* * *

Итак, Зинаида Матвеевна настолько укоренилась, угнездилась, можно сказать, пустила корни в новой дочерниной квартире, что спустя месяц, мало-мальски устроившись на новом месте, заявила, что нужно бы и новоселье справить.

Авроре хоть и не до этого было, но перечить матери она не стала, зная, что себе дороже выйдет.

Что касается нашей героини, то теперь она тратила на дорогу до посольства вдвое больше времени, часто опаздывала, нередко приезжая на работу без единой пуговицы, по причине давки в автобусе, который добирался до конечной станции метро битых сорок минут. Она металась между требованиями своенравной матери, капризами избалованной Арины, преследованиями Евгения Бавловского и бывшего мужа, который никак не мог выкинуть её из сердца, ревностью влюблённого в неё до беспамятства Эмина Ибн Хосе Заде, упрёками отца и насмешками несчастной сиротки Милочки.

Гаврилова оставалась непреклонной – она выступала категорически против общения Авроры со «стариком»-послом, однако с удовольствием принимала от него посылки (к слову сказать, не ей адресованные) с фруктами, красной рыбой, чёрной икрой и всевозможными, совершенно нереальными для магазинов того времени яствами. Она накидывалась на продуктовые спецпайки, яко коршун на цыплёнка, потрошила их, раскладывая по кучкам и приговаривая:

– Это я в выходные Генечке отвезу, это Милёночку нужно будет отдать, это отцу твоему... Он обещался в понедельник зайти...

Она так быстро привыкла к вкусной пище, к дармовым продуктам и презентам, как привыкают ко всему хорошему. Вся эта новая жизнь с подношениями от посла пришлась по вкусу Зинаиде Матвеевне. Но очень скоро она стала воспринимать её как данность, как нечто само собой разумеющееся. Одно никак не доходило до неё – при чём тут этот навязчивый старый хрыч – Эмин Хосе? Посему Гаврилова с удовольствием принимала гостинцы, но вот посла принять она никак не могла, чуть ли не каждый день закатывая дочери скандалы – мол, бессовестная ты, бессовестная! – это ж надо было со стариком связаться.

Но в конце января Зинаида Матвеевна заметно поутихла. Не просто так, конечно. Это был штиль перед бурей. Бурей был банкет по поводу новоселья, на который она решила пригласить всех родственников.

К новоселью Гаврилова прибавила ещё несколько событий – она не могла иначе: она любила «оптовые вечеринки». Стоит хотя бы вспомнить званый ужин в кафе «Ромашка», куда Зинаида Матвеевна пригласила всю свою многочисленную родню, поначалу желая отметить лишь возвращение зятя из армии. Пока она готовилась к этому событию, аппетиты её возрастали, и кончилось тем, что Аврорина родительница присовокупила к метёлкинскому приходу из рядов Советской Армии рождение ненаглядной внучки, свой уход на пенсию, Аврорин день рождения, прошедший Новый год, грядущий день Восьмого марта и т. д., – так, что гости поначалу и не знали, в честь какого события говорить тосты и поднимать бокалы.

Психология Зинаиды Матвеевны была проста: «Выгоднее позвать гостей один раз, приплюсовав все возможные праздники и семейные события. Тогда, – думала она, – у людей будет ощущение, что они были у нас много раз – и на Новый год, и на день рождения Авроры, и на новоселье, даже Международный женский день умудрились отметить в нашей новой квартире». Существует понятие оптического обмана, когда вы видите совсем не то, что изображено на самом деле. Зинаида Матвеевна, сама не ведая того, придумала собственное понятие – «психологический обман».

К концу января она с неистовой, исступлённой остервенелостью принялась писать списки гостей. Зинаида Матвеевна обожала составлять списки: то заносить имена, то вычёркивать их, добавлять новые где-то сверху убористым почерком или на полях (в зависимости от настроения и благорасположения к тому или иному человеку в данный момент). Помимо того, что Гаврилова в эти минуты чувствовала себя королевной (кого захочу – приглашу, кого не хочу – не приглашу), она питала настоящую слабость к новым тетрадям. Прежде чем начертать имя первого приглашённого на нетронутом листе бумаги, хрустящем и белоснежном, словно снежное поле, по которому не успел пройтись ещё ни один человек, Зинаида Матвеевна долго смахивала с него воображаемые крошки, облизывалась, сглатывая слюну в предвкушении первой буквы, поочерёдно кусала то губы, то шариковую ручку за тридцать пять копеек, купленную специально для этого случая в местном магазинчике канцтоваров, что так кстати расположился на первом этаже соседнего дома. Потом, пристраивая руку то так, то сяк, она вырисовывала дрожащую, будто пьяную заглавную «Г». Первым в списке обычно шёл у неё Генечка.

Засим она уж не церемонилась, писала с ошибками, пропуская буквы в именах близких людей – что называется, как курица лапой, прорывая шариком ручки бумагу до дыр.

Полмесяца Гаврилова угрохала на составление списка, измарав не одну школьную тетрадь за две копейки, с гимнами СССР и таблицами умножения на оборотной стороне. Но никак ей не удавалось достигнуть идеала – слишком много было народу. К примеру, если позвать Владимира Ивановича (а как его не позвать? – просто невозможно обойти его стороной!), то придётся пригласить и умалишённую Калерину. И, как обычно в подобных случаях, на Зинаиду Матвеевну навалились уж знакомые ей терзания. Ну не могла ведь она обойти своих братьев и сестёр – Василия Матвеевича с тихой, кроткой женой его Полиной... Ежели позвать Василия, то как не пригласить Павла Матвеевича, несправедливо отсидевшего в лагерях восемнадцать лет? А семья у него большая! Ирина Карловна – верная супруга, которая сумела пережить эти страшные восемнадцать лет и дождаться мужа. Ну как их не пригласить?! Грех, да и только. Их дочь, опять же, Виолетта Павловна тридцати девяти лет, что работает в ДЭЗе диспетчером, – всеми уважаемый человек! Не может же она прийти одна, без своего любимого мужа – Андрея Михайловича Дробышева, автомеханика с золотыми руками! Они наверняка прихватят с собой пятнадцатилетнюю дочь Людочку – куда они без неё! И это не говоря уже о младшем брате Иване Матвеевиче! – том самом, которого так неудачно ранил его же товарищ, рядовой Быченко, в мягкое место, прочищая винтовку Мосина. А как Иван Матвеевич может прийти один? Без Галины Тимофеевны, обожаемой супруги, которую Гаврилова застала с Владимиром Ивановичем в маленькой комнате старой квартиры, на поминках собственной матери, в самый что ни на есть кульминационный момент сексуального наслаждения. Без их единственной дочери Любашки, такой же племянницы Зинаиды Матвеевны, какой была и сиротка-плакатистка Милочка? Ох! Ещё и Милочка! И все они с мужьями! «Катастрофа, настоящая катастрофа!» – швыряя ручку и измятую тетрадь на пол, в ужасе думала отчаявшаяся Гаврилова, проклиная себя за то, что затеяла всё это. Теперь она бы с удовольствием «замяла» банкет по поводу новоселья, а также ближайших праздников, но не могла. Она имела глупость проболтаться о вечеринке младшей сестре Екатерине. А ту хлебом не корми, дай только повеселиться, выпить да погулять. Катерина, несомненно, растрепала уж эту весть всей их многочисленной родне. Так что ничего иного, кроме как искать положительные стороны в предстоящем званом ужине, не оставалось Зинаиде Матвеевне. И она нашла, нашла эти положительные стороны.

– Ну что ж теперь делать?! – разговаривала она сама с собой. – Попрошу у соседей стулья и столы, напеку пирогов побольше, холодец сделаю, картошки наварю целое ведро, пусть жрут! И потом, всё равно народу будет меньше, чем тогда в кафе «Ромашка». Генечка со Стекловой расстался, значит, её не будет – одним ртом меньше! – и, с облегчением загнув мизинец левой руки, Гаврилова принялась нетерпеливо считать, кто ещё не придёт на торжество из тех, кто обычно бывал на подобных мероприятиях. – Метёлкина тоже не будет! А значит, и его родни! Эт-то ж четыре человека! – восторженно воскликнула она. – Всё-таки хорошо, что Аврорка с ним развелась! Не-е, какие четыре... – застыла она. – Юрка вечно своего друга с женой приглашал – это ещё две персоны! А-а! – вспомнила она. – Ещё ведь Тамарка Кравкина, Авроркина подружка из швейного... Та тоже прийти никак не сможет! Получается... Получается за минусом... Восемь человек! – обрадовалась Гаврилова, сбросив восемь костяшек на деревянных счётах. – Может, ещё кто заболеет или ногу, к примеру, сломает, – с надеждой проговорила она, и перед глазами у неё вдруг всплыло круглое глуповатое лицо Тамары с водянистыми, будто вылинявшими глазами – единственной лучшей Аврориной подруги.

Тут автор считает уместным напомнить любезному читателю об этой самой Кравкиной, поскольку она, несомненно, выплывет, подобно затонувшему в реке бревну, в последующих романах мадам Дроздомётовой.

Итак, Тамара, которая каждое утро, поджидая Аврору у троллейбусной остановки неподалёку от швейного училища и всюду таскаясь за ней хвостом, добилась её расположения благодаря своему тупому упрямству. С годами дружба двух таких разных девушек не оборвалась, как это часто случается, – напротив, только крепла.

Кравкина спустя год после рождения Арины вышла замуж за своего двоюродного брата Вовчика, который некогда раздражал и допекал её своим присутствием, и переехала на Урал. Теперь у неё было двое детей – «мальчик и мальчик». Каждый месяц Аврора получала от неё печальное, полное обид и упрёков в адрес родителей мужа письмо и незамедлительно отвечала, успокаивая и утешая подругу. Та, в свою очередь, настойчиво звала Аврору в гости.

Итак, Тамара никак не могла появиться на новоселье.

Но вернёмся, однако ж, к нашей гостеприимной Зинаиде Матвеевне.

К середине марта она начертала окончательный вариант списка и забегала по продовольственным магазинам – заметалась, закружилась, подобно вьюгам и метелям последнего короткого зимнего месяца, выстаивая вместе с Аришей дикие очереди за сгущёнкой, мясом, рыбой и прочим провиантом для праздничного стола.

Наконец в воскресенье, двадцатого апреля (!), всё было готово: взятые напрокат у соседей столы накрыты, разномастные стулья придвинуты. Зинаида Матвеевна отдавала последние распоряжения дочери, беспокойно поглядывая на круглый механический будильник.

– Уж пятый час! – сказала она, суетливо поправляя льняные салфетки.

– И что? – спросила Аврора.

– Что? Через час нагрянут! – злобно буркнула Зинаида Матвеевна, будто не родственников ожидала, а набега татаро-монгольского войска, сметающего всё на своём пути.

– Придут, обожрут, нагадят, убирай потом за ними! – тоном Гавриловой отпустила Арина.

– Ты что такое говоришь-то?! – изумлённо глядя на дочь, воскликнула Аврора. – Ты хоть думаешь, что говоришь?! – угрожающе повторила она.

– Чего робёнка обижаешь? – прогремела Зинаида Матвеевна, метнув на дочь злобный взгляд. – Нечего девочку трогать! Не позволю! – цыкнула она.

– Кошмар какой-то! – пробормотала Аврора.

– А что кошмарного? В чём Аришенька не права? Всё она правильно говорит! Я как ненормальная бегала два месяца по магазинам, списки составляла, в очередях часами стояла! А эти сейчас придут, всё сожрут и нагадят!.. А потом что? Потом: мой посуду, Зинаида Матвевна, да растаскивай на своём горбу столы по соседям! Чего моё золотко не правильно сказало-то? За что ж на робёнка шипеть?

– Вот именно! – обиженно подтвердила будущая актриса.

– Так зачем нужно было устраивать вечеринку, если тебе всё и все в тягость?! – удивилась Аврора – уж кому-кому, а ей и помимо гостей проблем хватало.

– Зачем устраивать? – хмыкнула Гаврилова. – «Всё в тягость!» Ишь, какая ты умненькая! Конечно! Мать же – дура! Мать – тёмная женщина! Уж простите, в институтах не училась! – расходилась Зинаида Матвеевна, и неизвестно, чем бы всё это закончилось, если бы в дверь не позвонили. – Иди вон, лучше открой! Всё всем не так! Никому не угодишь! У всех характер! – бубнила она, пока не услышала знакомый до боли голос.

– Аврик! Здравствуй! Дай-ка я тебя поцалую! – возбуждённо кричал Гаврилов. – Вот! Возьми рога! Вместо вешалки тебе на новоселье! – Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – тук, тук, тук, тук, тук – отстукивал он по косяку. – Галюнчик! Раздевайся, не стесняйся! Где мой Зинульчик?! Аришка! Привет! Как дела, засранка?!

– Никакая она не засранка! Сам такой! Нечего девочку обижать! – выскочив в коридор, Зинаида Матвеевна немедленно вступилась за внучку.

– И правда, вечно ты, Гаврилов, всех обижаешь, – монотонно проговорила спутница Владимира Ивановича – его вторая жена, – совершенно умалишённая, по мнению первой его супруги, женщина.

Калерина была одета в бурую искусственную шубу, выношенную до состояния валенка, в полусапожки из войлока с «молнией» посредине и шапку, собственноручно связанную из ровницы цвета жухлых листьев.

– Ой! Как у вас вкусно пахнет! Чем это? – спросила она, и ноздри её огромного утиного носа зашевелились.

– Чем это? Чем это! – Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – тук, тук, тук, тук, тук. – Чем надо!

– Я тебя, Гаврилов, вчера подстригла, а ты шоколадки так и зажал! Я есть хочу. Я голодная.