— Джереми тебя разыскивает. — Джойс взяла бокал вина у проходящего мимо официанта и передала его Элизабет. — Похоже, Амадо Монтойя в конце концов решил удостоить нас своим присутствием. Ну, я и подумала, что тебе не мешало бы подготовиться к встрече с ним.

По поводу того, покажется или нет на этом вечере новый клиент агентства «Смит и Нобл», было немало предположений. Этот известный винозаводчик отличался затворническим образом жизни. Агентство «Смит и Нобл» должно было организовать для него рекламную кампанию. Как и следовало ожидать, к этому привлекли только заслуженных асов. Ни Элизабет, ни другим женщинам в их агентстве это не доверили.

Элизабет отхлебнула вина.

— Просто великолепно.

— Эксперты на трех прошлогодних престижных конкурсах тоже пришли к тому же мнению. Они дали этому вину пару золотых медалей и одну серебряную.

— Да, производит впечатление… и изумляет. Просто гениальная идея — подать его сегодня.

— Спасибо.

— Так это твоих рук дело?

Джойс выставила вперед ладонь, как бы отмахиваясь от уже готовой обрушиться на нее похвалы.

— Да ничего особенного: просто предложила кому следует. Ну, а он уже его раздобыл.

— Продолжай в том же духе — и попадешь на работу к одному из этих милых господ с верхнего этажа.

— Это что, угроза?

— Да нет, просто наблюдение.

Элизабет сделала еще один глоток и на какое-то мгновение подержала вино во рту, пытаясь найти особый вкус и ощущения, которые, как обычно, так и не пришли к ней. Ее единственный опыт в области дегустации вина кончился неудачно: по прошествии трех месяцев инструктор заявил, что, мол, нёбо у нее самое бесчувственное из всех, с которыми он когда-либо сталкивался. Однако Элизабет знала, что дело совсем в другом: ей не интересно, есть ли в том или ином вине аромат цукатов или же оно на вкус слегка крепковато; если вино нравилось, то она его пила, а если нет — отправляла в раковину.

Элизабет кивнула Джойс на прощанье, поставила бокал на столик и, улыбаясь направо и налево, добралась до Джереми Нобла.

Он приветственно протянул ей руку.

— Элизабет, я хочу тебя кое с кем познакомить, — он повернулся к стоявшему рядом с ним мужчине. — Амадо Монтойя, это Элизабет Престон, один из самых многообещающих специалистов по торговому балансу в «Смит и Нобл».

Это было сказано с таким энтузиазмом и живостью, словно он представлял зрителям какую-нибудь цирковую звезду.

Элизабет протянула руку.

— Мистер Монтойя, я слышала о вас столько интересного. Очень рада, что выдался наконец удачный случай познакомиться.

— Пожалуйста, называйте меня просто Амадо.

— И я тоже предпочитаю просто Элизабет.

Ее забавляло несоответствие между тем образом Амадо Монтойя, который она мысленно создала, и его реальным воплощением. Почему-то она вбила себе в голову, что он окажется слегка грубоватым, словно провел всю жизнь, работая на виноградниках и в винных подвалах, полных дубовых бочонков. Он же чувствовал себя в смокинге так же удобно, как фермер — в своем комбинезоне. Из сплетен, ходивших по конторе, она знала, что Монтойе пятьдесят восемь лет, но он вполне мог сойти и за сорокалетнего.

Джереми так и просиял, ослепляя их обоих улыбкой этак на миллион долларов — как раз на несколько миллионов меньше той суммы, которую, как он рассчитывал, их агентство должно было получить от этой сделки за ближайшие пять лет.

— Элизабет, Амадо остается на весь уикэнд. У него квартира в городе.

Элизабет напрягла воображение, пытаясь развить несколько неловкое начало Джереми.

— Должно быть, это сильно облегчает вам жизнь, когда вы приезжаете в Сан-Франциско по делам. В гостинице куда хуже.

— По правде говоря, я стараюсь проводить как можно меньше времени вдали от своего винного завода, — откликнулся Амадо Монтойя. — Но при таком количестве встреч, которые Джереми для меня запланировал, я догадываюсь, что эту привычку придется изменить.

— Участие клиента в кампании может оказаться… благотворным, — сказала Элизабет.

Но на самом деле это только добавляло хлопот. Мало кто из бизнесменов понимал все тонкости рекламного дела. Именно они почти всегда настойчиво предлагали нечто, способное привести к провалу рекламной кампании, ну а шишки в таких случаях неизменно валились на агентство. Даже тогда, когда клиент откровенно признавал свою ошибку, он говорил: «А вам надо было остановить меня. Ведь вы же профессионалы». Слава Богу, ее пока не просили работать на заказы Монтойи. Из предварительных сведений следовало, что он далеко не самый покладистый клиент. А уж Джереми-то позаботится, чтобы головы покатились с плеч, если стрясется что-нибудь, ведущее к потере этого заказа.

В это время к Джереми подошел распорядитель вечера и осторожно коснулся его локтя. Послушав его несколько секунд, Джереми нахмурился и сказал:

— Амадо, Элизабет, я должен извиниться, мне надо ненадолго вас покинуть.

— Он что, всегда на приемах такой… как бы это сказать… напряженный? — спросил Амадо, когда Джереми отошел.

— Нет, раньше я никогда его таким не видела. Обычно он держится невозмутимо, — она мельком посмотрела вслед Джереми. — Его ничем не прошибешь…

Она могла бы еще добавить, что Джереми практичен до мозга костей.

— Что ж, я рад, — сказал Монтойя. — А то я уже начал сомневаться в своем решении сотрудничать со «Смит и Нобл».

Встретившись с его внимательным взглядом, Элизабет слегка улыбнулась.

— Вы ведь узнали о нашем агентстве и о Джереми Нобле все, что можно было узнать, прежде чем сняли трубку телефона.

Он улыбнулся ей в ответ, ни в малейшей степени не смущенный ее словами.

— Один-ноль в вашу пользу.

— Вы на Рождество останетесь в городе? — спросила она.

Монтойя кивнул.

— Здесь живет моя младшая дочь со своими детьми. А вы?

— Да, я тоже проведу Рождество в городе.

— Значит, ваша семья живет в Сан-Франциско?

Элизабет покачала головой.

— Мои родители погибли в автомобильной катастрофе, когда я была совсем девочкой.

Эта полуложь, которую она рассказывала много раз, стала ей уже казаться реальностью.

— Извините, искренне сочувствую.

Она никогда не была вполне уверена, как следует реагировать на подобное заявление. «Мне тоже жаль»? — выглядело бы несколько сентиментально, а благодарить кого-то за то, что ему, видите ли, жаль, не только неуместно, но еще и нечестно. Ее-то собственные родители, по милости нескольких опытных снайперов, находившихся на службе у штата Калифорния, умерли так же мерзко, как и жили. Если у них и были какие-то похороны, то радости там, пожалуй, было побольше, чем скорби.

— Как это, должно быть, замечательно, что Рождество вы можете провести с внуками. А сколько им лет?

— Шесть и десять. Обе девочки, и очень похожи на мать. К сожалению, мне не удается видеться с ними так часто, как хотелось бы. Почти весь год они проводят в школе, а это далеко.

— Это прекрасный возраст.

— Какой из них?

— Простите?

Она не слишком внимательно следила за ходом разговора, а с такими мужчинами, как Амадо Монтойя, это штука опасная. По какой-то причине его не устраивала обычная никчемная болтовня, царившая на приемах.

— Я спрашиваю, какой возраст вы имели в виду. Шесть или десять?

— Ну, это я так сказала, вообще, — ответила она. А потом добавила с нехарактерной для себя искренностью, когда разговор заходил о ее прошлом: — Меня лично в данный момент никакой возраст особенно не привлекает.

— А если заглянуть в прошлое?

Шестое Рождество в своей жизни она встречала в автобусе марки «Фольксваген» где-то в штате Миссисипи. А десятое — в каком-то притоне в Филадельфии в окружении негров. Поскольку она была белой и бросалась бы в глаза, если бы ей разрешили поиграть на улице с другими детьми, она провела три месяца как бы в заточении: ее спальня и кухонька в этой квартире — вот и все.

— Боюсь, что даже взгляд в прошлое этого не изменит.

— Печально. Детство — это же очень ценная штука. О нем не следует забывать.

— О, это уж точно.

— Должно быть, вы просто не любите это время года.

Да что же это такое нашло на нее? Опасно подходить так близко к прошлому. Оно совсем не вписывается в ее нынешний облик, в жизнь Элизабет Престон.

— Да вовсе нет, — сказала она, пожалуй, чересчур энергично. — В моей жизни было более чем достаточно приятных Рождеств, чтобы компенсировать одно-два неудачных.

— Я испортил вам настроение. Простите меня, пожалуйста. Просто дело в том, что я считаю важным послушать о чужом семейном опыте. И порой это полезно.

Элизабет облегченно вздохнула, когда Джереми вернулся к ним. Вместе с ним подошел один из администраторов, занимающихся делами Монтойи.

— Извините, что я вмешиваюсь, Амадо, — сказал Джереми. — Вы знакомы с Фрэнком?

— Да, — ответил Амадо, пожимая руку мужчине. — Рад тебя снова видеть, Фрэнк.

Джереми положил руки на плечи Элизабет, этак задушевно стиснув их.

— Вижу, что вы с Элизабет нашли общий язык. Но я в этом и не сомневался. У нашей Элизабет блестящие возможности в мире рекламы. Она — гордость и украшение агентства «Смит и Нобл». Одна из наших восходящих звезд.

Она слышала этот текст так часто, что могла бы наизусть произносить его вместе с ним. Джереми просто использовал ее, как и трех других женщин из их агентства, которым было милостиво дозволено подняться до уровня младших администраторов. Он так и выпихивал их на передний план при каждом удобном случае, в качестве веского доказательства прогрессивной позиции агентства «Смит и Нобл» в отношении женщин.

Между тем Джереми весьма любезно улыбнулся и еще разок сдавил ей плечи, прежде чем отпустить ее.

— Ну а теперь, если вы с Фрэнком не возражаете, нам с Элизабет пора заняться делами.

В течение последних трех лет ей предоставлялась сомнительная честь стоять столбом рядом с Джереми, пока он закреплял на традиционном серебряном рождественском орнаменте славные буквы их логограммы — «Эс» и «Эн». Когда пару лет назад она предложила поделиться сей привилегией с кем-нибудь из младших администраторов-мужчин, Джереми озадаченно посмотрел на нее и совершенно невинно заявил:

— Мужчина будет чувствовать себя не в своей тарелке за подобной работой. Нет-нет, эта работа больше подходит для женщины.

Элизабет протянула руку Амадо.

— Было приятно с вами познакомиться.

— Нет, это мне было приятно, — ответил он. — Я в восторге от нашего разговора, Элизабет. Жалко, времени маловато. Но мы закончим его как-нибудь потом.

— Буду ждать с нетерпением, — ответила она.

Элизабет собиралась уйти, но он коснулся ее руки.

— До следующего раза, — настойчиво сказал он.

Вот тогда-то она и сообразила, что он говорит вполне серьезно. Выходит, он намерен снова повидаться с ней. Она мельком взглянула на Джереми, чтобы оценить его реакцию. Винный завод Монтойи был для него вроде любимого младенца. Ему не очень-то понравилось бы ее непрошеное вторжение. Но он, кажется, не заметил интереса Монтойи к ней.

Элизабет сделала шаг назад, увеличивая пространство между собой и Амадо и вынуждая его убрать ладонь с ее руки.

— Теперь, раз уж вы сотрудничаете с нами, нам, конечно же, еще доведется увидеться, — сказала она.

Достаточно вежливо, чтобы не обидеть его, но, разумеется, не обнадеживающе. Она очень надеялась, что это сработает.

Спустя три часа Элизабет отпирала дверь своей квартиры. Она была измотана, голова начинала болеть, да еще и ноги мучительно ныли. Эта крошечная квартирка была для нее чем-то вроде тихой гавани после шторма званого вечера, этаким временным уютом, который утром исчезнет.

Она привыкла и к крохотной спаленке, где из-за здоровенной постели приходилось вставать на матрас, чтобы пробраться к стенному шкафу, к неудобному, такому низкому душу, что приходилось проявлять чудеса эквилибристики, чтобы помыть волосы.

Господи, как же ей недоставало Говарда! Даже с учетом того, что он не обращал на нее внимание все это время, сам факт его присутствия делал и это молчание благотворным.

Он был постоянным спутником ее жизни, никогда не возражал против того, что она задерживалась допоздна на работе, которая ей полюбилась.

Говард оставил ее в минувшем мае, спустя почти десять лет с того дня, когда они нашли друг друга. В то памятное утро ее разбудило солнце. Озадаченная тем, что он позволяет ей спать так поздно, она протянула руку туда, где он обычно лежал рядом с ней, свернувшись клубочком на подушке, и хотела коснуться его. И впервые не услышала никакого раздраженного ответа.