— Я не выгоню тебя прямо сейчас только лишь из-за Марка. А на будущее — держи себя в руках. Не знаю, с кем ты общался все это время, и не хочу знать… Но меня уже тошнит от твоих подкатов. Повзрослей, Связерский! Нам не по восемнадцать.


Глава 20


Рита сразу же ушла в ванную. А Богдан заставил себя доесть приготовленное ею жаркое и засобирался домой.

— Что-то не так? — чутко уловил состояние отца Марк.

— Нет. Все нормально. Устал что-то. Видимо, еще не привык к смене часовых поясов, — пробормотал Связерский, натягивая кроссовки. Еще бы он привык. Два трансатлантических перелета меньше чем за два дня… А к ним — бессонница и вина, как тупой ржавый гвоздь в ранах. Богдан места себе не находил. И не находил прощения. Только рядом с Марком и Ритой становилось легче. И кто его знает, почему, ведь, по идее, они служили живым напоминанием тому дерьму, что он натворил?

Связерский теперь все время думал о том, каким бы был его умерший сын. Эти мысли преследовали, не отступали. Он гнал машину через весь город, а перед глазами проносились сценки из жизни, которая не случилась… Но которая могла бы быть, если бы он забрал Риту с собой в Америку. Два парня. У него могло бы быть два парня. Хороших, замечательных пацана. А вместо этого — он даже не знает, где его сын похоронен. На всей земле не было места, куда бы он мог прийти к нему, чтобы попросить прощения.

Ничего не было. Он сам все разрушил.

Богдан свернул с дороги, въехал во дворы и кое-как припарковался. Его накрывало. Все одно к одному. Вина, черная ревность, страх, что поздно опомнился. Он ударил лбом по рулю и с силой сжал пальцы на кожаной оплетке. Внутренности скручивало, душу рвало на части. Связерский нашарил телефон.

Рита долго не брала трубку, но, наконец, на том конце провода послышалось тихое:

— Да?

— Привет…

— Давно не виделись, — вздохнула она. — Зачем ты звонишь?

— Я хотел извиниться за вечер.

— Да ладно. Проехали.

— Нет. Не проехали! Ты права. Я не имею права что-то тебе предъявлять. Я вообще ни на что не имею права. Просто…

— Да?

— Как ты со всем этим справлялась? — прохрипел Богдан, повторяя уже однажды заданный вопрос.

— У меня не было выбора. Помощь мне никто не предлагал.

— Я предлагаю. Теперь… если еще не поздно. Дай мне шанс. Пожалуйста, Рита. Просто дай мне шанс все вернуть. Не ходи больше с ним… — выдавил из себя униженную просьбу.

— Богдан…

— Не ходи! — зарычал он. — Дай нам шанс. Мне… Ты права, я веду себя как ребенок. Но я просто не знаю! Не знаю, мать его, как иначе себя вести.

— Мальчику впервые в чем-то отказали?

— Я не мальчик, Рита.

— Но и не мужчина.

— А ты позволь мне им стать. Я готов. Позволь, Рита…

— Я не могу… — ее голос шелестел. Печальный, печальный голос…

— Пожалуйста… Я стану тем, кто тебе нужен. Стану твоей мечтой, я сделаю все правильно. В этот раз сделаю, вот увидишь! Я…

— Богдан! — оборвала его на полуслове Рита. — Ты так ничего и не понял, да? Ну, надо же… а ведь, и правда.

— Не понял чего?

— Тебе никогда не надо было становиться моей мечтой. Ты ею и был… всегда.

Рита отключилась, а он еще долго сидел в тишине, так и не убрав трубку от уха и слушал короткие, бьющие по нервам гудки. Она тоже была его мечтой. Разница лишь в том, что Марго всегда знала, чего хочет от этой жизни. А он сам понял это слишком поздно. Устало растерев глаза, Богдан снова завел мотор и поехал к себе.

Следующие дни Рита избегала его общества. Зато Богдан регулярно встречался с сыном. В понедельник они катались на роликах по набережной и ходили в кино, во вторник навестили приют для животных, в котором Марик трудился как волонтер. А в среду ребенок позвал отца на дачу.

— Я там обычно все лето торчу. Деду помогаю по хозяйству, ну и воздухом чистым дышу. Это мама так говорит.

— А на море летом не ездите?

— Не-а. У мамы лето — сезон. А так мы обычно зимой куда-нибудь выбираемся.

— Ну, и где ты уже успел побывать?

— Да так… В основном в Азии. В том году были в Мексике.

— Правда? Я тоже выбирался на рождественских каникулах на несколько дней, — признался Связерский. — А ты мне не писал, что вы в отпуск едете.

— Ну… а что бы ты тогда? К нам подтянулся?

Богдан провел по щеке и отложил джойстик. Свой прошлый отпуск он провел, вытряхивая дурь из одной горяченькой мексиканки, которую подцепил на пляже. Но что-то ему подсказывало, что встреча с сыном явно бы доставила ему гораздо большее удовольствие.

— Что уж теперь гадать? — пожал плечами Богдан и резко сменил тему. — Так что, тебя отвезти? У меня еще есть немного времени. Можем порыбачить… Или что бы ты хотел?

— Ну, не знаю. Там и решим…

— Только сначала я спрошу у твоей матери, не против ли она моего визита.

— Да вы же уже вроде все утрясли?

— Не совсем. Я обещал сообщать ей о своих планах.

— Ну, тогда звони… Она сегодня за городом работает. Сказала, что может задержаться.

Рита против их визита на дачу не возражала, но и особенно довольной не была. Разговаривала холодно, отстраненно — ну, вылитая бизнес-леди. И как к ней подобраться, если она не оставляла ни единого шанса?

Впрочем, была у Богдана одна зацепка. И на дачу он стремился не только за тем, чтобы доставить Марика. Имелся повод посерьезнее. Он очень хотел пожать руку Ритиному деду. Если тот, конечно, подаст свою… Но в любом случае он скажет спасибо. Потому как этому человеку он тоже здорово задолжал.

А Николай Иванович их как будто ждал. Стоял у ворот, приложив руку козырьком ко лбу, и глядел на дорогу.

— Привет, дед! Дед — это папа. Пап — это дед, Николай Иванович. — Марк шустро выбрался из машины, приобнял деда, оглянулся по сторонам и быстро скрылся за калиткой.

— Что это с ним? — удивился Николай Иванович, поглаживая седые усы.

— Не знаю… — растерялся Связерский. — Богдан, — представился он, протягивая руку.

— Да уж знаем… Будем знакомы.

— Сочту за честь, — ни капли не кривя душой, кивнул головой Богдан. Дед чуть сощурился.

— А вы никак исправлять ошибки молодости явились?

— Кое-чего я уже не исправлю, как бы ни хотел.

— Это да. Но кто в этой жизни не ошибается? В раскаяние, как и в старость, не верят только те, к кому она еще не пришла. Так что… Вы уж только постарайтесь не добавить им новой боли. Иначе, несмотря на мою пришедшую старость — ноги я вам переломаю.

— Если добавлю им новой боли — я даже не буду сопротивляться, — пообещал Богдан, криво улыбаясь.

На том и остановились.

Вообще, со слов Марка, Богдан представил, что сразу по приезду им выдадут по лопате, ну, или тяпке и сразу погонят в огород. Но все обстояло совсем не так. На предложение помочь, хозяин ответил небрежным взмахом руки:

— Поздно уже. Солнцепек. А в солнцепек у нас что?

— Сиеста! — подсказал Марик.

— То-то же. И обед. Ну-ка, давай, беги, принеси овощей да зелени, а я нам плова разогрею.

Марк схватил ведро, висящее вверх дном на одной из штакетин забора, и помчал через сад.

— Что? — поинтересовался Николай Иванович, отрывая взгляд от кусочка сала, которое умело нарезал острым, как бритва, ножом на тоненькие слайсы. — Жалеешь о прошлом?

— Может быть. Но больше о будущем, которое в нем умерло.

Дед хмыкнул. Пододвинул тарелку, налил в стопку домашнего самогона и поставил перед гостем.

— На, вот. Помяни Димку-то.

Богдан опустил взгляд и протянул руку. Но замер, уже почти сомкнув пальцы на прохладном стекле:

— Я ведь за рулем, — прохрипел он, как будто лежащий на душе камень мешал ему говорить.

— До вечера все выветрится — не заметишь. А если что — можешь и у нас остаться. Места полно.

Богдан пожал плечами и одним глотком опустошил посудину. Скривился. Схватил ложку и отправил в рот первую порцию плова. А тут и Марк подоспел.

В общем, все прошло намного лучше, чем Богдан мог рассчитывать. К вечеру и правда вышли в огород. Вообще, у деда был установлен автополив, но кое-что приходилось поливать из ведра. Рабочих рук, как и трудового энтузиазма, хватало. Поэтом Николай Иванович мог отдохнуть. Он сидел на небольшой скамеечке у самой малины и наблюдал за происходящим.

Потом они играли в лото, сидя за столом в старой деревянной беседке, и болтали о своем, о мужском. О рыбалке, о машинах, о спорте… Как хорошо. Господи… как же невыносимо хорошо. Здесь все в этих разговорах — и связь поколений, и любовь, и смех, и общие воспоминания. Богдан зажмурился, неосознанным движением растер грудь, вслушиваясь в разговор деда и внука. Здесь только Риты не хватало. Он так явно представил ее рядом… Как она подкладывает своим мужчинам что-то в тарелку, как смеется над их спорами и улыбается легонько, но уже только ему… Таинственно, искушающе и немного стеснительно. Он еще в восемнадцать сходил с ума от этого странного коктейля.

— Марик… да ты совсем носом клюешь, ну-ка, давай, топай спать.

Полусонный Марк даже спорить не стал. Встал на автопилоте и, не попрощавшись, побрел в дом. Мелькнула мысль, что с уходом сына за столом повиснет напряженное молчание, но этого не случилось. В тишине было уютно.

А потом у Богдана зазвонил телефон. Это был агент, с которым Связерский не разговаривал вот уже… а с того самого момента, когда от души ему съездил по морде. Он немного помедлил, не слишком торопясь брать трубку. Разговаривать со Дагом Богдан не хотел. Тогда бы пришлось решать, как с ним быть дальше, а он еще определенно не созрел для такого решения.

— Привет, брат.

— Привет.

— У меня для тебя дерьмовые новости.

— Ты просто мастер, как их подать… — хмыкнул Богдан, пряча за невеселой улыбкой свою настороженность.

— Прости, Бо. Но это тот самый случай, когда, как ни подай…

— Ближе к делу.

— Это касается твоей сестры. Она… умерла, бро. Мне очень жаль.

Несколько долгих секунд Богдан молчал, тупо глядя в выцветшие глаза Ритиного деда.

— Бо… ты меня услышал, дружище? Там есть люди, которые проследят, чтобы все прошло самым достойным образом…

— Спасибо…

— Я могу тебе еще хоть чем-то помочь? Хочешь, я приеду к тебе? Или ты… ты приезжай к нам, Лили очень тебя звала.

— Нет. Просто сбрось мне контакты людей, которых ты нанял. Дальше я сам…

— Ты точно в порядке, потому что…

— Просто скинь номер.

Богдан сбросил вызов. Низко-низко склонился, между широко расставленных ног, делая жадные вдохи.

— Эй-эй, дружок! Ну, что ты? Ну-ка, вот… На, выпей маленько!

Связерский вскинул обезумевший взгляд на Николая Ивановича и, как под гипнозом протянув руку, опрокинул в себя самогон.

— Еще… — скомандовал он.

— А худо тебе не будет?

Замотал головой и не то чтобы доходчиво, но пояснил:

— Не могу… Не справлюсь…

— Тогда пей! Что случилось хоть?

— Сестра умерла… Сестра… Я пойду… можно я… возьму и пойду?

— Да куда ж ты пойдешь, глупый?

— К реке пройдусь… Не могу… — повторил опять севшим голосом. Дернул ворот футболки так, что тот затрещал по швам. Подхватил бутылку самогонки, сбежал по ступенькам беседки и, с трудом открыв калитку, побрел, куда глядели глаза.

Время существовать перестало. Как будто все привычные пространственные ориентиры стерлись, заштриховались болью. Богдан сидел на берегу и слепо смотрел вдаль. Он не успел. Не успел на какой-то миг. Ведь думал, думал найти сестру… Но так боялся увидеть, что с нею сделали время, жизнь и водка, что все откладывал. А теперь поздно. Он никогда не успевал. Кошмарный сон какой-то. Ведь только в кошмарах бывает, что ты куда-то бежишь-бежишь сквозь туман, спотыкаясь и падая, а когда до цели остаются какие-то миллиметры — она ускользает, и ты замираешь, скованный ужасом, сжимая в руках пустоту.

А он всю свою жизнь гнался… И вот итог.

Рядом послышался легкий шорох.

— Далеко же ты забрел…

— Рита… ты что… ты что здесь делаешь?

— Да вот. Проезжала мимо. Думаю, дай заеду… Ну… что такое? Что случилось?

— Ленка умерла… Я… я так и не успел. Опять не успел…

От него, наверное, несло, как от помойки. Черт… да он ведь прикончил всю ту бутылку! Но она села рядом и, осторожно погладив Богдана по волосам, опустила его голову себе на колени. И, может быть, от этой нежности, а может быть, во всем виновата горькая — он заплакал. Впервые за долгие, долгие годы.