От жесткой поверхности стола у Элисон заболела спина. Она поднялась и села.

– Это был не очень остроумный способ.

– Она не для того вылила похлебку, чтобы соблазнить его, а потому, что слишком сильно наклонилась, показывая ему грудь и нечаянно… Господи, какой это вздор я болтаю! – Филиппа взяла Элисон за руки и стала растирать их.

– Он положил тебя на стол, чтобы побить? Элисон подтянула рубашку на плечи.

– Нет!

– Он грубо с тобой обошелся?

– Я бы не сказала. – Ухватившись за край стола, Элисон спустилась с него. Ноги у нее дрожали. – Он просто был… очень настойчив. Его что-то разозлило.

– Что?

– Я только сказала ему, что мы слишком долго пробыли в постели и он нарушил мое расписание.

На лице у Филиппы сменилось несколько выражений, и непонятным для Элисон тоном она сказала:

– Не понимаю, почему это должно было его беспокоить.

– И я не понимаю. А почему все-таки?

– Мужчины бывают странными в этом отношении.

Филиппа спустила с нее рубашку.

– Что ты делаешь?

– На тебе нет ссадин.

Изогнув шею, чтобы взглянуть на нее, Элисон задумчиво сказала:

– Я же тебе говорила, что нет. С чего бы я стала лгать?

– Потому что иногда бывает неловко сознаться, что твой избранник был… неосторожен.

– Ты хочешь сказать, жесток?

Филиппа вздрогнула.

– Может быть. Дать тебе чистую рубашку?

– И мою рабочую одежду. Я намерена вести себя, как будто ничего не случилось.

К Элисон вернулась ее прежняя рассудительность. Пока Филиппа бегала к ней в комнату за одеждой, Элисон решила не думать о странном поведении сэра Дэвида. Она не могла позволить ему нарушать распорядок своей жизни ни ночью, ни днем.

Но когда Филиппа вернулась, все ее благоразумные решения тут же бесследно исчезли.

– Он рассердился из-за ребенка.

– Я этого и опасалась. – Филиппа положила одежду на постель и налила воду в сосуд для умывания.

– Мужчины не любят, когда их отвлекают от удовлетворения своих потребностей разговорами о ребенке.

– Нет, он говорит, что я не сумею воспитать его ребенка. – Элисон с нетерпением ожидала, что на это скажет Филиппа.

– Вздор, – заявила она уверенно. – Ты способна любить, как и всякая женщина.

Элисон, ободрившись, плескалась в холодной воде.

– Ты просто слишком сдержанна.

Элисон замерла, в испуге ожидая, что за этим последует.

– А детей нужно ласкать и целовать, чтобы им было хорошо.

Элисон взяла у нее из рук полотенце.

– Ты хочешь сказать, что посоветовала мне переспать с сэром Дэвидом, чтобы приобрести наследника, и ты не веришь, что я способна воспитать ребенка?

– Я этого не говорила. Я просто вспомнила, как сэр Дэвид занимался с Хейзел и не рассердился, когда она обслюнявила ему всю тунику.

– Почему она это сделала?

– Потому что у нее режется зуб, – терпеливо объяснила Филиппа.

– Как давно это у нее началось?

– С тех пор, как он здесь.

– Столько времени на один зуб?

Филиппа отступила на шаг и посмотрела на нее как на дурочку.

– У нее уже четыре зуба. Я приучаю ее пить из чашки.

– Но она еще так мала!

– Самое время обзавестись зубами.

Элисон не могла этого понять. Казалось, что Хейзел только вчера родилась. Она была беспомощной, не спала по ночам, у нее постоянно болел живот. А теперь она садится, ползает, у нее растут зубы. Она уже перестала быть младенцем, она превратилась в ребенка, и Элисон впервые поняла причину озабоченности Дэвида. Она ничего не понимала в детях. Что, если она допустит ошибку? Что, если она будет слишком занята или станет не вовремя его наказывать или зря баловать? Все взрослые когда-то были детьми, такими же невинными и прелестными, как Хейзел, так как же они превратились в такую смесь святых и злодеев? Воспитание ребенка – задача колоссальной трудности, имеющая далеко идущие последствия.

Элисон опустилась на табурет. А она-то думала поднять ребенка сама. Это невозможно. Она прижала руку к животу. Как знать, к каким ужасам это может привести?

– Не бойся, – сказала Филиппа. – Если никто другой, то я помогу тебе воспитать ребенка.

– Да, – Элисон вздохнула с облегчением. – Ты знаешь, что делать.

Элисон сознавала, что здравого смысла у нее достаточно. При правильном руководстве она могла бы научиться воспитывать ребенка. Но… как в этом преуспеть? Если бы она стала практиковаться на собственном ребенке, она бы осознала свои ошибки, только когда он вырос. А на каком еще ребенке практиковаться? Филиппа не позволила бы ей использовать для этого Хейзел, да Элисон и сама не желала погубить дитя любимой подруги своей неопытностью.

– Послушай, Элисон, мы должны смотреть правде в глаза. Мне, быть может, придется отсюда уехать.

– Нет, – не задумываясь, отвечала Элисон.

Филиппа улыбалась, но губы у нее дрожали.

– Иногда мне хочется вернуться.

Элисон встала.

– Зачем?

– Не потому что мне у тебя плохо, – заверила ее Филиппа, – но потому… что я иногда думаю, что я во всем виновата, и если бы я вернулась, я бы могла…

– Умереть, – перебила ее Элисон. – И оставить свою дочь одну на свете.

На этот раз на табурет опустилась Филиппа, сильно побледнев.

– Ты права. Но если я буду вынуждена вернуться, ни ты, ни я ничего не сможем поделать.

– Я знаю. – Конечно, она это знала. В кошмарных снах она мучилась своим бессилием. Элисон подошла к Филиппе и положила руку ей на плечо.

Филиппа погладила ее по руке.

– Итак, у сэра Дэвида множество прекрасных качеств, и он во многом прав. Он говорил что-нибудь о женитьбе?

Элисон не хотела это обсуждать, даже с Филиппой. Она взглянула на лежавшие на кровати вещи.

– Зачем ты принесла желтую котту? Обычно я не ношу ее каждый день.

– Потому что все думают, что ты отпраздновала свою брачную ночь, не дожидаясь брачной церемонии. Такой обычай есть у крестьян, а я встречала и некоторых из знати, кто его придерживается. Я полагаю, они ожидают увидеть тебя в чем-то более нарядном, чем твое старое коричневое платье.

Элисон скинула рубашку.

– Упоминал он о женитьбе? – Филиппа подхватила новую рубашку, прежде чем Элисон успела ее надеть.

– Не дам тебе одеваться, пока не скажешь.

– Я тебе скажу.

Филиппа отдала ей рубашку.

– Упоминал. – Элисон оделась как можно быстрее и поспешила к двери, сопровождаемая Филиппой.

Филиппа больше не сказала ни слова. Элисон подумала, что легко отделалась. Но когда она вышла в холл, она чуть не пошатнулась под взглядами устремленных на нее любопытных глаз. Она заметила, что у Филиппы от еле сдерживаемого смеха дрожали плечи.

– Ничего в этом нет смешного! – шепнула ей Элисон.

Наружная дверь распахнулась и снова захлопнулась. В холл, гневно озираясь, вошел сэр Уолтер.

Филиппа резко выпрямилась.

– Ты права. Это действительно не смешно.

При всем своем смущении Элисон знала одно: она велела сэру Уолтеру не показываться на глаза, а он направлялся к ней, явно пренебрегая ее приказанием.

Неважно, что случилось ночью. Важно, что Дэвид сбросил простыню в огород. Важно только одно: сэр Уолтер отказывался ей повиноваться. Она выступила ему навстречу.

– Почему вы здесь, когда вам было сказано…

– Он вас обидел? – Сэр Уолтер обхватил ее за плечи, как будто опасаясь, что без его помощи она не устоит на ногах. – Этот наемник применил к вам силу? Если так, клянусь, миледи, я убью его.

Элисон пошатнулась, утратив равновесие внутренне и внешне.

– Разумеется, он ни к чему меня не принуждал.

– Мне вы можете все сказать, миледи. Ведь у вас нет ни отца, ни братьев, кто бы вас защитил.

– Я не нуждаюсь в защите, – твердо сказала Элисон. – Во всяком случае, от сэра Дэвида.

– Как это произошло? Он вынудил вас или… – в его лице появилось что-то вроде замешательства, – он вас соблазнил?

– Мне кажется, это я его соблазнила.

Он уронил руку с ее плеча. Они смотрели друг на друга широко раскрытыми глазами, и впервые за многие месяцы между ними не ощущалось враждебности. Оба они были в состоянии неуверенности, оба старались постичь суть случившихся перемен.

Даже после всех их разногласий Элисон не могла вообразить себе Джордж Кросс без сэра Уолтера. Он был ей верным слугой. Ей следовало бы постараться понять его недовольство, вместо того чтобы искать ему заместителя.

– Мы могли бы поговорить, если вам угодно, – сказала она.

– Здесь, – он указал на скамью в углу.

Они отошли и сели. С любопытством наблюдавшие за ними слуги отвернулись, чтобы создать для них видимость уединения. На самом деле ушки у них были на макушке, и все они старались держаться поближе к беседующим.

Сэр Уолтер их, казалось, не замечал. Он сидел в застывшей позе и говорил с трудом.

– Вы сами… выбрали сэра Дэвида? Ей тоже разговор давался нелегко.

– Мне нужен был кто-то, чтобы… – Как объяснить ему, о чем она думала, когда она сама как следует этого не понимала? Она постаралась представить дело так, чтобы он ее понял. – Мне нужен наследник. То есть я хотела иметь наследника, но сэр Дэвид требует, чтобы я вышла за него замуж, если забеременею…

Сэр Уолтер откинулся на скамье и перевел дух с облегчением:

– Во всяком случае, у кого-то хватает соображения.

Ее удивление взяло верх над замешательством.

– Вы желаете, чтобы я вышла за сэра Дэвида?

– Миледи, у вас нет выбора! Дело сделано. Вы с ним сошлись, и известие об этом, без сомнения, уже достигло Лондона.

– Вы преувеличиваете.

– Вы так думаете? – Он наклонился к ней, опираясь кулаками на колени.

– Вам известно, что говорят в деревне? Что вы – причина засухи последних лет, потому что ваша женственность иссыхала, а святым такая жертва неугодна.

– Они… они обвиняли в этом меня? – пролепетала она.

– Не сразу. Но с недавних пор. Это все Феншель, он первым начал. Он всегда следит за погодой и говорит, что, когда появился сэр Дэвид, начались дожди, такие, какие нужно. Не такие, какие губят урожай и размывают почву, но такие, что прекращают засуху, когда все желтеет и сохнет.

– Так, значит, сэр Дэвид положил конец засухе?

– Нет, Феншель говорит, что это вы. Они боготворят вас, как доброго гения Джордж Кросса. Они говорят, что своим появлением он вернул вам молодость и превратил вас из засыхающей старой девы в богиню плодородия.

– Это язычество.

– Да, но ведь они все наполовину язычники.

Он взглянул на возившихся кругом слуг.

– Девственницу принесли в жертву, и теперь Джордж Кросс будет процветать. Если Феншель прав, значит, ребенок зачат, и вы должны выйти за сэра Дэвида, миледи.

– Мне казалось, что он вам не нравится. Вы сделали все, что могли, чтобы подорвать его репутацию.

– Боюсь, что моя неприязнь имела мало отношения к сэру Дэвиду. Вчера мне не спалось, и я много думал. – Сэр Уолтер склонил голову. – Я приношу извинения за то, что обнаружил перед жителями Джордж Кросса его несостоятельность. Меня ослепила ярость, потому что вы решили заменить меня им. Я не догадывался, что у вас был план, основывавшийся на его легендарной славе. Это был гениальный план, миледи. Как я не догадался, что вы не взяли бы на службу наемника, не зная его!

– Посмотрите на меня, – приказала она. Вглядываясь в его лицо, она искала в нем доказательства его искренности и нашла их в морщинах, избороздивших его лоб, и в его сжатых губах.

– Я принимаю ваши извинения, но я должна сказать вам, что я тоже была в гневе. – Она говорила медленно, стараясь пробраться сквозь лабиринт недоразумений и давних обид. – Вы меня давно знаете. Давала ли я вам когда-нибудь повод считать меня легкомысленной или чувствительной?

– Только когда речь зашла…

– Ш-ш-ш! – она бросила взгляд в сторону слуг, и он понизил голос.

– Есть только одно обстоятельство, миледи, и такое непонятное, не поддающееся разумному объяснению… – Он вздохнул, как человек, терпение которого подверглось суровому испытанию.

Она положила руку ему на плечо и пристально посмотрела в его глаза.

– Единственное наше разногласие затмило все, сделанное мной раньше, все долгие годы, исполненные преданности долгу и служения здравому смыслу. Я надеялась, что вы поймете, что я взвесила все последствия моего единственного безрассудного поступка, но вы не поняли.

Она обычно старалась все тщательно обдумать, прежде чем говорить, но сейчас предусмотрительность ей изменила. Сэр Уолтер много лет был ее самым преданным советником, и теперь его недоверие к ней возмущало ее.

– Из вашей мудрой госпожи я превратилась в глупую женщину, и вы не скрывали своего мнения не только от меня, но и от прислуги, от крестьян и стражников.