Рита помнила, как впервые поднялась по скрипучему крыльцу на большую застекленную веранду. Как щелкнул в двери замок, и как на нее пахнуло теплом и чудесным, присущим только дедову дому ароматом. Дымком от печи, старыми книгами, теплым хлебом и дедовым Шанель Аллюр.

Почему-то ранее всегда чувствующая неловкость в присутствии посторонних людей, с дедом Марго как-то сразу срослась. И не противилась, когда он предложил им пожить у него, и не стеснялась потеснить его своим присутствием. С Николаем Ивановичем она чувствовала себя… наверное, на своем месте.

Ей понравилась большая комната, которую ей с Марком выделили — угловая спальня с двумя деревянными окнами. Стены в ней были обиты обычной вагонкой и выкрашены в белый цвет, отчего комната казалась еще более просторной и воздушной. На окнах висели кружевные чуть пожелтевшие от времени занавески, а деревянную тумбочку у кровати по-старомодному украшала вязаная крючком салфетка.

— Ванная и туалет в тупике. Ну, что? Располагайтесь?

Рита улыбнулась, кивнула головой, забрала из дедовых рук сына и, уложив того на кровать, принялась его раздевать. Марк был такой крохотный, что поначалу она боялась к нему прикасаться, но со временем страх прошел. Рита подхватила сына на руки и подошла к окну, разрисованному морозными узорами. В ту зиму намело. Деревья в окружающем дом саду были сплошь запорошены снегом. Марго отодвинула занавеску и зачарованно уставилась на серебрящиеся в лунном свете ветви. Они как крылья ангела укрывали дом со всех сторон, и впервые за долгое-долгое время Рите подумалось о том, что все не так уж и плохо.

— Мам! Ма-ма!

Рита моргнула, отгоняя от себя воспоминания, и уставилась на сына.

— Что?

— Ты тут уже битый час стоишь. Тебе помочь?

Рита покосилась на лонгету Марика и вскинула бровь:

— Ага, как же! Помощничек…

— Ну, картошки, я, допустим, смогу накопать.

— Иди уж! За тобой Вадька Качуров заходил, на речку звал… А картошки я и сама накопаю.

Рита, наконец, открыла сарай и взялась за лопату.

— Не, на речку я не пойду. Мы в футбол погоняем. Ты не против?

— Как ты собрался бегать с поломанной рукой? — сощурилась Рита, выбираясь из темного сарая на яркий свет.

— Да я на воротах… — почему-то отвел глаза Марк. Рита сощурилась еще сильнее, чувствуя, что сынок темнит.

— Не умрешь ты своей смертью, — покачала головой и пошла по вымощенной дорожке через сад к довольно большому огороду. Это дед её всему научил. Городская — она в жизни не возилась в земле. А потом как-то понравилось. И картошку сажать, и в парниках с рассадой возиться. Теперь же Рита и вовсе чувствовала себя на земле, как заправская крестьянка.

Чуть дальше дорожка переходила в вытоптанную по саду тропинку. Поливочный шланг в одном месте протек и то и дело образовывал лужицу прямо посреди пути. Рита осторожно переступила, чтобы не поскользнуться на густом, одуряюще пахнущем черноземе, одной рукой для надежности опираясь о старую грушу. В этом году на ней почти не было завязи. В отличие от того же Белого налива, земля под которым была устлана хрустящими зелеными яблочками. Груша уже практически не плодоносила. Обычно такие деревья дед изводил. Но тут почему-то не торопился.

Благополучно минуя опасный участок, Марго прошла мимо грядок с морковью, кабачков к большому клочку земли, засаженному картошкой. Летом не было ничего вкуснее простой отварной молодой картошки с ароматным свежеотжатым подсолнечным маслом, настоящим, а не рафинированным подобием, продающимся в супермаркетах. А если туда еще добавить укропа и молодого чеснока… А ко всему — овощной салат, в котором душистые помидоры, хрустящие огурцы и сладкий болгарский перец, который на самом деле вовсе не был болгарским. Вообще — песня! Овощи с грядки — это какая-то отдельная история. Феерия вкуса и аромата. Почему-то вспомнилось, как Богдан таскал с чужих дач, коих по берегу реки было полным-полно, помидоры. Они притрушивали их солью и ели вместе с запечённой в костре картошкой и целовались, как сумасшедшие. Молодые, жадные, полные надежд… Рита таяла, как воск. Он лепил ее под себя, смягчал углы пониманием того, что он и только он главный. Она так сильно его любила, что растворялась в нем без остатка. Ей так хотелось дать ему больше себя, больше любви, больше всего того, что он так обидно недополучил в своем детстве! И она горела… горела им, не представляя даже, что в том огне, как в крематории, уже очень скоро сгорит она вся.


Рита сердито шмыгнула носом и воткнула лезвие лопаты в мягкую, как масло, землю. Надавила. Немного земли сорвалось и упало прямо ей на ноги, обутые в простые розовые сланцы.

Почему она не могла избавиться от мыслей о Связерском?! С тех пор, как он объявился в жизни Риты, та сделала кульбит и покатилась под откос. Она не была готова к тому, что ее предаст собственное тело. Это ведь неправильно — так реагировать на предателя! Этого не должно было случиться! Не должно… А он у нее перед глазами стоял. Марго на губах ощущала его поцелуи. Первые за долгие-долгие годы. У нее все внутри не то что переворачивалось… в ней просыпалась дикость! Он будто бы стал проклятьем Риты, которое только и ждало, чтобы ее настигнуть. Но она больше не была влюбленной в Связерского дурой! — убеждала себя Марго, с остервенением заново всаживая лопату в землю. Она успела хлебнуть жизни, нажраться ей, как теплой водкой, поизносить, как старые носки. Рита стала умнее! И пусть явление Богдана сотворило что-то страшное с ее гормонами, на мозг те повлиять не могли!

Да! Это просто желание… У нее давным-давно не было секса. А хорошего секса — еще дольше. Все дело в этом. Ей просто нужно найти любовника. Переспать с кем-нибудь, чтобы унять этот зуд! С кем-нибудь симпатичным… Большим… во всех отношениях. И тогда станет легче…

Пит — вот кто бы ей подошел идеально. Рите нравился этот мужчина. Она даже не пожалела, что дала ему свои контакты. Они мило переписывались, и этот флирт поддерживал в ней веру в собственную женскую привлекательность.

Пачкая руки в земле, Рита выбрала картофельные клубни и сложила их в небольшое ведерко. По дороге к дому нарвала с грядок овощей и пошла через сад, удерживая те одной рукой в подоле. Поставив ведро на землю, вернула на место лопату. Над калиткой мелькнула чья-то голова, привлекая ее внимание. Рита застыла, сжимая в одной руке полный овощей подол, а второй — уцепившись за штакетник. Калитка открылась, впуская во двор Связерского.

— Какого черта ты здесь забыл? — подала Рита голос, выныривая из тени.

Богдан остановился. Скользнул удивленным взглядом по ее голым, наверняка грязным ногам, полуголым бедрам и дальше — туда, где от жары ситцевое платье прилипло к телу, подчеркивая пышность форм. Рита не знала, что ее больше разозлило. То, что он в очередной раз явился без предупреждения, очевидно, вынюхав у Марка адрес, или то, что она предстала перед ним вот в таком неприглядном виде.

— Привет, — поздоровался он низким, завораживающим голосом с легкой хрипотцой, — я думал, мы помирились.

Рита стиснула зубы, прошла к стоящей чуть в стороне деревянной беседке и высыпала на стол овощи. Он был прав. Тогда… в комнате Марка, между ними действительно установилось шаткое перемирие. Но то, что она позволила Богдану увидеть и разделить собственную боль, не давало ему ровно никакого права вот так, бесцеремонно, врываться в ее жизнь. Приезжать, когда ему вздумается! Выпытывать у сына об их планах. Этот дом — единственное место, где она могла укрыться от своих проблем и не думать о том, как сладко было, когда он ее целовал, о том, как мучительно томно…

— Ну, ты чего, Рит? — сильные руки Связерского легли Рите на плечи, но она отшатнулась от них, как от змеи.

— Не смей… Я… понимаю, почему ты решил, что на меня подействуют все эти штучки, но не надо… Мне это не надо!

— Я просто коснулся твоего плеча.

— Мне это не нравится!

— Вчера ты так не считала, — понизил голос Связерский, околдовывая ее, оплетая своими чарами.

— Вчера я себя не контролировала, Богдан. Только и всего.

— Ты врешь себе.

— А ты уводишь разговор в сторону! Послушай… мне не нравится то, что ты творишь за моей спиной!

— Что именно? — Связерский сунул руки в карманы шорт, а спиной оперся о поддерживающую потолок беседки балку. Вольготно расположился. Ну, прям, как дома! Рита подняла влажные грязные руки, которые так и не успела вымыть, и принялась перечислять:

— Ты выходишь на сына, не предупредив меня — это раз! Только представь, что могло бы случиться, если бы как-то всплыло, что ты им не интересовался все эти годы! Это же просто чудо, что он не догадался!

— Согласен. Я не имел на это права.

— Вот именно! Но понимание этого тебя не остановило, и теперь ты выпытываешь у него адрес моего офиса, адрес нашей дачи… А дальше что?

— Разве это плохо, что я хочу провести с Марком как можно больше времени?

— Плохо? Нет… Наверное, хорошо. Да только Марк — это не я. С ним ты можешь общаться. Со мной — нет.

— Это почему же?

Рита удивленно приоткрыла рот. Он что… он серьезно вообще?!

— Потому что Марк — твой сын. А мне ты — человек посторонний. У меня есть личная жизнь, никак с тобой не связанная, и твое появление…

— Может навредить твоей личной жизни? — подсказал Связерский.

— Именно так.

— Кто он?

— В смысле?

— Твоя личная жизнь…

— О, господи! Да какая разница?

— Большая! Если этот человек будет общаться с моим сыном…

— То есть через двенадцать лет ты вдруг этим, наконец, озаботился?!

— А что, если так? — и себе завелся Богдан.

— Что, если так?! — рассердилась Рита. — Ты серьезно вообще?

И снова они стояли друг напротив друга, как бойцы в ринге. Боль была слишком сильной, чтобы ее отпустить. Обида душила, даже несмотря на все то, что Рита узнала за последние дни. То, что Богдан не предлагал ей сделать аборт, то, что он не знал о смерти их сына — многое изменило в её к нему отношении. Многое, но не все…

— Рит, ведь нам же было хорошо вместе…

— Это было давно.

— Но с тех пор ничего не поменялось! У нас есть сын. Он будет счастлив, если наши отношения… как-то упорядочатся. Если ты не будешь каждый раз набрасываться на меня, как дикая кошка…

— Я на тебя не набрасываюсь!

— Да брось, — повел плечом Связерский. — Марк — умный парень. Думаешь, он не видит, как ты ко мне относишься? Или не чувствует за собой вины?

— Вины? За что? — насторожилась Рита.

— За то, что, вроде как, общаясь со мной, он тебя предает.

— Бред какой… — пробормотала Марго, хотя еще совсем недавно именно так она и думала.

— Послушай… Я в тысячный раз уже, наверное, скажу, что очень сожалею. Знаю, что мои слова ничего не меняют, но… Рит, я все равно буду стараться. Он мой сын. Я… люблю его. Поверь, никто не накажет меня сильнее, чем я уже сам себя наказал. Каждый раз, когда я на него смотрю… чем бы он ни занимался в эту минуту… я думаю о том, что потерял. Это теперь навсегда со мной, понимаешь?!

Рита сглотнула. Кровь шумела в ушах вместе со словами Богдана. И эти слова пробили брешь в ее броне и, проникнув внутрь, проросли в душу сомнением.

— Чего ты хочешь, Богдан? — прошептала Рита, не глядя ему в глаза.

— Я хотел бы все вернуть.

— Ты сам сказал, что это невозможно.

— Тогда для начала я бы не отказался стать тебе другом. Как раньше. Помнишь, Измайлова? Давай начнем с этого?

— И ничего больше?

— Вот тебе крест! Ради спокойствия сына, Рит, давай попробуем?


Глава 16


Видимо, в знак дружбы Рита усадила Связерского чистить картошку. Ага. Так все и было. Она протянула ему маленькое пластмассовое ведро и овощечистку.

— Ты серьезно? — скривился Богдан.

— А что? Это как-то попирает твою мужественность? Плейбои не чистят картошку? — спросила Рита голосом, чуть менее напряженным, чем в самом начале.

Богдан вздернул бровь. Отложил в сторону овощечистку и, демонстративно взяв со стола небольшой нож, принялся за работу. Он рано научился готовить. Чтобы не сдохнуть с голоду, когда мать с отцом находились в очередном запое, приходилось напрячься. Картошка долгое время оставалась единственной доступной для него едой. Просто потому, что она была дешевой, а деньги в их семье тратились лишь на горькую.

Очистки падали в мусорное ведро длинными, закрученными в спирали полосками. Наверное, такие умения, как и езда на велосипеде — не забываются, сколько бы времени не прошло, — подумал Богдан с удивлением. Он-то полагал, что за прошедшие годы утратил сноровку, но нет. У него выходило все так же ловко.