— Не украл, — улыбнулся Том, скинув обувь и пройдясь по комнате, он положил ключи на стеклянный столик, и вновь обратил взгляд ко мне, потому что я не решалась сдвинуться с места, — это дом моего брата и его родителей.

— А они где?

— Живут в Бостоне.

— Зачем тогда им этот дом?

— Он стоит огромных денег, и мамы его любят, особенно летом. И если они приезжают, то останавливаются тут.

— Они сумасшедшие, если уехали из этого дома. Он же идеальный.

— Отцу Джареда предложили хорошую должность, из-за которой им пришлось переехать.

— Давно?

— Мы были маленькие, может, в лет семь. Мы ровесники.

— Это тот, что приезжал в школу?

— Да. И ты уже говорила, что он ничего, — улыбается Том.

— А ещё говорила, что не в моём вкусе.

— Верно.

Между нами повисает неловкая пауза, из-за которой я перекатываюсь с ноги на ногу, и окидываю дом ещё одним взглядом. Скинув обувь, я заглядываю в проём, где, как и ожидалось — кухня. Белая, просторная, светлая, но такая же пустая, как и гостиная. В центре стоит большой стол. Мне вдруг становится так грустно, что тут больше не ужинает семья, ведь дом действительно очаровывает ещё с порога. Я бы с удовольствием осталась тут, каждое утро мой завтрак мог воодушевлять и вдохновлять лишь одними видами из окна. За спиной я слышу смешок, на который обращаю внимание. Голова Тома склонилась вниз, а на губах бегает улыбка, когда он смотрит на экран телефона, быстро перебирая по нему пальцами. Будто почувствовав мой взгляд, он поднимает глаза.

— Что?

— Ничего, — киваю я, сужая глаза, когда Том вновь начинает тыкать по экрану.

— Не смотри так на меня, — не глядя, смеётся он, продолжая набирать сообщение, — это всего лишь Джаред.

— Или Джорджина.

Вскинув голову, он выгибает бровь, пока на его губах тень улыбки, наровящаяся показать себя.

— Ревнуешь?

— Вполне может быть, — соглашаюсь я.

— Хорошо. Но это ничего не меняет. Джаред просит не развлекаться на его кровати.

— А тут есть игрушки или бумага?

— Зачем? — хмурится Том.

— У меня всего лишь идея, — улыбаюсь я.

— Найдём, если идея стоящая.

— Стоящая.

Том посылает мне улыбку и пробегает мимо, начиная рыскать по ящикам. Через минуту он машет стопкой разноцветных квадратиков в виде тех, что являются напоминателями с липкой стороной. Дома у меня такие же, для того, чтобы делать заметки и вставлять их в ежедневник. Смотря на листочки, я не знаю, как сказать Тому о том, что я хочу сделать. Не знаю, за кого он меня примет, но если Джаред действительно такой, какой является в моём представлении, а именно смешной придурок — он обязательно оценит.

— Мне нужна ручка.

Следом за листочками, на стол ложится синяя ручка, которую я тут же подхватываю. Закусив нижнюю губу, я смотрю на Тома, который в ожидании смотрит на меня. Следующие слова вырываются довольно скоропостижно, и могут похоронить меня в его глазах.

— Твоя задача нарисовать любимую позу, ну, либо просто любую позу.

— Что? — вскинув брови, в его глазах отражается удивление.

— Эм… Камасутра и всё такое, — вздыхаю я, вскинув руки, — я не извращенка, просто такая идея.

— Что за идея?

— Мы просто нарисуем, сфотографируем на его кровати и отправим ему.

— Я даже не хочу знать, откуда такие идеи появляются в твоей голове, и тебе лучше переодеться.

— Тебе тоже, — киваю я, и Том тут же скидывает водолазку.

Проглотить слюну уже не получается, потому что она вместе с челюстью с грохотом падает на мраморный пол. Я буквально чувствую, как расширяются зрачки, а внизу начинаются виться узлы. Повесив одежду на спинку стула, Том поворачивается и улавливает мой взгляд. Я же в свою очередь, чтобы защититься каким-то барьером, делаю то же самое — сбрасываю куртку и футболку, оставаясь в лифчике. На этот раз расширяются глаза Тома, что определённо доставляет мне неимоверное удовольствие. От меня не ускользает тот факт, что он проглотил толи воздух, толи слюну, ведь я сделала то же самое.

— Приступим? — осевшим голосом спрашивает он.

— К чему?

— К рисованию.

Открыв рот, я не могу выдавить согласие, продолжая гулять взглядом по его голому торсу. Слова будто застревают и вовсе не желают наполнять собой тишину.

— Предлагаю сделать это позже, — шёпотом говорю я, словно нас может кто-то услышать. Но ведь у стен есть уши?

Уголки губ Тома медленно поднимаются вверх, когда я дрожащими руками пробираюсь пуговице на джинсах, чтобы скинуть остаток одежды. И на удивление, у меня получается расстегнуть её с первого раза. Джинсы падают на пол, и я переступаю через них.

— Ты станешь моим сумасшествием, Алекс, — с хрипотой сообщает Том.

В следующую секунду его ладони примыкают к моей талии, а я веду своими по его груди, получая поцелуи. Стол моментально становится моим пристанищем, куда меня сажает Том. Пальцы, которые ведут по спине, оставляют за собой волну мурашек, после чего прячутся в волосах на затылке, а вторая рука одним махом притягивает меня на край. Обняв ногами талию Тома, я без доли страха и сомнения расстегиваю его ширинку и пуговицу, помогая джинсам упасть вслед за моими. Туда же приземляется мой лифчик, когда губы Тома поджигают кожу на шее и плечах. Я совсем не думаю, мозг каждый раз отключается. Я уже слабо осмысляю происходящее.

— Ты же понимаешь, что это стол? — хрипло спрашивает Том у моих губ.

Я издаю непонятное бульканье вместо слов, но через несколько секунд все же нахожу подходящие.

— Я уже ничего не понимаю.

Последняя разделяющая ткань приземляется на пол. Не знаю почему, но я абсолютно не стесняюсь своей наготы перед ним. Наоборот, я наслаждаюсь тем, как Том смотрит на меня. Это флакон с желанием, любовью, нежностью и толикой безумия в виде огня. Очередной серебристый квадрат падает на пол, за которым следует первый стон, сорвавшийся с моих губ, а после с губ Тома, скорей напоминающий рык. Вцепившись в его плечи, я чувствую не то, что было первый раз, сейчас всё не так болезненно и неприятно. Поцелуи и руки Тома, удерживающие мои ноги или гуляющие по телу — помогают расслабиться. Открыв глаза, я встречаюсь с его взглядом, и примыкаю лбом, наслаждаясь, горячим дыханием, которое опаляет лицо и его движениями.

— Я люблю тебя, — выдыхает он, оставляя быстрый поцелуй на моих губах.

С улыбкой, я закрываю глаза и шепчу:

— Я люблю тебя больше всего на свете.

Прижавшись плотнее, я заключаю его щёки в свои ладони и смотрю прямо в глаза, видя его уязвимость, душу и сердце, которое бальзамом окутывают сознание. Сомневаюсь, что есть что-то лучше его. Ударивший разряд тока, заставляет меня уронить голову на его плечо, целуя влажную кожу. И тот факт, что я буквально целуют пот — совершенно не смущает и не вызывает отвращение. Его запах легко посылает сигналы моему сознанию полностью затуманиться и не искать выход. Существует газ, способный убивать, но при этом вызывать посмертную улыбку на лице — это Том, потому что именно он способен убить меня, и я буду рада принять смерть от его рук с улыбкой на губах. Моя смерть, конечно, в виде отмирания мозга, но это уже много.

— Я лишусь рассудка с такими темпами, — шепчет он, продолжая оставаться во мне, и прижимаясь грудью к моей груди.

— Аналогично, — улыбаясь, я вновь целую его шею и получаю ответную реакцию в виде секундного скрепления хватки на талии.

— Картер убьёт меня, если узнает, — тихо смеётся Том.

— Что именно?

— Не его кровать, но их обеденный стол.

— Они тут не живут, и он не узнает.

— Твоя правда.

Оставляя на кончике моего носа поцелуй, я получаю следующий в губы и улыбаюсь, заглянув в его глаза.

— Алекс, я не шучу.

— Что именно?

— Я люблю тебя.

— Я тоже не шучу, потому что люблю тебя.

— Больше всего на свете? — улыбается Том, поглаживая большими пальцами мою талию, когда я ответно глажу его щеки.

— Больше, чем больше всего на свете.

Он вновь улыбается и награждает меня поцелуем, после утыкается носом в мою шею и щекочет её носом, из-за чего я хихикаю и выворачиваюсь, заключая его шею в крепкие объятия. Закрыв глаза, я втягиваю любимый аромат и мы просто молчим, наслаждаясь тишиной и друг другом. Выводя большим пальцем круги на его коже, я глупо улыбаюсь. Я ничего не могу с собой поделать, потому что эта улыбка автоматически расползается на губах.

До какой степени одурения можно любить кого-то? Кажется, что у этого чувства нет глубины и ширины, оно бесконечно. Каждый осколок и крупица меня готовы отдаваться ей абсолютно не задумываясь. Это словно мой магнит, к которому я тянусь за сотни миль. И это чувство сложноописуемое, да и требуется ли это описание, если ты утопаешь в ком-то без остатка и желания выбраться на поверхность!? Если мне когда-нибудь скажут, что это подростковые чувства, школьная любовь или что-то подобное, я без раздумий врежу этому человеку, потому что любовь не имеет возраста. Она способна поджигать и в пятнадцать и в пятьдесят. Она дарит свободу и плен, которые принимаются с радушием. Она не ищет идеальности, она находит изъяны, в которые влюбляешься, и все минусы превращаются в сплошные плюсы. У неё есть тонкая грань между умиротворением и безумием, по которой ходит каждый. Черно белое по щелчку пальцев становится красочным. Ты начинаешь любить то, что доселе не любил: будь то бейсбол или что-то иное.

Через какое-то время, одежда вновь закрывает наши тела, но до пояса, потому что верх остается мокрым, да и низ тоже, по этой причине пара джинс, водолазка и футболка висят на батарее, пока мы в нижнем белье делаем глупые рисунки. В итоге некоторые позы из камасутры красуются на листочках, а мы глупо хихикаем. Комната Джареда тёмная: стены выкрашены в чёрный цвет, но, несмотря на это, всё выглядит довольно стильно, хотя бьюсь об заклад, что когда-то тут висели плакаты из плейбоя. Ставя каждый раз новый рисунок, мы фотографируем и отправляем ему, после которых Том пишет сообщение: «Мы ни в чём себе не отказываем». Кучка бывших художеств, летит в мусорное ведро после своей фотосессии, а Том убегает вниз, потому что по пустым стенам разнесся дверной звонок. Я же не могу себе отказать в любопытстве и узнать брата Тома получше.

Как только открывается первый ящик, я мысленно даю себе пять и улыбаюсь, потому что там нахожу плакаты. Не знаю, когда Джаред их весил, если они переехали тогда, когда ему было семь лет, но стопка полуголых девушек сейчас прямо перед моими глазами. Разве только по приезду, но сомневаюсь, что ему нужно рукоблудничать, он не показался мне зажатым мальчиком и ботаном, который шугается девушек. Наоборот, Джаред может стать тем, кто возглавит журнал. Остальные ящики оказываются пустыми. Я не нахожу ничего: ни фотографий, ни записок, словно у него никогда не было девушки или они ему не писали. Хотя, сомневаюсь, что Джаред или Том хранят подобное.

— Что делаешь?

— Пытаюсь узнать получше твоего брата, — улыбаюсь я, обратив взгляд к парню в дверном проёме, который сексуально улыбается, закинув руку за голову.

— Я тебе и так могу рассказать, — смеётся Том, — что именно тебя интересует?

— Не знаю.

— Мозг моего брата функционирует в области паха, там его основная зона обдумывания всех решений.

— У него никогда не было девушки?

— Если ты его видела, то понимаешь, что нет.

— Почему нет?

— Потому что Джаред придерживается мнения того, что можно получать удовольствие, а не быть обязанным и не клепать себя ответственностью. Проще говоря он — бабник. И я сомневаюсь, что родилась та, что способна образумить его.

— Ты серьёзно так говоришь о своём брате?

— Он этого не скрывает, Алекс, ты точно видела моего брата?

— Хочу убедиться, — пожав плечами, я встаю с кровати и медленно иду в направлении Тома.

— Без проблем, они прилетают на день благодарения, могу вас познакомить. Но если ты кое-что пообещаешь.

Вопросительно выгнув бровь, я кладу ладони на его грудь и веду к шее, где скрепляю замок в виде объятий.

— У тебя не поедет по нему крыша.

— Слишком поздно, у меня её нет, — улыбаюсь я, — и я его видела. Как видишь, я не в ряду обожательниц.

— Ты плохо знаешь Джареда.

— Том, если бы меня интересовали придурки с мозгом в штанах, то сейчас я могла находиться в компании Дитона не зная твоего имени.