Тамара Лей - Молитва любви

– Грей, – окликнул Гильберт, его звучный голос стал более мягким и настойчивым.

Обманывает ли ее сердце, или это просто разыгравшееся воображение? Ее обычное имя, без титула, необходимого при обращении к дочери знатного человека, рыцарь произнес с фамильярностью, тем более удивительной, что их отношения зашли в тупик. Грей снова глянула на барона Бальмейна.

От одного лишь взгляда на это лицо, склонившееся к ней так близко, что дыхание овевало ее губы, Грей испытала необыкновенный взлет чувств, заставивший на время забыть о телесных муках. Безо всякого стыда и подавленности она поняла, что больше жизни хотела бы снова оказаться в кольце этих надежных рук.

Словно почувствовав ее настроение, Гильберт отстранился.

– Никто не погиб, – сообщил он.

– Правда? – вырвалось у Грей. Она поморщилась от острой боли, возникшей в горле от этого выкрика.

Взгляд Гильберта приобрел неопределенное выражение. Кивнув, он выпустил Грей и встал с кровати.

Девушка испытала такое облегчение, что слезы навернулись на глаза, и она не попыталась удержать их.

– Сторожевая башня разрушена, – продолжал Бальмейн странно безучастным голосом. – Однако огонь потушили, и стены замка не пострадали.

Гильберт отвернулся, устало провел ладонью по лицу и пробормотал:

– Хотя ничего бы не изменилось, даже если бы все сгорело в пламени.

– Мне так жаль, – сказала Грей таким тихим, напряженным голосом, что вряд ли Гильберт услышал ее. Так или иначе, но он ничем не подтвердил произнесенные слова извинения и сожаления, хотя широкая мускулистая спина слегка напряглась.

– Мы не нашли твоего отца, – сказал барон Бальмейн, снова оборачиваясь к Грей. – Ты должна сказать, куда он отправился.

Удивленная этим требованием, Грей отрицательно мотнула головой.

Всего два шага потребовалось Гильберту, чтобы оказаться у изножья кровати.

– Во имя Господа, женщина, ты не обязана хранить ему верность. Он не только избил тебя, но этот негодяй пытался тебя сжечь. И ты так легко забыла это?

Конечно, она не забыла. Да и как забыть? Если ли бы Грей могла, она бы сказала. И все-таки, даже если бы она знала ответ на вопрос барона, ей вовсе не хотелось думать о том, каким был бы этот ответ.

– Нет, – проговорила она, наконец, с трудом проглотив слюну, чтобы смягчить горящее горло, прежде чем объяснить подробнее.

Гильберт неправильно истолковал ее отрицательный ответ, выражение его лица стало еще более жестким, за несколько секунд оно превратилось в угрожающее.

– Ты можешь защищать его сколько угодно, – прорычал он, – но моего клинка он еще изведает, и я отправлю его прямо в ад.

Грей обхватила себя руками.

– Я не знаю, где он, – прошептала она, надеясь, что Гильберт услышит ее слова в обуревавшем его гневе.

Не дожидаясь новых обвинений в лживости, Грей решила воззвать к разуму.

– Вы думаете, он стал бы мне рассказывать об этом, когда замыслил… – голос ее дрогнул, когда она осмыслила слова, которые едва не сорвались с языка. Одно дело слышать, как кто-то другой говорит о том, что собирался сделать ее отец, и совсем другое – самой высказать такие мысли. Грей просто не смогла произнести это вслух.

Обойдя кровать, Гильберт снова встал рядом с ложем Грей.

– Ты пыталась спасти его – своего отца, – потому что любишь его?

– Люблю? – недоверчиво выдохнула она. Да, верно, она хотела любви отца и отдала бы ему свою, если бы он позволил, но он не захотел. – Нет, – прошептала Грей, взглядом встретившись с Гильбертом. – Такому человеку, как мой отец, не нужна любовь. Я хотела лишь помочь ему.

Не облегчение ли увидела она на лице Гильберта, не это ли смягчило выражение его глаз, разгладило складки у рта, прежде чем – слишком быстро – наваждение исчезло?

Не решаясь осмыслить этот безумный вопрос, она мысленно вернулась к более насущным проблемам. Что будет теперь с нею? Станет ли барон по-прежнему настаивать на ее возвращении в аббатство или найдет другой способ наказать ее за тот безумный поступок, который она совершила? Грей повысила тон, хотя это причиняло ей сильную боль. Сухость собственного хриплого голоса была неприятна ей самой.

– Вы сказали, что не успокоитесь, пока не отправите моего отца в ад, – медленно начала она. – Я тоже принадлежу к семейству Чарвиков. Предадите ли вы и меня смерти?

Гильберт смотрел на девушку, глаза его сужались, пока не превратились в щелки.

– Если бы я хотел вашей смерти, леди Грей, – ровным голосом произнес он, – то не счел бы необходимым спасать вас из огня. Хотя в самом деле вы из семьи Чарвиков и более чем кто бы то ни было достойны этого имени, я вполне удовлетворюсь тем, что отошлю вас в аббатство.

Грей должна была бы испытать облегчение, услышав, что ей не причинят вреда, но это не принесло девушке утешения. Стараясь скрыть боль, которая – она знала – отражается на ее лице, она отвернулась к стене.

Мучительно долго тянулось молчание, потом Грей услышала, что барон Бальмейн сдвинулся с места. Едва начала она раздумывать, что он собирается делать, как дверь открылась и через некоторое время закрылась вновь.

Ворчун так тихо пробрался в спальню, что Грей не заметила его победного проникновения в комнату, куда ему было запрещено входить. С высунутым языком прошествовал он прямо к кровати и положил покорную голову на одеяло, глядя на хозяйку большими добрыми глазами.

Грей положила руку на голову собаки. Потом, свернувшись клубком, дала волю чувствам, которые изо всех сил сдерживала во время тягостного разговора с Бальмейном. Судорожно вздохнув, она потеряла всякий контроль над собой, лицо ее сморщилось уже в тот момент, как она подняла руки, чтобы скрыть слезы.

Стоявший в коридоре Гильберт почувствовал, насколько девушка удручена, и позволил псу войти в комнату. Теперь он слушал звуки, в происхождении которых сомневаться не приходилось. Его встревожило то, как он сам воспринял эти горестные всхлипывания. Женские слезы – слабость, которую он не мог себе позволить, но не мог и отрицать их сокрушительного воздействия на его очерствевшее, отгородившееся от нежности сердце.

Гнев оставил Гильберта. Он долго стоял, опустив голову, и воспоминания о сестре Лизанне нахлынули на него теплой волной.

Хотя разница в возрасте у них и была в семь лет, он всегда был готов утешить ее, пока она росла, превращаясь из ребенка в юную девушку. До недавних пор она нуждалась в нем как ни в ком другом. Теперь сестра вышла замуж и всей душой тянулась к другому человеку, к своему Ранульфу.

Помимо воли, движимый глубоко спрятанными чувствами, пробившимися сквозь толстую броню, в которую он заковал свое сердце, Гильберт протянул руку, чтобы открыть дверь, но сразу же опустил ее. Болью отозвалась в нем мысль об обмане Грей.

Она сделала из него дурака. Использовала для достижения своих целей, думая только о себе. Такая же, как все Чарвики.

Сочувствие отступило перед краем пропасти отчаяния. Сжав кулаки, Гильберт ушел.

– Тогда я сам отволоку ее! – гневный голос Гильберта разносился по коридору, извещая о стремительном приближении барона к комнате владельца замка задолго до того, как его сапоги загрохотали по деревянному полу.

Услышав голос лорда Бальмейна, Грей оглянулась через плечо на дверь, прежде чем снова заняться суетой во дворе замка. Она набросила на плечи одеяло и наклонилась вперед, высунувшись из окна, с которого сняла промасленное полотно. Легкий ветерок подхватил ее распущенные волосы и бросил их на лицо.

Грей заложила непокорные пряди за уши и снова принялась смотреть на вереницу слуг, снующих между кухней и главной башней с подносами, нагруженными всякими яствами, от которых к окну поднимались соблазнительные запахи. Она попыталась отвлечься от грустных мыслей, отгадывая, какие блюда готовились там, но быстро утратила интерес к этому занятию, к которому не располагало и мрачное настроение.

Стоило поднять глаза, как взгляд упирался в сооружение, поднимавшееся на месте разрушенной башни. Хотя новая башня была еще далека от завершения, возводилась она с необыкновенной быстротой. Это был настоящий подвиг. Со времени пожара прошла всего неделя.

Грей могла только догадываться, какие изменения ждут Медланд, когда наступит весна и начнется полная перестройка замка. Однако мысли о том, что сама она этого уже не увидит, больше не причиняли боли, так как девушка приняла судьбу с удивительным для нее самой смирением. Раздумывая обо всех ужасных происшествиях, случившихся с ней после отъезда из аббатства, Грей перестала считать монастырь таким страшным местом, каким он казался ей раньше.

Благодарение Богу, ее оставили в покое со всеми ее переживаниями, дали время прийти в себя, пока заживало израненное лицо. И все же эти дни были нелегкими.

Больше потери будущего, мелькнувшего впереди ярким пятном, больше, чем отстраненность Гильберта, и больше, чем принудительное возвращение в аббатство, причиняла страдания попытка отца уничтожить ее. Первое время она боролась с этим ужасным воспоминанием, но в конце концов снова нашла в себе силы пережить те минуты во всех хватающих душу подробностях.

Теперь Грей была рада, что решилась воспроизвести в памяти события той ночи, какую бы боль это ей не причинило, потому что она смогла ясно увидеть, что за человек ее отец. Да, он был ей отцом, но не более того. Он никогда не был отцом во всем значении этого слова и никогда им не будет. Злобный человек, порождение дьявола, в родстве с которым обвинял свою дочь. Поистине он сошел с ума, но это обстоятельство не снимает с него вины за то, что он пытался сделать с ней.

Эти раздумья освободили Грей от наивности, которая едва не стоила ей жизни. Никогда больше, поклялась себе Грей, не станет она подвергать себя подобной опасности, не станет проявлять такую доверчивость.

С душевными переживаниями Грей справлялась сама, в то время как раны телесные врачевала знахарка по имени Люси, женщина, которая приехала из Пенфорка, замка Бальмейнов, вскоре после пожара. Она оказалась довольно добродушной, но Грей замкнулась в себе и отвечала на ее расспросы, только если кивка головы было недостаточно.

Хотя Грей не видела Гильберта с того утра после ночного пожара, он каждый день присылал слугу с приглашением присутствовать за обеденным столом. И каждый раз она отклоняла приглашение. Грей понимала, что лишь оттягивает тот момент, когда он в любом случае увидит ее, отправляя в аббатство, но ей нужно было время. Теперь шаг за шагом Гильберт Бальмейн приближался к ее убежищу, и роковой момент приближался вместе с ним.

Испустив долгий покорный вздох, Грей крепче вцепилась в концы наброшенного на плечи одеяла, но не отошла от окна. Она снова устремила взор на возводившуюся башню, когда дверь широко распахнулась без какого-либо вежливого стука. Однако это было бы излишней изысканностью манер, подумала Грей, продолжая смотреть во двор. Барон уже заявил о своем приближении шумом и грохотом.

Придерживая одеяло одной рукой, другой она оперлась об амбразуру окна; подбородок девушки покоился на ладони этой руки, в то время как в мыслях обдумывался вопрос о том, можно ли обучить хорошим манерам человека, подобного Бальмейну. Погрузившись в столь серьезные размышления, она чуть не забыла, что сам объект раздумий нетерпеливо ждет рядом.

Гильберт без лишних колебаний решил уведомить Грей о своем присутствии, раз уж она решила притворяться, будто не замечает его, так как его терпимое отношение к отказам этой девицы спуститься в холл уже напоминало тонкую нить, готовую вот-вот порваться. Ему надоела эта игра, и он решил положить ей конец.

– Леди Грей, – резко обратился Бальмейн к девушке, в несколько шагов пересекая комнату и останавливаясь за ее спиной. – Кажется, я должен кое-что объяснить. Это была не просьба присоединиться ко мне за обедом, а приказ.

Собираясь дать отпор, Грей набрала свежего воздуха в легкие, прежде чем выпрямиться и оглянуться через плечо на Бальмейна. Она удивилась, как высоко приходится поднимать глаза, чтобы встретиться с его пристальным взглядом. «Не стал ли он еще выше?» – подумала она с тайной усмешкой. Нет, сделала Грей вывод, окинув молодого человека взором с головы до ног и не обращая внимания на трепет в груди. Это лишь иллюзия волнения, вызванная близостью барона Бальмейна.

Вздохнув, Грей снова отвернулась к окну и оперлась подбородком о руку.

– Я уже поела, – прошептала она, кивая на столик, где стоял поднос, принесенный утром.

– Да, и очень мало, как мне сказали, – отрезал Гильберт. Он взял ее за ту руку, на которую она опиралась, и отвел от окна.

Нелегко было удержаться и не упасть прямо на эту широкую грудь, если приходилось еще придерживать одеяло, но Грей удалось устоять на ногах.

– Где твоя одежда? – последовал вопрос.

– Все, что у меня есть, на мне, – и ответ соответствовал действительности. Грей попыталась высвободиться, но безуспешно.