Виктория Холт - Мой враг — королева

Что случилось с Эми Дадли? Совершила ли она самоубийство? Был ли то несчастный случай? Или она была убита?

Последнее предположение не казалось невозможным, в особенности, если принять во внимание поведение королевы и Роберта как любовников, а также все слухи, ходившие в последние несколько месяцев, и убежденность лорда Роберта в том, что он в конце концов женится на королеве.

Мы шептались об этом непрерывно и забыли об осторожности. Родители послали за мной и строго выговорили мне. Я видела, как обеспокоен отец.

— Это может положить начало растрате казны со стороны Елизаветы, — говорил он вполголоса матери.

Конечно, беспокойство было немалым, поскольку состояние нашего семейства напрямую зависело от состояния нашей сиятельной родственницы.

Слухи ходили все более и более мрачные. Я слышала, как говорилось о том, будто испанский посол написал в послании своему суверену о том, что королева лично передала ему известие о смерти леди Дадли за несколько дней до того, как она была найдена мертвой на лестнице. Это было уже обвинение, но я не могла принять это как правду. Если Елизавета и Роберт и замышляли убийство Эми, Елизавета никогда не сказала бы этого испанскому послу.

Де Квадра был хитроумен: в интересах его страны было дискредитировать королеву. Именно это было его целью.

Я подозревала о мужских достоинствах Роберта Дадли и полагала, что целью любой женщины было бы завоевать его себе любой ценой. Я ставила себя на место Елизаветы и спрашивала саму себя: а смогла бы я пуститься на злодейство? И, фантазируя на тему взаимной страсти — моей и Роберта, я могла ответить себе положительно.

Мы все с напряжением ждали, что произойдет дальше.

Я не могла поверить, что королева рискнет короной ради какого бы то ни было мужчины, и что, если Эми Дадли и была умерщвлена, королева допустила свое участие в этом. Она, конечно, как и все смертные, может поддаться искушению: стоит припомнить хотя бы Томаса Сеймура, когда она позволила вовлечь себя в очень опасное состояние дел. Но в то время она еще не была королевой.

Большим искушением теперь было также и то, что Роберт был свободен и мог жениться на ней. Двор, целая страна и — как я подозревала — вся Европа следила за тем, как поступит королева. Одно было ясно уже теперь: в тот самый день, когда она выйдет замуж за Роберта Дадли, она будет признана виновной — и этого более всего боялись люди вроде моего отца.

Первое, что она предприняла — она отослала Роберта, и это был мудрый шаг. Люди не должны были видеть их вместе, иначе общественное мнение сразу же связало бы имя королевы с трагедией.

Роберт выражал большую печаль, либо умело сыгранную, либо действительную (хотя он мог бы быть опечален в действительности, даже если он сам и организовал эту трагедию). Он послал своего кузена, Томаса Блаунта, в поместье принять представителей властей и организовать похороны, и вскоре последовал вердикт по делу смерти, который гласил: «Несчастный случай».

Елизавета пребывала в сквернейшем настроении. Ничего не стоило любым словом и жестом задеть ее, обидеть. Она ругалась на нас, своих фрейлин, столь же грубо и ожесточенно, как и ее знаменитый отец, и употребляла его любимые проклятия; она частенько наносила кому-либо пощечину или щипок. Я подозревала, что в глубине души она испытывала жестокие мучения. Она желала Роберта и знала, что выйти за него замуж будет равносильным тому, чтобы признать свою вину в смерти Эми. Она должна была понимать, что на улицах всех городов Англии люди будут обсуждать ее роль в этой смерти и что слова матушки Доув также припомнят. Ее народ перестанет уважать ее — ее будут подозревать.

Королева должна быть выше житейских страстей. Народ будет думать о ней как об обычной, слабой и грешной, женщине; она понимала, что для того, чтобы удержать власть, она должна вернуть себе доверие и преданность народа.

Вот что, я полагаю, испытывала и обдумывала она, закрывшись в своих апартаментах. Но позже я начала подозревать, что ошибалась.

Вскоре Роберт вернулся ко двору: дерзкий, самоуверенный, полный надежд в скором времени стать мужем королевы. Однако не прошло и нескольких дней, как он стал угрюм. Мне не терпелось узнать, о чем они говорили наедине.

Сейчас я верю, что она не принимала участия в убийстве Эми, и более того, у нее никогда не было намерения выйти замуж за Роберта: она предпочитала быть несвязанной, какой она была, пока была жива жена Роберта. Ее устраивало именно то, что у Роберта была тихая, несчастная покинутая им жена, и ей не нужно было ее смерти. Возможно, она, действительно, испытывала странный страх перед замужеством. Ей нужна была романтика любви, ей нужны были обожатели и воздыхатели, и она совсем не была заинтересована в узаконенном браке, который стал бы триумфом для одного из них и унижением для нее.

Хотелось бы знать, так ли оно было на самом деле.

Как бы то ни было, замуж за Роберта она не вышла — она оказалась слишком хитра и прозорлива.

Примерно в это же время в кругу моих поклонников появился Уолтер Деверо.

Я вышла замуж за Уолтера в 1561 году, когда мне шел двадцать первый год. Родители мои были согласны с моим выбором, и королева с готовностью благословила нас. Уолтер был виконтом Хиерфордским, одного со мною возраста, и семья его была известна. Ввиду всего этого брак посчитали весьма выгодным. Королева сказала, что самое время выдать меня замуж, что породило во мне некоторые сомнения и недоумение: замечала ли она, как часто мой взор был направлен в сторону Роберта Дадли.

Я пришла к заключению, что Роберт не женится ни на ком, кроме самой королевы.

Уолтер делал мне предложение несколько раз. Я была влюблена в него, и родители очень желали нашего брака. Он был молод и подавал надежды на блестящее будущее при дворе, поэтому среди соискателей моей руки я выбрала его и начала семейную жизнь.

Теперь нелегко припомнить, какие именно чувства я испытывала к Уолтеру. Королева как-то намекнула, что я была в той поре, когда необходимо выйти замуж, и она была права. Думаю, что тогда мне казалось, что я в самом деле люблю Уолтера — и бросила все мечты о Роберте Дадли.

После церемонии мы приехали в родовое поместье Уолтера — замок Чартли, очень впечатляющее сооружение, построенное на плодородных землях. С его высоких башен можно было любоваться прекрасными пейзажами Стэффордшира. Он расположен в шести милях на юге-востоке от Стэффорда и находится на полпути между Ригли и Стоуном.

Уолтер очень гордился замком, и я постаралась выразить свой интерес к нему, поскольку он должен был стать моим домом.

В нем были две круглые башни — совершенно древние, сооруженные где-то около 1220 года. Более трехсот лет эти стены противостояли ветрам и дождям и готовы были стоять дольше. Стены были почти четырехметровой толщины, а бойницы сделаны таким образом, чтобы стрелы летели во врага горизонтально: это делало крепость почти неуязвимой. Во времена Вильгельма Завоевателя на этом месте стояло оборонительное сооружение, которое и было затем перестроено в замок Чартли.

— Он принадлежал графам Дерби, — рассказал мне Уолтер, — во время правления Генри VI перешел во владение Деверо, когда одна из дочерей Дерби вышла замуж за Уолтера Деверо, графа Эссекса. С тех пор наша семья владеет им.

Я вполне согласилась с тем, что это благородное и достойное владение.

Первый год моего замужества был очень счастливым. Уолтер был преданным мужем, очень любил меня, и меня устраивало все, что было в замужестве. Временами я бывала при дворе, и королева приветливо принимала меня. Я полагала, что она весьма удовлетворена тем, что я замужем, поскольку, вероятно, поняла мою слабость к мужскому обществу. Она терпеть не могла, когда при ней уделяли внимание кому-то из женщин, и, вероятно, заметила те взгляды, которые дарили мне ее фавориты.

Уолтер не входил в число фаворитов: ему не хватало дерзости и галантности, которыми так восхищалась в мужчинах королева. Полагаю, он был чересчур внутренне честен, чтобы сыпать комплиментами, принятыми среди фаворитов, которые, будучи трезво обдуманными, выглядели вполне абсурдно. Он любил отечество и королеву, он служил им и отдал бы за них жизнь, но быть угодником он был неспособен.

Это означало, что мы бывали при дворе нечасто, однако, когда это случалось, она не забывала радушно приветствовать свою «дорогую кузину» и неизменно интересовалась моей замужней жизнью.

Как ни странно, в те первые годы своего замужества я ничего не имела против того, чтобы месяцами жить в провинции. Я полюбила свой дом, свои ежедневные занятия. Я раздавала задания слугам; зимою замок был сырой и насквозь промерзший, поэтому я приказывала развести огонь в каждом камине. Прислуга, по сочиненным мною правилам, должна была подниматься в шесть утра летом и в семь — зимой; постели должны были быть убраны и камины прочищены к восьми; огонь разведен ко времени пробуждения хозяев. Я заинтересовалась травами и цветами. Один из слуг, особенно прилежный к этому занятию, учил меня, как узнавать растения и составлять букеты. Я украсила цветами каждое помещение в замке. Часто я сидела и вышивала церковный палантин вместе со служанками. Теперь мне представляется почти невероятным, что я так искренне посвящала себя этой размеренной провинциальной жизни. Когда навестить нас приезжала моя семья, либо кто-то из знакомых по королевскому двору заезжал погостить, я ощущала особую гордость в том, чтобы продемонстрировать, сколь хорошая я хозяйка. Я гордилась фамильным венецианским стеклом, которое, наполненное отличным вином, сверкало и переливалось всеми цветами при свете свечей, заставляла прислугу до блеска натирать серебряную и оловянную посуду. Я завела в доме традицию давать пиры для приезжающих гостей, и мне нравилось видеть, как столы ломятся от мяса, птицы и рыбы, от разнообразнейших пирогов — некоторые блюда специально изобретались к приезду того или иного гостя. Мне хотелось, чтобы наш дом славился гостеприимством. Люди, знавшие меня, удивлялись: Леттис стала лучшей из хозяек, — говорили про меня. Это была черта моего характера: а всегда желала быть лучшей, и все это казалось мне какой-то игрой. Я была довольна и домом, и мужем, и я всецело отдавалась этой новой игре.

Я частенько прогуливалась по замку, воображая себе его прошлое. Я приказала регулярно выметать мусор, чтобы избавиться от затхлого запаха.

Мы с Уолтером вместе часто объезжали окрестности, а иногда прогуливались пешком. Я хорошо запомнила день, когда он показал мне коров в парке Чартли. Они были непохожи на тех, что паслись повсюду.

— Они особой, нашей стэффордской породы, — сказал Уолтер.

Они были песочно-белой окраски, и лишь на морде, ушах и копытах проступали пятна черного цвета.

— Можно надеяться, что ни одна из них не произведет на свет черного теленка, — сказал Уолтер и, видя мое недоумение, пояснил: — У нас есть фамильная легенда: рождение черного теленка означает предвестие смерти кого-то из членов семьи.

— Какая чепуха! — воскликнула я. — Как может теленок повлиять на нас?

— Это одна из фамильных тайн, которые всегда живут в таких семьях, как наша. Началось все со времен битвы при Бертон Бридж, когда был убит хозяин замка и замок перешел временно в другие руки.

— Но ведь он вернулся в вашу собственность.

— Да, но для нашей семьи то было трагическое время. Тогда и возникло поверье, что рождение черного теленка приносит несчастье клану Деверо.

— Тогда нужно сделать так, чтобы вообще не рождались телята.