспоминания о бьющейся в истерике пьяной матери, которая обещала исправиться, да так ничего для этого и не сделала, или… наигранные слезы любовниц, надеющихся выплакать что-нибудь для себя. А Риткины слезы — они ему кислотой по загноившимся ранам…

— А ты поплачь… Я ведь только тогда идиотом был, да. А сейчас поплачь… Я рядом.

— В родах что-то пошло не так. Никто же правды не скажет. Кровотечение открылось, меня еле спасли. Почти неделю в реанимации…

— Ритка, моя маленькая Ритка… Как же так? — шептал он, целуя ее влажные волосы.

— А потом нас дед по отцу нашел. Мать-то не очень позволяла нам видеться, когда папка ее бросил. Вот дед нас и вытащил. И меня, и Марика.

Закончив вроде бы на радостной ноте, под конец рассказа Рита совсем расклеилась. Подступающие рыдания уже было не остановить. Нежность Связерского не оставила никаких шансов. Ей больше не хотелось кричать о том, что поздно. Ей просто хотелось выплеснуть это все. И, наконец, отпустить.

Богдан сел на диван и потянул ее за собой. Коснулся губами заплаканных щек, поцелуями снял с ресниц соленые слезы. Он не унял ее боль, он лишь усугубил агонию глубоким осознанием того, чего она на самом деле тогда лишилась.

— Как ты его назвала?

— Димка…

— Где он похоронен? Я хочу поехать и…

Рита отчаянно затрясла головой и еще горше заплакала:

— Я не знаю. Не знаю… Когда я пришла в себя… они сказали, что ути… — отчаянное рыдание сотрясло ее тело, — утилизировали би… — она снова запнулась, — биологические отходы.

Связерский сжал в ладонях ее лицо, касаясь лбом ее лба, и сделал несколько свистящих жадных вдохов.

— Прости меня… — просипел ей в губы, прежде чем накрыть своим ртом. Желание забыться стало нестерпимым.

Рита слабо запротестовала, попыталась его оттолкнуть, но секунду спустя ее пальцы сжались на его футболке, лишь сильнее к себе притягивая. И все исчезло. Остался лишь его вкус и чуть изменившийся с годами запах, в котором стало больше мужчины, больше тестостерона, больше греха. Она тянулась за ним, как привязанная. Не разрывая контакта, сместилась, оседлав его бедра, и застонала, когда её потаённого местечка коснулся его возбужденный, скованный грубой тканью член. Богдан пробормотал какое-то ругательство, но, в противовес грубым словам, его язык мягко толкнулся в рот Риты. Ничего не изменилось… абсолютно. Её тело пело рядом с ним. Только он мог заставить забыть ее обо всем, в том числе и о том, почему она хотела держаться от него подальше. Страсть закипала, стягивала в узел внутренности. Рита раскачивалась на Богдане, как какая-нибудь наездница родео, и со всей страстью отвечала на его голодные поцелуи.

Богдан оторвался от ее губ лишь на секунду. Скользнул пылающим взглядом вниз, туда, где стекающая с волос вода промочила ее футболку. И хотя та была, по меньшей мере, на пару размеров больше, чем нужно, острые возбужденные соски натянули влажную ткань.

— Иисусе…

Рита спрашивала, зачем он приехал. Богдан сослался на то, что хочет услышать правду. Но это было не совсем так. И теперь, сидя на диване в комнате своего сына, оседланный его горячей мамочкой, с впечатляющим стояком между ног, Богдан, наконец, осознал, в чем истинная причина его приезда. Он понял, что заставило его нестись через Атлантику в эконом-классе, не имея возможности даже просто выпрямить ноги, не говоря уже о том, чтобы прилечь. Какого черта он вообще затеял эту безумную гонку через полмира…

Все просто.

Он хотел этого. Он хотел Риту. Хотел, как ни одну другую женщину на планете. Он отдал бы все, что сейчас имеет, только за то, чтобы попробовать… узнать, как это. Снова быть с ней. Новой и наверняка изменившейся. Чтобы засыпать и просыпаться в одной с ней постели, зная, что за стенкой сопит их сын. Или болтает с друзьями по телефону, или рубится в видеоигры, или… Да мало ли что?! Он отдал бы все на свете, чтобы стать частью их повседневной жизни.

Все это время он как бездомный щенок искал, к кому бы прибиться, чтобы не чувствовать себя таким одиноким. Но по глупости оттолкнул единственную женщину, с которой всегда чувствовал себя, как дома.

В недрах квартиры зазвонил телефон, бесцеремонно ворвавшись в их уединение. Рита моргнула. Широко распахнула глаза и, будто впервые увидев Богдана, потрясенно на него уставилась.

— Боже мой… — прошептала она, медленно с него сползая.

— Рита… — ласково позвал он, но та лишь затрясла головой и попятилась к выходу из комнаты, — мне нужно ответить, — бросила она, прежде чем едва ли не выбежала из спальни сына. Так, будто бы от чудовищ бежала. Хотя, для нее он, очевидно, и был… чудовищем. И это было проблемой.


Глава 15


Стены дедова дома всегда действовали на Риту успокаивающе. Может быть потому, что именно этот дом ассоциировался у нее с безопасностью. Впервые она попала сюда зимой, сразу после выписки из роддома. Ей не пришлось искать съемную квартиру, а также решать тысячи других вопросов, связанных с рождением новой жизни, с которыми она не могла разобраться заранее, как все нормальные люди, потому, что всю беременность провела в больнице. Именно дед купил Марку кроватку и необходимую одежду, памперсы и коляску. Именно дед забрал из рук акушерки орущий сверток в белом конверте с синим бантом. Когда Рита сказала Связерскому, что их вытащил на себе дед — она ничуточки не соврала. Без него она бы вряд ли справилась, даже имея деньги, которые регулярно поступали на ее счет в качестве алиментов. Потому что, кто бы и что ни говорил — деньги были явлением второстепенным. А вот поддержка и забота — это то, что она не смогла бы купить ни за какие сокровища мира, но то, что исцелило и придало ей сил двигаться дальше.