Юлия Резник - Мой папа — супергерой

— Ты продержись там еще пару дней. Я к пятнице уже вернусь и разгребу это дерьмо. Добро?

К пятнице… А что потом? Что ей делать, когда Георгий вернется? Оксана не знала. Наверное, меньшее, что она должна была Бедину — быть с ним хотя бы честной. Но… как? Как ему все рассказать? Дорогой, я тут недавно другого встретила? А дальше что? Что ей тот, другой, предлагал? Ничего? То, что характеризуется не совсем ей понятным словом «отношения»? Фактически — то же, что и сам Жорка. Вот только с Бединым она чувствовала себя в безопасности. Рядом с ним ей не угрожало разбитое сердце. А вот с Матвеем… что ее ждало рядом с ним? Насколько долог будет его интерес? Насколько велики ее шансы в очередной раз остаться у разбитого корыта? И как сам Жора будет это все переживать? Вряд ли она значит для него так уж много, но в его возрасте постоянство — вещь немаловажная. И если все перевернется с ног на голову, это может не пройти для него бесследно. Оксана волновалась. Ведь Бедин ей не чужой! Между ними была привязанность, и с появлением Матвея та никуда не исчезла. В конечном счете, Георгий для неё не просто любовник. Он — её лучший друг. Её защитник и поддержка. За столько-то лет Оксана успела к нему привязаться! По-своему проникнуться этим мужчиной!

Как же все сложно…

— Добро. Я перезвоню, если еще что-то выяснится. И ты меня держи в курсе.

— Так точно. Ну, тогда до связи, маленькая…

Маленькая… Сердце сжалось. Бедин не слишком часто баловал ее лаской. Обычно суровый, сдержанный, немногословный… Сейчас он вел себя как-то… странно?

— Пока, — шепнула Оксана, игнорируя ноющую боль в груди.

В глубине коридора показалась невысокая фигура Надежды Серёгиной — мамы Владика. Оксана встала:

— Что говорят врачи?

Женщина растерла лицо:

— То же, что мы и предполагали… — шепнула она. — Я ничего не понимаю! Он же хороший мальчик. Знает, что хорошо, а что плохо! Как он в это влез? Где вообще взял эту гадость?! И что мне делать? Идти в полицию, или…

Оксана покачала головой. Видимо, пришло время объясниться.

— Давайте присядем, и я вам кое-что расскажу.

— Вам что-то об этом известно?

— Можно и так сказать. Несколько дней назад мы узнали, что в гимназии кто-то начал распространять наркотики…

— Как же так?! Нужно было сразу обратиться в полицию!

— Мы и обратились. Вот только не в полицию — сами понимаете, сейчас трудно определить, какие фамилии в этом деле могут фигурировать. Но уже сейчас понятно, что просто не будет. Я обратилась за помощью к Бедину.

Жоркин внук учился в одном классе с Вадиком Серёгиным, поэтому Оксане не пришлось лишний раз объяснять, почему её выбор пал именно на него. Надежда Серёгина и так все поняла.

— Георгию Станиславовичу? Уж если кто и поможет, то он… — пробормотала женщина, озабоченно растирая виски.

— Я хотела бы перед вами извиниться.

— За что?

— За то, что не досмотрели. Мы несем прямую ответственность за то, что происходит в стенах гимназии, поэтому случившемуся нет оправданий.

Подавленная родительница покачала головой.

— Тогда уж и я виновата. Не вбила в голову, что так нельзя. Сплоховала…

— Ну, что вы! У вас отличный сын. А то, что так получилось… Знаете, кажется, его просто взяли на «слабо». И если я найду подтверждение этим фактам — мало всем не покажется.

— А что вы будете делать? Наверное, если идет расследование, нам не стоит поднимать шумиху вокруг этого случая? Ну, чтобы не спугнуть преступников?

— Я говорила с Георгием Станиславовичем — он обещал прислать людей, от них мы, наверное, и получим инструкции. А вот и они…

В общем, в больнице Оксане пришлось задержаться. К счастью, за это время Владику стало получше. Его прокапали и даже отпустили домой. Мимо Оксаны он прошел, не поднимая глаз. Было видно, что ему очень стыдно. Со следователем, присланным Бединым, мальчишка обещал поговорить на следующий день. И это было правильно — Владьке следовало отдохнуть и набраться сил. А еще парню ясно дали понять, что ему не стоит распространяться о том, что его допрашивали. Это дело никто не планировал предавать огласке до его завершения. Это могло спугнуть преступников.

В гимназию Оксана вернулась, когда основной поток учащихся схлынул. Осталась лишь продленка, да те, кто разбрелись по кружкам. Пока ее не было, завучу удалось утрясти вопрос с расписанием, и Оксана зашла поблагодарить ее, а также выдать еще несколько важных распоряжений.

— Ольга Николаевна, утром, на большой перемене, у нас совещание. Оповестите народ. И еще… пусть Ирина Владимировна повторит лекцию о вреде наркомании вне остальной программы.

Завуч кивала головой, не задавая никаких дополнительных вопросов. Очевидно, уже сама сопоставила факты. Что ж — это хорошо. Оксане не хотелось вводить в заблуждение эту достойную во всех отношениях женщину. Но и распространяться о сложившейся ситуации она не могла. По легенде — один из учеников отравился спайсом. На этом все. Никаких деталей и уж тем более — никакой информации о том, что наркотик, скорее всего, приобретен в школе. Паника им была ни к чему.

Оксана уже возвращалась к себе, когда у нее зазвонил телефон. Матвей Владимирович Веселый — вот как официально он был записан в ее телефонной книге. В тот момент его звонок Оксану не слишком обрадовал. Первой мыслью вообще было — нажать на отбой. Ей и так хватало головной боли. Один случай с Серёгиным чего стоит! Как-то не до личных драм, когда такое происходит. Но в последний момент дала слабину.

— Да?

— Оксан? Тут такое дело… Не очень красиво получается, но у меня форс-мажор…

— Матвей Владимирович, не тяните!

— Ты не могла бы забрать Лильку и побыть с ней, пока я не освобожусь?

Оксана сглотнула. В принципе, ничего сложного в том, чтобы присмотреть за семилетним ребенком, не было. Если бы не одно «но». С каждым разом она влюблялась в этого чертенка все больше. С каждым чертовым разом.

— У тебя что-то случилось?

— Нет. Просто по работе беготни много. Надо задержаться. Так, как? Если нет, я попрошу сестру Тимура, или еще кого-нибудь попрошу…

— Не надо, — сдалась Оксана. — Я заберу Лилю к себе.

Визит ребенка требовал значительной подготовки! Вот, что поняла Оксана. Во-первых, потому что у нее, как обычно, в холодильнике повесилась мышь, а во-вторых, потому, что Лилечка веселая была сущим наказанием. Пока они заехали за продуктами, Лилька умудрилась посеять сменку, а пока поднимались в квартиру — тонкую трикотажную шапку. И каждый раз Оксане приходилось возвращаться, в поисках её потеряшек. И каждый раз Лилечка искренне недоумевала, как так получилась, расстраиваясь почти до слез. Ну, и чего, спрашивается, убивалась? Никто же её не ругал.

— Мама опять скажет, что я безмозглая…

Ух, ты! А вот и ответ на ее вопрос. Сердце Оксаны сжалось.

— Не скажет. Все наши потеряшки нашлись! — делано улыбнулась женщина. Она старалась не думать о том, как было бы здорово повыдергивать Лилу её тощие ноги. Она, правда, старалась об этом не думать.

Открыла дверь, пропуская малышку вперед. Улыбнулась тому, как лихо та забросила портфель, как, не скрывая любопытства, стала вертеть головой во все стороны. Как, завидев кота, чуть не умерла от восторга и едва не довела беднягу своим энтузиазмом до инфаркта. С каким-то неправильным наслаждением Оксана, вслушиваясь в звонкий голосок девочки, наполняющий ее одинокий дом такими новыми, но такими правильными звуками, и впитывала их в себя.

— Оксана Владиславовна, а можно я сама насыплю Яшке корма?

— Насыпь… А потом мы займемся ужином.

Принять предложение девочки помочь с ужином было довольно опрометчиво. Но Оксана это поняла только тогда, когда у нее сгорела первая партия отбивных. Лилечкина помощь больше походила на вред. Впрочем, может быть, это были только цветочки. Ведь еще неизвестно, чем бы все закончилось, если бы её маленькая гостья осталась вообще без дела. Вполне возможно, Оксана бы не отделалась одним только сгоревшим мясом.

Матвей позвонил ближе к восьми, чтобы предупредить их о том, что задерживается. Он опять извинялся и предлагал перепоручить Лильку кому-нибудь из друзей, но Оксана, конечно же, отказалась. Разморенная после плотного ужина и теплой ванны девочка засыпала у нее на руках.

— Матвей, я уложу Лилю у себя. Пускай уже отдыхает. Не стоит ее ночью будить и тащить через весь город.

— Точно? Она тебе не помешает?

— Все нормально. Я постираю её вещички, и завтра наша террористка будет как новая.

— Спасибо! Я твой вечный должник! Ну, все, больше не могу говорить… Постараюсь приехать не слишком поздно.

Матвей сбросил вызов прежде, чем Оксана успела возразить. Ведь говоря о том, что оставляет Лилю на ночевку, она ни в коем случая не имела в виду, что её приглашение распространяется и на отца малышки. Или… Черт! Ладно… Ладно! Она не просто так готовила этот чертов ужин. Было что-то новое, щемящее острое в том, чтобы делать это вот так, в компании ребенка. И ведь так легко было представить, что это ее семья. Лиля — дочь, Матвей — муж, которого она ждет с работы. И что ее любят — тоже можно было представить… И Лилька, и сам Матвей.

Оксана застыла у окна, растирая виски. Дура! С каждой минутой все сильней погружалась в это странное сумасшествие. Но правда заключалась в том, что она была чужая этой семье.

«Но ведь есть все шансы, что она станет твоей!» — пискнуло глупое сердце. И оттого, что там, в душе, где после Букреева уже ничего не осталось, вновь появилась надежда, стало еще больней. Оксана прекрасно знала, как больно разбиваются розовые очки. Но с другой стороны… а что ей было терять?

«Бедина!» — оживился мозг.

— Оксана Владиславовна, я хочу пить, — прервал мысли женщины тоненький голосок. Она обернулась. Уснувшая уже было Лиля приподнялась, опираясь на руку, и теперь забавно хлопала сонными васильковыми глазками.

— Конечно. Одну минуту. Я сейчас принесу.

— Папа ставит мне стаканчик с водой на тумбочку возле кровати.

— Хорошо. Я тоже поставлю.

Лиля зевнула, подтянула сползающую с плеча футболку Оксаны, которую та одолжила девочке вместо ночной рубашки, и снова откинулась на подушку. Пока женщина ходила за водой, малышка опять уснула. Оксана поставила воду на тумбочку и, будто не в силах себя контролировать, осторожно опустилась рядом с ней на кровать и нежно, едва касаясь, погладила сахарную щечку.

Её малышка тоже уже могла быть такой. Большой… задорной… смешливой. Какие бы у нее были глазки? Носик? Пальчики… Какими бы они были? Ей было уже под тридцать, когда она каким-то чудом забеременела. И предохранялась ведь — пила тайком от мужа противозачаточные, но все равно вышла осечка. Могло показаться, что она не хотела ребенка. Но это было не так. Каждой клеткой своей души, даже тогда хотела… Смотрела на резвящихся в парке карапузов, и сердце мучительно сжималось. А вот чего она и врагу бы не пожелала — так это такого отца, как её муж. Собственно поэтому Оксана и не торопилась обзаводиться потомством. Не могла, не желала обрекать собственного малыша на жизнь с тираном. И не хотела давать ему в руки новое оружие против себя. Может быть, это были кощунственные мысли. Может быть, за них её и покарали… Она не знала. В какой-то момент Оксана вообще перестала думать о том, за что ей все эти несчастья. Поняла, что от таких мыслей, от обиды на эту несправедливость она напрочь утрачивает себя. Свой свет… Свою душу. И вообще запретила себе думать об этом, воспринимая происходящее как временную трудность, которую ей просто нужно было преодолеть. Настраивая себя, что, сумей она выстоять — и все образуется, но… Прошло уже столько лет, а в ее жизни мало что поменялось. Из хорошего — из нее исчез муж-садист и пошла вверх карьера. Но в глубине души Оксана оставалась все такой же глубоко одинокой, как и пять лет назад.

У нее и подруг толком не было. Тех, к кому бы она могла прийти со своей бедой, с кем могла бы отвлечься и посмеяться. И с кем могла бы посоветоваться. Школьные, институтские… Они исчезли из ее жизни с приходом в нее Букреева. Он сделал все, чтобы оградить Оксану от любых контактов. Замкнуть её интересы, её жизнь на себе, чтобы потом иметь возможность беспрепятственно ею манипулировать. Давить на неё, унижать… Смешивать с грязью под своими берцами.

И она не противилась. Потому что ей все труднее стало объяснять близким людям синяки на своем лице. И абсолютно невыносимо было видеть в их глазах понимание и жалость. Худшее в этом всем — жалость.

Совершенно неожиданно Оксана задремала. Обычно, стоило вспомнить прошлое, как её охватывала бессонница. А тут… может быть, Лилькино сопение убаюкало, или собственные размеренные поглаживания. Выключилась в один момент. Проснулась от настойчивого стука в дверь. Испуганно подпрыгнула на кровати. Рефлекс. Она никогда, наверное, от этого не избавится. Стоило посреди ночи кому-то заколотить в дверь — и она впадала в жуткую панику. Так обычно поступал Букреев, когда напивался. Доставать собственные ключи ему было лень…