Стоило мне понять это, как стало легко и весело. В конце концов, разве то, что происходит сейчас, не один большой прикол?

– Ребята, разойдитесь! Пропустите меня! – попросил я охранников и вышел из их тесного круга.

– Не надо, Саша! Прошу тебя, не надо! – кричала Милена. Она догадалась, что я хочу сделать. Но было уже поздно, и мне вдруг стало ее очень жаль.

А потом я резко сорвал с себя злосчастную тряпку. Она соскочила почти сразу, мокрым кольцом упав к моим ногам. Я переступил через нее, поднял, встряхнул и обратился к обалдевшим защитникам природы:

– Ну? Чего стали? Давай разворачивай свою агитацию!

Надо отдать ребятам должное – среагировали они мгновенно и команда у них оказалась слаженная. Та самая сердобольная девчонка с косичками, которая тайком развязала меня на катере, первой схватила полотнище, остальные быстро растянули его во всю длину и, довольные своей работой, повернулись к телевизионщикам.

Что ж, гринписовцы добились своего. Все телекамеры были обращены на лозунг, и миллионы глаз могли прочитать требования защитников природы.

Прикрывшись коробкой, я почувствовал, что горжусь собой как никогда. Я победил! Я показал им, чего стою!

Но и на этот раз ликование оказалось преждевременным. В этот день все складывалось не так, как надо.

В кульминационный момент, когда туго натянутое белое полотнище трепетало на ветру и яркие буквы отчетливо просматривались со всех точек, народ вдруг замер и издал дружный вздох.

– Ой, мамочки, – жалобно сказала девушка в «Гуччи» и бессильно опустилась на палубу. Тихо всхлипнув, она начала истерически хохотать.

– Фу ты, – хором вымолвили гринписовцы и отбросили лозунг как вражеский флаг, по ошибке поднятый вместо своего. Но и их смятение тоже сменилось повальным смехом.

– Боже, какой бред, – бросил Тип и дико заржал вместе с остальными.

К странному приступу веселья присоединились Милена с Бобом, охранники и речники. Судя по всему, нечто похожее происходило с телевизионщиками – вертолет вдруг начал как-то странно дергаться и чихать.

И было от чего.

Лозунг, который стал причиной стольких беспокойств; лозунг, который с такими приключениями добирался до места акции; лозунг, из-за которого многие готовы были драться не на жизнь, а на смерть; лозунг, который еще недавно трепетал на ветру, а теперь валялся на палубе, гласил: «Дорогая Елизавета Викторовна, Соболевские желают Вам счастливого дня рождения!»

Это был подарок Боба, тот самый, который папаша приказал вывесить на стене нашего дома.

Неплохое завершение дошедшей аж до мордобоя акции гринписовцев!

Но хеппи-энда не получилось. Когда все отсмеялись, началось придирчивое разбирательство, в центре которого оказался, конечно же, я.

– Ты это специально сделал? – набросилась на меня ненаглядная, вмиг превратившись в бешеный кактус. А я-то думал, она хотя бы полчаса может побыть просто девушкой в красном! – Специально подсунул мне эту хреновину вместо нашего лозунга?

– Как же, как же, – огрызнулся я. – И специально заставил тебя бросить транспарант у нас дома! Сама следи за своими вещами, ясно? Тогда они не будут пропадать! Ну перепутал случайно, и что? Могла бы и сама заметить, что тут написано, когда расстилала тряпку на палубе!

– Это не тряпка! – взвилась «заноза». – Это транспарант! Кстати, мы его вместе расстилали! Почему же ты ничего не заметил? А знаешь, сколько часов я на работу потратила? Не на эту гадость, конечно, а на настоящий лозунг! До двух ночи парилась, вон, руки еще не отмылись!

– Да ты их, наверное, вообще никогда не моешь! – не остался в долгу я. – А что у вас на транспарантах написано, мне и не интересно совсем, я этого не читаю! А вот ТЫ могла бы быть повнимательнее, если для тебя это так важно!

– Прекрати на нее орать! – Тип выступил вперед, заслоняя сидящее на палубе ядовитое ярко-красное «насекомое». – Займись лучше своей невестой!

– У меня нет никакой невесты! – ощетинился я. – А ты не лезь в чужие разговоры!

Мы стояли с этим парнем друг напротив друга, и я вдруг почувствовал острое желание узнать, как мои кулаки будут смотреться на его фасаде. Мешало то, что на нас были направлены телекамеры, иначе я бы не медлил.

Но внезапно к гулу вертолета телевизионщиков прибавился новый звук – со стороны города приближался еще один вертолет. От нарастающего шума с трудом можно было расслышать стоящего рядом, поднявшийся ветер чуть не сдул валяющийся на палубе лозунг.

Тем не менее разборки на палубе баржи не окончились – в словесную битву вступила Милена:

– Не думай, что тебе удастся обидеть меня или задеть! – прокричала она. От вихря волосы девушки поднялись, и она стала похожа на хрестоматийное изображение горгоны Медузы. – Я всегда беспокоилась исключительно о твоих интересах! Твоих и семьи! Ты мне потом спасибо скажешь!

– Спасибо, не надо! – крикнул я ей в лицо. – Я уж как-нибудь сам о себе позабочусь! Да и о семье тоже!

– С моей помощью, только с моей помощью! – проорала Милена.

Гул второго вертолета сделался нестерпимым, и вот большая стрекоза зависла над самой баржей. Из ее брюха выпала лестница, по которой на палубу спустился мой отец. Следом колобком выкатилась его секретарша Фиона – полноватая, кругленькая женщина, которая вечно все роняла. Родитель услышал последние слова Милены и прокричал:

– Да, именно так! Это я поручил Милене разобраться с ситуацией! По-моему, она справилась отлично! Вы захватили их всех? – Папаша окинул гринписовцев брезгливым взглядом, и охранники, повинуясь его молчаливому приказу, вновь окружили защитников природы плотным кольцом.

Коснувшись мыском туфли валяющегося на палубе лозунга, отец произнес:

– Спасибо, Боб! Отлично сработано! Ты знаешь, я никогда не забываю оказанных мне услуг.

– О, благодарю вас, благодарю! – От восторга Боб трясся, как желе. – Я работал над этим лозунгом до ночи! Хотя, должен сознаться, идея с подменой принадлежала Милене!

Как все неожиданно и быстро прояснилось! Оказывается, лозунги оказались перепутанными не случайно, а в результате интриг тех, кого я еще сегодня утром считал лучшими друзьями. Противно было смотреть на предательницу, несколько минут назад смевшую называться моей невестой. А Бобу хотелось крикнуть: «И ты, Брут!» Я-то всю жизнь был уверен, что толстяк предан мне, а он оказался всего лишь пешкой, мальчиком на побегушках у отца. Было мерзко видеть, как он тает от благодушного отцовского похлопывания. Да и Милена была не лучше – цвела от папашиных похвал, как роза, только ядовитая и кусачая. На меня предок не обращал никакого внимания – словно его сына и не было тут.

По разрешительному жесту телевизионщики высадились наконец на баржу.

Ситуация снова обострилась: я видел, что гринписовцы, несмотря на явное численное преимущество противников, не намерены сдаваться. Тип что-то шепнул своим, и они, затолкав девчонок в центр, заняли круговую оборону.

Я бросился к отцу, почти врезавшись в него:

– Отец! Немедленно прикажи отпустить людей!

Молчание. Даже назойливой осе, вьющейся у отцовского уха, досталось бы больше внимания – ее хоть отогнали бы.

– Они ничего не сделали! Это мирная акция! А твои холопы начали избивать их!

Снова молчание, словно предка вдруг пробила глухота. Отвернувшись, он начал демонстративно обсуждать что-то с Миленой и Бобом. Фиона умудрилась выронить папку, и бумаги разлетелись по палубе. Некоторое время всеобщее внимание было приковано к тому, как отцовская секретарша неуклюже наклонялась, собирая прилипшие к мокрой палубе документы.

– Ты не имеешь права их задерживать! Эти люди такие же свободные граждане, как и все! И если гринписовцев не отпустят, я… я не знаю, что я сделаю! Нет, вернее, знаю! Я прыгну в воду!

На этот раз меня услышали. Угроза возымела действие. Отец развернулся и брезгливо поморщившись, процедил:

– Ничего другого я от тебя и не ожидал! Полоумный хлюпик, слюнтяй! И в кого ты такой, ума не приложу. Что ж, я скажу все, что думаю о твоей бессмысленной выходке! Ты предал интересы семьи – это раз. Ты поддался агитации этого сброда, банды проходимцев – это два. Ты оказался в публичном месте в таком виде – это три! Твое поведение вызывающе и оскорбительно! И я не намерен все это так оставить. Завтра, нет, сегодня же я приму в отношении тебя соответствующие меры. А теперь, что касается этих… этой швали. Твои, как ты говоришь, безобидные приятели наглым образом посягнули на чужую собственность! Знаешь, как называются подобные действия? Разбойное нападение, да еще в составе банды! Да-да, это самые настоящие бандиты без чести и совести! И я позабочусь, чтобы наши юристы квалифицировали случившееся должным образом.

Отец снова отвернулся, но я не мог «проглотить» его оскорбления, как сделал бы раньше.

– В твоих словах нет ни капли правды! – выкрикнул я ему в спину. – Ты унизил ребят напрасно! Это именно так, и никто не заставит меня взять свои слова обратно! А вот тебе придется! Как ты там считал – «раз, два, три»? Что ж, пожалуйста! Никто не посягал на твою собственность, и если под этим ты имеешь в виду пребывание ребят здесь, то их затащили на баржу насильно, и я готов подтвердить это на любом судебном разбирательстве – это раз. Если ты подозреваешь их в противоправных действиях, то должен был вызвать милицию и обратиться в суд, а не решать проблему самоуправством – это два! Ну, а что касается интересов семьи, то это ты предаешь их, не я! Ты отказываешься признать справедливость их требований и тем самым, возможно, подвергаешь опасности жизни сотен людей – вот тебе и три!

– Справедливость их требований? – Отец саркастически усмехнулся. – А какие же, скажите на милость, у них требования? Что-то я не вижу ничего, что разъяснило бы это!

Обернувшись к телекамерам, он с комичным видом развел руками.

– Странная какая-то акция! – сказал он в нацеленные на него объективы. – Никакой агитации, ничего!

Этот момент отчетливо запечатлелся в моей памяти, врезался стоп-кадром. Я видел лица гринписовцев – они были полны бессильного отчаяния, а девчонка в красном даже кусала кулачки. Я видел физиономии Милены и Боба, которые просто сочились самодовольством. Я видел безучастные лица охранников – этим было все равно, лишь бы выполнить приказ. Глаза корреспондентов светились азартом – еще бы, репортаж о странной акции пойдет в первых строчках новостей! Зевакам, командам баржи и катера, тоже повезло – нечасто увидишь такое яркое зрелище! А Фиона все еще бегала по палубе, собирая файлы.

Я не видел только самого себя, но мог вообразить: грязный полуголый урод со свисающими на глаза патлами, агрессивный и безумный, жалкий… Меж двух огней. Всем чужой. Ни нашим, ни вашим…

И тут в небе, пламенеющем закатом, появилась маленькая черная точка. Быстро увеличиваясь, она приближалась, и вскоре можно было расслышать жужжание и разглядеть маленький легкий самолет. Это было уже третье летательное средство над нами – два вертолета все еще кружили в воздухе. «Неужели еще журналисты? Или милиция?» – вяло подумал я, отмечая, что и другие заметили нежданных гостей.

Самолет пронесся над баржей, приветственно помахав крыльями. А потом зашел на разворот и сделал несколько кругов – ну просто какое-то незапланированное аэрошоу! Или запланированное? Я оглядел участников игры – нет, физиономии как гринписовцев, так и их врагов полны удивления, да и журналисты снимают, не отрываясь!

А затем произошло нечто уж совсем из ряда вон.

Когда самолет в очередной раз оказался над баржей, от него отделилась маленькая точка. Она стремительно падала, и не ясно было, что это, пока не раскрылся парашют. Подсвеченный предзакатными лучами, купол казался необычным алым цветком.

По мере его приближения стала видна какая-то надпись. С каждой минутой буквы делались все крупнее, и именно к ним, а не к самому парашютисту, было приковано всеобщее внимание.

– Сохраним наши жизни! – вдруг громко прочитал один из гринписовцев. – Не дадим отравлять реку и воздух!

– Долой индустриальных монстров! – хором продолжили остальные. – Да это же наши лозунги!

– Ой! Мой парашют! – ахнула тезка, схватившись за щеки. – Откуда он тут взялся?

Защитники природы, получив неожиданную поддержку с воздуха, воодушевились и начали орать и обниматься.

Отец, чье лицо приобрело цвет вареной свеклы, подозвал к себе Боба и принялся давать какие-то распоряжения – судя по жестам, приказывал схватить смельчака, тем более что парашютист умело правил прямо на баржу.

Милена мрачно кусала губы – похоже, что и у железобетонной леди наконец-то сдали нервы.

А мне вдруг померещилось… нет, этого просто не могло быть, бред какой-то! И все же…

И все же чем ближе оказывался парашютист, тем яснее становилось, что я его отлично знаю… Но это было настолько невероятно, что мне не верилось до последнего – до того самого момента, пока бабушкины кроссовки не коснулись палубы.