Марта Таро - Мой талисман

Графиня Долли попрощалась и уехала, а вечер продолжился без нее. Капельмейстер объявил вальс, это был последний танец перед ужином, и княжна должна была танцевать его с женихом. Сергей обнял ее за талию, и хотя он не прижал ее к себе сильнее, чем требовали приличия, казалось, что его руки лежат не на шелке платья, а на ее обнаженной коже. Ольга подняла глаза на князя и поняла, что он чувствует то же самое. Как будто не было множества гостей, не было ее родных, и они снова были вдвоем в полутемной спальне, девушке даже показалось, что сейчас они выдадут себя, и все узнают их тайну. Но вокруг них уже кружилось множество пар, Ольга увидела брата, обнявшего жену, кузенов, танцевавших со своими невестами, этот пронизанный любовью танец околдовал не только ее. Девушка подняла лицо и посмотрела в глаза Сергея, она тут же утонула в любви и нежности его взгляда, и не смогла не сказать:

– Я люблю тебя.

– И я люблю тебя больше жизни, – признался Сергей, – для меня эти месяцы будут тянуться бесконечно долго.

– Ну что же делать, я не могу пойти против воли семьи и убежать с тобой в Англию, – грустно сказала девушка. – Да еще на твоем корабле будет Долли Ливен, она сразу же ссадит меня на берег, или развернет корабль обратно.

– По крайней мере, я буду знать, что ты была на это согласна, это будет греть мне душу в холодные зимние вечера, – улыбнулся ее жених.

Он теснее прижал девушку к себе и незаметно поцеловал каштановый локон на виске. Музыка смолкла, и Сергей с сожалением разомкнул объятия. Сказка кончилась, начинались серые будни. Они сидели рядом за столом, поднимали бокалы и благодарили тех, кто приносил им свои поздравления, но это было уже не то. Только два одинаковых камня на руках были их общей тайной, и князь потихоньку поглаживал пальцы невесты.

Гости разъехались глубокой ночью. Луиза де Гримон, уезжавшая вместе с Сергеем, ушла спать еще четыре часа назад, а он все никак не мог оторваться от своей Холи. Наконец, князь в последний раз поцеловал грустные глаза и отправился к себе за вещами. Корабль выходил в море через два часа. Он попросил Черкасского не привозить Ольгу на пристань, это было бы слишком мучительно. Он хотел запомнить невесту такой, какой она была сегодня – прекрасной и любящей.

Алексей Черкасский так и не смог поспать этой ночью. Когда последние гости покинули дом, а его уставшая жена мгновенно заснула, только положив голову на подушку, из своей комнаты уже вышла одетая в дорогу Луиза де Гримон. Несмотря на то, что почтенная дама еще накануне отказалась от его помощи, князь собирался сам проводить ее на корабль и поручить заботам капитана. Это было самое малое, что он мог сделать для супруги Ивана Ивановича Штерна, который за последние годы стал не только поверенным Кати, но и другом семьи Черкасских. Луиза, а вместе с ней князь Сергей и графиня Ливен должны были отплыть на «Манчестере», последнем из кораблей Алексея, покидавшем порт российской столицы.

Князь пригласил Луизу выпить с ним кофе, но дама очень беспокоилась о своем багаже, и они почти полчаса следили за тем, как увязывались кофры и сундуки, размещались коробки и корзинки с провизией. Наконец, Луиза де Гримон, бережно прижимая к себе сафьяновый портфель, где хранились эскизы к заказу императрицы-матери, уселась в экипаж, и князь сел рядом. Карета покатила в порт, и успокоившаяся Луиза вспомнила о том, что она не поблагодарила хозяина дома за гостеприимство.

– Простите меня, милорд, я не поблагодарила вас за гостеприимство и внимание ко мне и моей племяннице, – виновато сказала она. – Тем более что я оставляю Генриетту на ваше попечение.

– Луиза, вы знаете, что для моей жены вы не просто компаньон в делах, но и подруга, а Генриетта через несколько месяцев станет женой моего кузена. Двери моего дома всегда для вас открыты, это не требует ни благодарности, ни обсуждения. Это – естественно.

– Спасибо, я очень тронута, – растроганно улыбнулась женщина. – Я уезжаю со спокойным сердцем. Судьба моей девочки устроена по ее выбору, теперь я могу сосредоточиться на работе.

Они обсудили предстоящий дебют молодой герцогини в Большом театре, и оба с облегчением отметили, что, обручившись, девушка уже не так рвется на сцену, которой раньше бредила. Луиза выразила осторожную надежду, что, заключив контракт на два десятка спектаклей, Генриетта попробует себя на сцене, а потом сосредоточится на семье. Алексей, мысленно пожелав этого счастья для своего кузена Ники, согласился с ней и, перейдя к делам, попросил женщину передать письмо своему мужу. Князь еще три года назад попросил Штерна стать и его поверенным в делах. В том письме, которое должна была отвезти Луиза, Черкасский просил Ивана Ивановича найти хорошее поместье на юге Англии и купить его на имя княгини Екатерины Павловны.

За год, прошедший после возвращения государя из Европы, Алексей со все нараставшей тревогой наблюдал за тем, что происходит при дворе. Еще во время пребывания с императором в Варшаве Черкасский узнал от великого князя Константина Павловича, что тот категорически отказался быть наследником российского престола.

– Как же так, ваше императорское высочество? – изумился тогда Алексей, – вся страна привыкла считать вас цесаревичем.

– Я не хочу судьбы отца и брата, мне тридцать шесть лет, я хочу, наконец, стать мужем любимой женщины и жить частной жизнью. Польша меня устраивает, большего мне не надо, – запальчиво ответил ему тогда Константин, и князь подумал, что ужасная судьба отца тяжким бременем легла на судьбы обоих его друзей детства.

Алексей, наблюдавший в Варшаве за братьями, догадался, что Александр Павлович не принимает решение младшего брата, но он также понял, что Константин уперся, а если это случалось, то изменить его решение могла только смерть. Зная эту черту характера второго внука, Екатерина Великая всегда больше любила старшего из братьев, в котором видела свой ум и свой дипломатический талант, а упрямство и вспыльчивость Константина напоминали ей сумасбродный и неуправляемый характер сына Павла. В который раз согласившись с мнением покойной императрицы о характере ее внуков, Черкасский спрашивал себя, что же будет дальше. Неужели цесаревичем объявят великого князя Николая? Но тот был почти на двадцать лет моложе государя, да к тому же Алексей знал о сложном отношении к этому брату со стороны императора Александра. Покойный Павел Петрович почти не скрывал, что не считает младших сыновей своими, и Александр не мог этого не знать. А Константина, вместе с которым он рос во дворце великой бабушки, государь обожал, полностью ему доверял и считал самым близким человеком.

«Скорее всего, у Александра такое чувство, что брат всадил ему в спину нож, – подумал тогда Черкасский. – Его можно понять: на нем лежит ответственность за державу, но и Константина нужно услышать, он хочет другой жизни, и формально имеет право ее получить, ведь в семье есть еще два наследника».

Но после Варшавы у князя Черкасского осталось такое чувство, что земля под ногами у императора заколебалась. Тот все еще продолжал быть триумфатором, освободителем Европы, но Алексей, знавший государя с детства, ясно слышал нотки сомнения в его рассуждениях, видел экзальтированную религиозность, в которой тот искал спасения от своих проблем, и самое главное – видел тоску в когда-то прекрасных голубых глазах Александра. У него крепло стойкое убеждение, что друг его детства просто «надорвался», слишком много сил забрала у того война в Европе. А теперь, когда император, наконец, собрался осуществить то, чего желал с самого начала своего царствования, и хотел провести реформы, которые должны были превратить Россию в европейскую страну, он не мог справиться с задачами, которые поставил себе сам. А ведь государю было только тридцать девять лет.

Покачиваясь теперь на подушках кареты рядом с задремавшей Луизой, Алексей вновь вернулся к своим печальным мыслям. «Жизнь Александра покатилась под уклон, – с горечью думал он. – Бабушка как-то сказала, что пока жизнь идет в гору – ты молодой, а как она покатится под гору – ты сразу становишься старым. И хотя государю еще нет и сорока – его жизнь покатилась под уклон…»

Сомнения давно уже омрачали жизнь Черкасского, но написать письмо о покупке поместья в Англии его подтолкнул вчерашний разговор с генералом Милорадовичем. Михаил Андреевич, получивший за победы в войне титул графа Российской империи, сейчас командовал гвардейским корпусом, который, как и гусарский полк Алексея, не затрагивала военная реформа. Но, как все боевые генералы, он не принимал идею военных поселений и люто ненавидел Аракчеева.

– Князь, как можно позволять этому неграмотному плебею гробить армию, освободившую Европу?! Как можно сечь на конюшне за плохой урожай героя Бородина?! – горячился Михаил Андреевич. – Все, кто хоть чему-нибудь учился, знают, что рабский труд – самый непродуктивный. У нас в стране, единственной в Европе, большинство населения и так рабы, зачем еще и солдат закабалять?..

– Я думаю, что император хочет найти средства, чтобы выкупить у помещиков земли для освобождения крестьян, поэтому и переводит большую часть армии в военные поселения, – заметил Алексей. – Вы сами сказали, что рабский труд не даст богатства стране. Крестьян нужно освобождать, а для этого нужна земля.

– Но не такими же методами, – возразил Милорадович, – да пусть он обратится к нам, я уверен, что большинство дворян с радостным сердцем отпустят своих крепостных на волю.

– Ах, Михаил Андреевич, боюсь, что мы с вами останемся в меньшинстве, большинство помещиков государю откажут. Он это знает, поэтому и не просит, – сказал Черкасский. – Император делает то, что может. Освободили же крестьян в Эстляндии, сейчас готовятся положения по Курляндии и Лифляндии. Там помещики пошли на это добровольно, а вот в Малороссии эту идею встретили в штыки, посланцев от тамошнего дворянства в столицу прислали. И слышать не хотят о добровольном освобождении, придется казне выкупать крестьян.

– Может быть, намерения и благие, да только толку от солдата на поле и в хлеву не будет, а значит, и доходу казна не получит, – вздохнул Милорадович. – Мне государь предлагает место генерал-губернатора Санкт-Петербурга, только условие поставил, чтобы я до этого в течение года помог Аракчееву с военными поселениями. А я как эту рожу вижу, так мне застрелить его хочется, не то что помогать этой скотине в делах. Что мне теперь делать?

– Здесь я вам не советчик, – чистосердечно сказал Алексей своему командиру, – да и во дворце я редко бываю. Там теперь Аракчеев правит, он – основной докладчик государю по всем вопросам. А как уж этот человек докладывает, вы и сами знаете.

– Да уж, – согласился граф, – правда, в последнее время усилился обер-прокурор Синода Голицын, но не известно, кто из них хуже. Аракчеев – жестокая скотина, Голицын – религиозный фанатик, надеющийся набожностью прикрыть свои игры с мальчиками. На войне все было просто: впереди враг, за спиной свои, а теперь не знаешь, к кому лицом повернуться, а к кому спиной.

– В этом вы правы, – улыбнулся Алексей, – но только военное братство со счетов сбрасывать рано. Боевые офицеры – всегда друзья.

– Они меня и беспокоят, особенно молодежь, – нахмурился Милорадович, – все недовольны тем, что делается, разочарованы очень. Вернулись героями, а здесь стали отбросами, кто в гвардию не попал – тем либо в отставку, либо в военном поселении по полям ездить. Это же унижение! А военное братство своих на поругание отдавать не привыкло. Недовольство среди офицеров растет, люди все молодые, горячие, воздухом свободы в Европе надышались, не дай бог, бунтовать начнут. Тут уж Аракчеев постарается, изведет всех под корень, загубит молодые жизни.

– Да, ему только повод дай выслужиться, – согласился Алексей, – нужно с молодыми офицерами поговорить.

– Давайте, голубчик, поговорите в своем полку, я у себя поговорю, может быть, и убережем наших боевых товарищей. Другие командиры так же поступят, глядишь, и обойдется. Не век же эта камарилья при императоре распоряжаться будет, отдохнет он, придет в себя, разберется, что за люди его окружают.

– Дай-то бог! – согласился со своим командиром Алексей и, проводив того, вернулся на ужин в честь помолвки Холи.

Князь еще танцевал, говорил тосты, провожал гостей, любезно отвечая на похвалы тонкому вкусу и красоте хозяйки дома, но, отведя жену до двери спальни, ушел в кабинет писать письмо своему поверенному в Англию. Он твердо решил, что его семья должна обзавестись тихим поместьем за пределами России. Если Милорадович прав, и офицерское недовольство выплеснется наружу, князь не собирался бросать своих подчиненных на съедение Аракчееву, но ему было бы спокойнее, если бы Катя с детьми и сестры оказались вне досягаемости для этого палача.

Экипаж остановился, и Алексей вернулся к действительности. Он разбудил Луизу, а сам, выпрыгнув из экипажа, направился к кораблю. У трапа князь увидел носильщиков, таскающих на борт сундуки и кофры, за ними бдительно наблюдала графиня Ливен, отмечая отправленные на борт вещи в своем списке.