Рита же, убедившись, что он неплохо справляется, кивнула головой, сложила овощи в миску и пошла к уличному крану, чтобы их вымыть. Набрала воды, отставила посудину на скамейку и, склонившись к самому носику, сделала несколько жадных глотков. Когда она медленно выпрямилась, большая хрустальная капля сорвалась с губ и упала прямо в ямку на шее. Марго смахнула ту тыльной стороной ладони, оставляя на коже серый развод, и, закрыв глаза, с видимым наслаждением подставила руки под прохладную воду.

А Богдан замер. Застыл, как дурак. Его будто током прошибло. Это было самое чувственное, самое прекрасное зрелище, которое он когда-либо видел. Оно подхватило его и протащило по самым дальним, самым потаенным лабиринтам памяти, где он был с ней. Горло сжал спазм. Сердце садануло о ребра. Последнее время он чувствовал себя древним, как мир, стариком. Несчастным и очень одиноким. И если быть откровенным, это гулкое одиночество, оно ведь в нем все эти годы было. Годы неудовлетворенности собой, каких бы вершин ни достиг, и на какие бы высоты ни забрался. Он просто обманывался. А оно было… занозой сидело в сердце. И не спасали от него ни женщины, которых у Богдана было в избытке, ни деньги, ни прущая в гору карьера.

Господи! Сколько же времени он потратил на этот самообман…

Рита открыла глаза, будто нехотя повернула вентиль и, вымыв овощи в миске, выплеснула воду прямо на цветущую клумбу.

— А где же дед? — сглотнул Богдан, возвращаясь к картошке.

— На полях. У него здесь много земли… — Рита потянулась к его руке. Чуть повернула запястье, так, чтобы ей стал виден циферблат часов. Она не делала ничего такого, а у Богдана внутри от ее касаний будто кровь закипела. И стало жарко, невыносимо… И палящее июльское солнце здесь было совсем ни при чем. Рита вскинула взгляд и резко отшатнулась. Наверное, увидела то, что он старательно прятал, чтобы ее не спугнуть и… таки испугалась. Отступила дергано, как будто вообще убежать хотела, передумав в последний момент. А руку, которой его касалась, вытерла о старенькое платье.

Богдан сжал челюсти. Он не представлял, что её брезгливость так больно по нему ударит. И не был к тому готов. Он вообще не был готов к тому, что происходило.

— Уже двенадцать. Нужно поторапливаться. Дед вернется к обеду голодным.

Богдан кивнул и опустил взгляд к проклятой картошке.

На улице послышался детский смех и звук голосов, который все приближался.

— Марк с друзьями, — прокомментировала Рита, вытянув шею и встав на носочки. Смешная… Невольно Богдан улыбнулся. Марго же, напротив, вернулась на пятки и строго, ну, совсем, как какая-нибудь учительница, насупила брови. — Послушай меня…

— Я весь внимание.

— Нормальные отношения между нами могут быть только в одном случае, — затараторила Рита, как шпион, оглядываясь по сторонам.

— Это в каком же?

— В том случае, если ты перестанешь действовать за моей спиной. Клянусь, если еще хоть раз… хоть один единственный раз ты припрешься без приглашения — считай, что никакого мира не было. Отныне и навсегда любой твой шаг в направлении моего сына, а уж тем более твои визиты, должны согласовываться со мной. Ну?! Что ты молчишь?

— Нашего сына, — поправил Риту Богдан, с трудом выдержав ее мечущий искры взгляд.

Она не успела ответить. Калитка открылась, сначала во двор влетел мяч, следом — Марик. Взмокший весь так, что волосы на макушке слиплись и торчали вверх. Такой счастливый… Улыбающийся на все тридцать два. Любимый… такой. Богдан не ожидал, что сможет настолько сильно к нему прикипеть. Полюбить так быстро и так необратимо. Даже когда Связерский решил наладить с мальчишкой контакт, он не представлял, что это будет до такой степени… правильно, господи! Так легко. Он симпатизировал Марику, когда они общались по интернету, но когда его увидел, узнал… Черт. Он пропал. Богдану хотелось бегать и орать во всю глотку — это мой сын! Посмотрите, это правда мой сын! Вот этот улыбчивый, умный, веселый парень — мой сын. Мой…

— Ты меня услышал? — шепнула Рита сердито.

— Конечно. Теперь я буду согласовывать с тобой каждый шаг, — примирительно поднял грязные ладони вверх Богдан.

— О чем речь? — чуть громче, чем следовало, проорал Марк, взбегая по ступенькам и протягивая отцу руку. — Я думал, ты позже приедешь…

— Пробок практически не было. И я быстро нашел дорогу. Мы раньше в этих местах частенько бывали.

— С друзьями?

— Нет… С твоей мамой.

— Круто.

Марк выхватил из рук матери огурец и захрустел.

— А мне почему ничего не сказал?

— О чем? — состроил невинные глазки ребенок.

— О том, что позвал отца.

— Хм… Я за…

— Если ты скажешь, что забыл, я тебя выпорю за вранье, — пообещала Рита.

— Не забыл я, — буркнул Марик, подходя к ней вплотную, — сюрприз просто сделать хотел. Правда, круто, что папа приехал?! Он может здесь побыть, пока в отпуске!

— Замечательно. Но впредь я бы хотела знать обо всех визитах твоего папы.

Рита и Марк одновременно повернулись к Связерскому, и тот клятвенно пообещал:

— Клянусь! Больше никаких сюрпризов.

Рита и Марик одинаково кивнули. Не имея возможности помочь, Марик упал на стул и провел здоровой рукой по волосам. На несколько минут за столом повисло неловкое молчание.

— Достаточно картошки.

Богдан кивнул. Бросил взгляд на сына. Обычно тот трещал без умолка, так что у Связерского не оставалось шансов сделать что-то не так или еще как-нибудь затупить. Сын будто бы сам подсказывал отцу, как ему себя вести, сглаживал все углы и возможные шероховатости. А тут он молчал, и Богдан вдруг отчетливо понял, что просто не представляет, что ему делать дальше. О чем говорить, и вообще… Он как будто проходил экзамен. Именно в этот момент. Не тогда, когда первым написал Марку, или когда впервые его увидел. Но сейчас…

— Хочешь, погоняем на улице мяч? Можно позвать твоих друзей и…

— Нет! — не дав договорить отцу, сорвавшись в фальцет, проорал Марк. Потом как будто смутился, отвел взгляд. Богдан перевел непонимающий взгляд на Риту, но та, как и он секунду назад, с удивлением смотрела на сына. Он не понимал, что происходит.

— Я сделал что-то не то?

— Нет! Просто я набегался уже, и рука разболелась… — не то чтобы убедительно промямлил Марк.

— На воротах, говоришь, стоял? — хмыкнула Рита, ножом смахивая овощи в миску.

— Ну… Эээ…

— Ты бы поберег себя. Мама права. Даже такие травмы с возрастом вылезают боком, — поддержал тему Богдан, проводя рукой по собственной щиколотке, которая его все сильнее беспокоила. — В хоккее себя нужно беречь.

— Серьезно? И это говоришь ты? Самый большой громила в НХЛ? — как-то нервно рассмеялся Марик. С его сыном что-то происходило. Богдан чувствовал это, как и то, что следующий сезон будет чертовски трудным. Но он не знал, ни как вывести Марка на откровенность, ни что вообще делать в этот самый момент.

— Драки — это неотъемлемая часть игры, — пожал Богдан плечами, — а я хорош в этом деле. Если хочешь, поделюсь парочкой секретов.

— Марк не любит драться.

— Если он хочет чего-то добиться в спорте — этому придется научиться.

Марк опустил взгляд еще ниже. Да что ж такое, мать его?! Что не так? Богдан чувствовал, что все, что он говорит — проходит мимо кассы. Он делал что-то не то. Определенно. Может быть, ему и правда не стоило приезжать? Но, черт… Как же хотелось! Хотя бы одним глазком посмотреть на них. Узнать, чем они жили и как. Увидеть… а бог его знает, что? Может быть, ее такую — домашнюю, растрепанную, в старом выцветшем платье, родом еще, наверное, из прошлого века. С выпачканными землей ступнями. Ступнями ухоженной, шикарной женщины. И с розовым лаком на ногтях.

Беседа не клеилась, как он ни старался. Марк вроде бы и болтал, но Богдан чувствовал в нем какую-то несвойственную ему зажатость. Тогда не став продлевать агонию, Связерский засобирался домой. И, кажется, это было самое правильное решение за весь этот чертов день. Рита с облегчением выдохнула, да и Марк, который сам зазывал отца в гости, тоже как будто расслабился. На радостях его снабдили пакетом яблок и выпроводили.

Рассекая капотом зыбкий от жары, как будто густой, раскаленный воздух, Богдан нашарил в пакете одной рукой яблоко и с удовольствием откусил. Стоило признать, его визит оказался провальным. Он в чем-то напортачил, но что бы кто ни думал об умственных способностях спортсменов, дураком он не был и отчетливо это понимал. Впрочем, даже его мозгов не хватало для того, чтобы догадаться о причинах замкнутости сына. Возможно, ему стоило поговорить с Ритой. Но это потом. Когда осядет пыль от его необдуманного визита.

Богдан задумчиво постучал пальцами по рулю арендованного наспех джипа. Он не знал, что ему делать дальше. Куда ехать и чем заняться? В жилищном комплексе, где ему сняли апартаменты, был неплохой спортзал, и прямо с утра Связерский выполнил положенный комплекс упражнений, отчего мышцы и сейчас приятно ныли. А больше… что ему делать в городе, который давным-давно стал чужим?

А потом почему-то вспомнилось. И как магнитом потянуло в то место… Глупо, совершенно по-идиотски. Тринадцать лет прошло, там уже все наверняка изменилось, и не было ни крыши, ни… вообще ничего не было. Но несмотря на собственные разумные, в общем-то, мысли, Богдан свернул на развязке и понесся в сторону бывшего дома. На въезде пришлось постоять в пробке, а когда приехал…

Дерьмовая это была идея.

Все навалилось в одночасье. Вид обветшавших за последнее время домов, знакомые до боли улочки, подворотни, которые он досконально изучил, убегая от пьяниц-родителей, будто бы набросили на его горло удавку. Накинули и потащили туда… обратно, в самые темные, самые отвратительные воспоминания, на которые он давным-давно забил.

Зачем он сюда приехал? Что хотел отыскать? Чего еще не понял в этой всей срани?! Ведь думал, что поумнел. Ведь уже решил, что не хочет больше растрачивать себя на что-то меньшее, чем хорошее… И что не позволит больше прошлому руководить своей стремительно убегающей жизнью. Да что б его! Этот мир так стар, а люди в нем так ненадолго, так какого же черта, господи, он снова раскис?! Нет большей глупости, чем, будучи взрослым, состоявшимся мужиком, оправдывать свое дерьмо паршивым детством, вновь и вновь позволяя ему руководить своей дальнейшей жизнью.

Богдан вышел из машины. Не было пустыря. И недостроя того заброшенного не было. Вместо этого возвышался новый квартал, под который, очевидно, снесли располагавшиеся чуть ниже по улице старые четырехэтажки.

Ничего не осталось.

Лишь дерьмо, за которое ему ответ держать. Перед собой держать. Не перед кем-то. А еще желание. Дикое желание, примитивное, такое, что зудит в тебе, и ты готов на все, даже кожу с себя содрать, чтобы избавиться от этого зуда.

Вернуть все. Её любовь, её смех, её счастье. Заполнить собой весь её мир. Стать этим миром.

Невозможно и дальше обманываться. Правда все равно настигнет. Он своими руками сломал свое счастье. И не было этому оправданий. Все, чем он кормил себя столько лет — вся это туфта, что им без него было только лучше — дерьмо собачье! Да к черту! Он ведь не от них убегал. От себя! До усрачки боясь, что не справится с новой ролью. Ему легко было обвинять собственных родителей в том, что они испортили его детство. Не зная нормальной семьи, не понимая, как это — любить кого-то, он до икоты испугался, что и сам провалит этот экзамен. Испортит жизни ни в чем не повинному человеку. Своей плоти и крови. Он струсил… А Рита сделала все, чтобы детство их сына было счастливым. Она даже письма ему писала. Только чтобы Марк не подумал, будто не нужен собственному отцу. Она выгораживала его, наступая на глотку собственным чувствам.

Она… все она. Все о ней.


Глава 17


А вечером небо щедро бросило пригоршню пушистых облаков. Заходящее солнце нанизало их на лучи, распуская над землей розовое покрывало заката. Рита оттолкнулась ногой о деревянный все еще теплый пол. Кресло-качалка нехотя заскрипело.

— Чайку не хочешь? — спросил дед, спускаясь во двор.

— Нет. Жарко… Я бы винца прохладного… со льдом.

— Тут как раз яблочный сидр созрел. Будешь?

— Буду. Да ты отдыхай. Я сама все приготовлю.

— Ну, уж нет! За дамой поухаживать — святое дело, — запротестовал дед. — А Марик на гульки ушел?

— Нет. Что-то он приуныл. В гамаке дремлет. За малиной.

— Сейчас комары жрать начнут — вернется.